San Paul de Mar
Песок драл ступни. Было приятно. Когда надоедало плестись по сухому, она круто поворачивала и через два шага оказывалась у кромки воды. «Ей море ноги целовало», вспомнилось вдруг. Она сделала еще шаг, чтобы прижать ступней убегающую волну. Старая строчка из дымчатого детского воспоминания: стихотворение стерлось, только одна строчка иногда будоражила память. Видимо потому, что временами, когда она подолгу не видела моря, она старалась представить себе ласковую волну, мягко чмокавшую ее в лодыжку. Но сколько бы она не подставляла ноги под умирающую пену прибоя на самом деле, никогда не могла почувствовать этот поцелуй. Всегда ждала мягкого, нежного прикосновения, но пена обжигала льдом, и в следующее мгновение она чувствовала просто мокрое тело воды, к которому, после первого шока, привыкали ступни.
Она дошла до конца городка. Летом тут, видимо, бывает, по крайней мере, два пункта проката лодок. Теперь старые сараи были заперты на ключ, и сиротливо прятались под покрывала пестрые лодки. Дохлой рыбиной лежала доска для серфинга, уже без паруса, с потрескавшейся красной краской на днище. Она оглянулась. Приморский городок сиял белизной ровных стен, и на фоне темно-голубого неба выглядел неестественным, почти открыточным. Такие места обычно фотографируют на туристические брошюры, отчего предстоящая поездка кажется когда-то давно забытым сном, блеклым, почти нереальным.
Она как раз жила теперь в таком городке из рекламного проспекта. Он поднимался из зеленого с просинью моря, от кромки своей уходящего круто вниз, он восходил неровными ступенями круто вверх и венчался, если смотреть сбоку, далекими и ненастоящими горами. В городе почти не было прямых дорог - на некоторых наклонных улицах машины перед стеклянной дверью какого-нибудь дома были припаркованы под углом. Ей, гулявшей по городу в часы отдыха, никогда еще так не казалось, что город нереален: стены всегда были до боли объемны и осязаемы, а пространство вне домов удивительно прозрачным.
Она шла навстречу заходящему солнцу. Последним напоминанием о городе был сарайчик, где продавали газированную воду и кофе: жалкие столики будто хотели сказать «Мы здесь не при чем». За одним из них сидела за чашкой кофе тихая парочка, которая была тоже не при чем. Она взяла чашечку кофе с наперсток, к ее удивлению, приятного на вкус, и поговорила по-немецки с хозяином, немолодым уже человеком с высохшей кожей, обнажившей следы былого, как ушедшая вода обнажает дно. Хозяин лавочки самостоятельно выучил язык для общения с немцами, которые до нашествия русских составляли основной контингент отдыхающих. Говорить с ним было интересно, в интонациях и словах был какой-то особый аромат, как от этой его малюсенькой чашечки кофе.
Дальше начинался дикий берег. Солнце слепило и окрашивало воду в цвет ртути, небо в контрасте с ярким светом казалось почти белым, песок был по странному темным, а самой темной была полоса мокрого песка от схлынувшей волны. По самой кромке этой полосы она и шла резаным зигзагом: на то короткое время, когда волна отползала от берега, идти по границе темного и плотного с серым и шершавым было удобнее всего. На несколько секунд мокрая полоса становилась твердой, как асфальт. Только на несколько секунд, а затем ступни продавливали песок до воды. Идти по сухому было уж совсем горячо и неприятно - он предательски проседал и сдерживал движения.
Справа надвинулся холм, где-то посередине переходящий в достаточно ощутимую горку, видную утром с балкона. Дорога метнулась из долины к морю, встав под защиту скалы, которая грудой грубо отесанных камней спускалась, пропуская через себя дорогу, к самому морю. Ветка электрички где-то впереди тоже вильнула и нырнула в нору. Пора было подниматься. Что-то детское, озорное на миг вскипело и осело: перелезть через мокрые валуны, неверно блестевшие под дождем брызг. Внизу газировкой шипело море. Бог с ним, в следующий раз (когда? никогда).
По дороге, как и положено, неслись машины. По обочине идти было уже не интересно. На горе, в зарослях каких-то местных кустов был виден кемпинг. Выше и впереди - еще один (и где они тут купаются, интересно?)
Забавно. Здесь море не пахнет морем. Совсем. Нигде на этом побережье не пахнет морем. Картинка есть, запаха нет. Наверно, тут просто слишком глубоко: дно сразу уходит вниз, три метра, и по горлышко, дальше надо плыть. Может, есть еще какая причина.
Дорога плавно скатилась вниз, к пляжу, пошли сплошные заросли. Какая-то местная осока в полтора человеческих роста. Такие же кусты росли у них в городке за пляжем, у железной дороги (рай для нудистов, кажется). Проплешина. Опять заросли. Она уже не сворачивала с обочины.
Городок был неинтересным. Наш лучше. Там хоть ни одной прямой улицы. Здесь же все плоско. Набережная. Чистая, но тоже плоская. Из подогнанного серого камня. Фонари и деревянные лавочки, и урны с бахромой черных пакетов для мусора. В Аликанте было и то интереснее. Там был какой-то ни то замок, ни то башня на холме, с кривой подсветкой (они так и не решились туда лезть посреди ночи, уж очень там было на вид все запущено). Была такая же плоская набережная, был пирс, были в кучу собраны яхты, как куски пенопласта в луже по весне, был мол, был высокий горбатый мост через что-то, с плоскими скатами для велосипедов и колясок. И был салют, который они смотрели с этого моста. Били, кажется, с мола. Бухало, пугая сонных птиц, каждая шапка дважды отражалась в воде. Нет, видимо, били все-таки за молом. Ни для кого. Народу было мало. Случайные прохожие останавливались, задирая головы. Было воскресенье.
Белые, безликие, оштукатуренные дома. Слишком реальные. Их городок был тоже слишком реальным; закрываешь глаза, кожей пальцев все еще отслеживая движение шероховатостей на штукатурке. Небо уже потеряло синеву, размазалось. Поперек улиц протянулись косые тени.
В супермаркете она купила минералки, спустилась к вокзалу и уехала на одну станцию назад на следующей электричке.
Она дошла до конца городка. Летом тут, видимо, бывает, по крайней мере, два пункта проката лодок. Теперь старые сараи были заперты на ключ, и сиротливо прятались под покрывала пестрые лодки. Дохлой рыбиной лежала доска для серфинга, уже без паруса, с потрескавшейся красной краской на днище. Она оглянулась. Приморский городок сиял белизной ровных стен, и на фоне темно-голубого неба выглядел неестественным, почти открыточным. Такие места обычно фотографируют на туристические брошюры, отчего предстоящая поездка кажется когда-то давно забытым сном, блеклым, почти нереальным.
Она как раз жила теперь в таком городке из рекламного проспекта. Он поднимался из зеленого с просинью моря, от кромки своей уходящего круто вниз, он восходил неровными ступенями круто вверх и венчался, если смотреть сбоку, далекими и ненастоящими горами. В городе почти не было прямых дорог - на некоторых наклонных улицах машины перед стеклянной дверью какого-нибудь дома были припаркованы под углом. Ей, гулявшей по городу в часы отдыха, никогда еще так не казалось, что город нереален: стены всегда были до боли объемны и осязаемы, а пространство вне домов удивительно прозрачным.
Она шла навстречу заходящему солнцу. Последним напоминанием о городе был сарайчик, где продавали газированную воду и кофе: жалкие столики будто хотели сказать «Мы здесь не при чем». За одним из них сидела за чашкой кофе тихая парочка, которая была тоже не при чем. Она взяла чашечку кофе с наперсток, к ее удивлению, приятного на вкус, и поговорила по-немецки с хозяином, немолодым уже человеком с высохшей кожей, обнажившей следы былого, как ушедшая вода обнажает дно. Хозяин лавочки самостоятельно выучил язык для общения с немцами, которые до нашествия русских составляли основной контингент отдыхающих. Говорить с ним было интересно, в интонациях и словах был какой-то особый аромат, как от этой его малюсенькой чашечки кофе.
Дальше начинался дикий берег. Солнце слепило и окрашивало воду в цвет ртути, небо в контрасте с ярким светом казалось почти белым, песок был по странному темным, а самой темной была полоса мокрого песка от схлынувшей волны. По самой кромке этой полосы она и шла резаным зигзагом: на то короткое время, когда волна отползала от берега, идти по границе темного и плотного с серым и шершавым было удобнее всего. На несколько секунд мокрая полоса становилась твердой, как асфальт. Только на несколько секунд, а затем ступни продавливали песок до воды. Идти по сухому было уж совсем горячо и неприятно - он предательски проседал и сдерживал движения.
Справа надвинулся холм, где-то посередине переходящий в достаточно ощутимую горку, видную утром с балкона. Дорога метнулась из долины к морю, встав под защиту скалы, которая грудой грубо отесанных камней спускалась, пропуская через себя дорогу, к самому морю. Ветка электрички где-то впереди тоже вильнула и нырнула в нору. Пора было подниматься. Что-то детское, озорное на миг вскипело и осело: перелезть через мокрые валуны, неверно блестевшие под дождем брызг. Внизу газировкой шипело море. Бог с ним, в следующий раз (когда? никогда).
По дороге, как и положено, неслись машины. По обочине идти было уже не интересно. На горе, в зарослях каких-то местных кустов был виден кемпинг. Выше и впереди - еще один (и где они тут купаются, интересно?)
Забавно. Здесь море не пахнет морем. Совсем. Нигде на этом побережье не пахнет морем. Картинка есть, запаха нет. Наверно, тут просто слишком глубоко: дно сразу уходит вниз, три метра, и по горлышко, дальше надо плыть. Может, есть еще какая причина.
Дорога плавно скатилась вниз, к пляжу, пошли сплошные заросли. Какая-то местная осока в полтора человеческих роста. Такие же кусты росли у них в городке за пляжем, у железной дороги (рай для нудистов, кажется). Проплешина. Опять заросли. Она уже не сворачивала с обочины.
Городок был неинтересным. Наш лучше. Там хоть ни одной прямой улицы. Здесь же все плоско. Набережная. Чистая, но тоже плоская. Из подогнанного серого камня. Фонари и деревянные лавочки, и урны с бахромой черных пакетов для мусора. В Аликанте было и то интереснее. Там был какой-то ни то замок, ни то башня на холме, с кривой подсветкой (они так и не решились туда лезть посреди ночи, уж очень там было на вид все запущено). Была такая же плоская набережная, был пирс, были в кучу собраны яхты, как куски пенопласта в луже по весне, был мол, был высокий горбатый мост через что-то, с плоскими скатами для велосипедов и колясок. И был салют, который они смотрели с этого моста. Били, кажется, с мола. Бухало, пугая сонных птиц, каждая шапка дважды отражалась в воде. Нет, видимо, били все-таки за молом. Ни для кого. Народу было мало. Случайные прохожие останавливались, задирая головы. Было воскресенье.
Белые, безликие, оштукатуренные дома. Слишком реальные. Их городок был тоже слишком реальным; закрываешь глаза, кожей пальцев все еще отслеживая движение шероховатостей на штукатурке. Небо уже потеряло синеву, размазалось. Поперек улиц протянулись косые тени.
В супермаркете она купила минералки, спустилась к вокзалу и уехала на одну станцию назад на следующей электричке.