Ростислав Титов. Котенок
(Не слишком веселый рассказ, но вот к первой годовщине захотелось мне его выложить. Вторую часть папа, конечно, выдумал.)
Итак, я сидел перед телевизором и огорчался. Мое любимое «Динамо» играло бездарно: казалось, футболисты с белой полоской по низу трусов никак не могли проснуться после сладкого послеобеденного сна, предусмотренного жестким спортивным режимом, и даже вездесущий Гершкович предпочитал рекомендованный светилами медицины бег трусцой.
На двадцать третьей минуте второго тайма в прихожей раздался длинный настойчивый звонок. Жена гладила на кухне, но я все-таки подождал полминуты: а вдруг она проявит свойственные ей высокие моральные качества и самопожертвование?
Когда звонок залился вторично, жена крикнула из кухни:
- Ты что - оглох?
Игроки вяло катали мячик. Угроз воротам - ни динамовским, ни торпедовским - не было никаких. Я поднялся и пошел в прихожую.
На лестничной площадке стояла девочка лет семи, прижимая левой рукой к сердцу котенка, такого же светло-пушистого, как ее волосы.
Я подумал, что ее зовут Катей. Очень она была похожа на какую-то обобщенную Катю. Хотя, возможно, мне это показалось потому, что я люблю это имя почти так же, как имя Ольга (Оля - моя дочка, которая уехала в пионерский лагерь).
- Тебе кого? - спросил я.
- Возьмите его, пусть он побудет у вас, - сказала девочка, протягивая вяло висевшего у нее на руке котенка, и я понял, что Кате хочется плакать.
- Зачем он нам? - удивился я. - У нас уже есть кошка. Ее зовут Дуней. Сейчас она гуляет во дворе - черная, с белой грудью и животом.
- Возьмите, - без надежды повторила Катя.
- Это чей котенок? - поинтересовался я.
- Мой!
- Так отнеси его домой.
- Мама не разрешает. - В голосе Кати прозвучала вековая тоска.
- Она что - выгнала его?
Ситуация мне все еще не была ясна.
- Она не знает. Мне его подарили.
- Кто? - Меня все более покоряло мужество Кати, стойко преодолевавшей страстное желание разреветься.
- Там, - неопределенно кивнула через плечо девочка. - Во дворе.
- А, так он чужой!
- Нет! - Катя тряхнула головой. Он мой.
Я оценил ее чувства и неуверенно посоветовал:
- Ну, ты хорошенько попроси маму…
- Я просила: пусть мы возьмем кого-нибудь, котенка или собаку…
- А мама ответила: от них грязь и зараза? - На сей раз я говорил весьма уверенно.
- Да. Они линяют, шерсть оставляют везде. Ковер пачкают. Мама говорит: я и так у вас прислуга.
Я вздрогнул от этой знакомой фразы.
- Так зачем же ты его взяла?
Катя снова прижала котенка к сердцу.
- Его выбросить хотели. Он хороший, голодный очень.
Мне почему-то вспомнился Достоевский: хороший, так как голодный.
- Прости, девочка. - Назвать ее Катей я так и не решился. - Нам хватит одной кошки.
- Возьмите. Я утром его обратно заберу.
Она посмотрела полными слез глазами.
- Я покушать ему принесу…
Как она догадалась, что я с детства имею эту слабость - жалеть маленьких и беззащитных созданий?
Я молчал, хотя уже начал чувствовать себя негодяем.
- А там кто живет? - с внезапной надеждой спросила она, очень быстро, торопливо даже.
Я сообразил, что заторопилась она по двум причинам: чтоб я не успел закрыть дверь и чтоб она сама успела спросить, пока не расплакалась.
- Там живет девочка Наташа. Но ей мама тоже не разрешает приводить животных. А в той квартире есть собака, щенок пуделя. А здесь, напротив…
Я смолк. Напротив животных не было и маленьких детей тоже, но хозяйка той квартиры однажды выгнала за порог вернувшегося после дальнего морского рейса мужа за то, что он плохо вытер у входа ноги.
- Я туда, ладно? - Катя показала на дверь, за которой жил маленький пудель. - Мурзик еще не умеет царапаться. Я туда, ладно?
Мне стало нехорошо. И я отвернулся. И совершил, наверное, две самых больших подлости в жизни.
Во-первых, я подавил в себе желание забрать у Кати серого котенка, найдя сразу и самооправдание: наша Дунька («Моя красавица!» - говорила жена, любовно глядя на спящую кошку) будет оскорблена.
Во-вторых, я сказал Кате, стараясь не смотреть ей в глаза:
- Да. Позвони туда. Может, и возьмут его до утра.
Нет, была еще третья подлость. Я закрыл дверь, не дождавшись неминуемого отказа соседей принять на ночевку Мурзика.
- Кто это? - спросила из кухни жена, и я ответил небрежным голосом:
- Девочка какая-то. Просила оставить до утра приблудного котенка.
- Так взял бы! - быстро сказала жена, и я промолчал.
И подумал, что мне повезло с подругой жизни. Ведь и Дуньку жена подобрала во дворе - брошенную кем-то, одинокую.
Я узнал о новом члене семьи, получив в дальнем море радиограмму: «Дома появилась веселая Дуня». И когда с чемоданом вошел через эту же дверь и увидел взъерошенную фигурку с горящими отвагой желто-зелеными глазами, то сказал: «Ну, здравствуй». И протянул кошке руку, а она подняла мягкую толстую лапу и смело положила на мою ладонь.
Когда я вернулся к телевизору, динамовцы уже сквитали гол, но меня это не слишком обрадовало.
А вечером я долго не мог уснуть, все думал и гадал, как там обошлось у Кати дело с ее котенком.
Уже начинались белые ночи, сквозь щель в занавеске окна проглядывало прозрачно-светящееся небо. И мне подумалось почему-то о космосе - как там холодно и пусто, и одиноко, и на миллиарды миллиардов километров нет ничего живого. Живое только здесь, у нас, на Земле.
Тут за окном потемнело, и зашелестел по стеклам, по крыше холодный, как всегда в это лето, дождь.
*
Когда Катя вышла из дома на улицу, она все еще не плакала. Котенок не шевелился, пригревшись у нее на груди, и девочка чувствовала, как в его хилом теле ровно и часто стучало.
Катя подошла к своему подъезду. Ей оставалось подняться на второй этаж и позвонить. Но сначала надо было оторвать от груди котенка и положить его на землю.
Катя заплакала - беззвучно, осторожно, чтобы не потревожить котенка. Однако она не могла сдержаться и несколько раз всхлипнула.
Мимо проходили люди.
Сначала прошли три веселых мужчины средних лет. Они просто не заметили Катю, один громко сказал: «Ну, мы дали сегодня!»
Затем в обнимку, шаркая подошвами по асфальту, прошли парень и девушка с одинаковыми длинными волосами, и девушка сказала: «Смотри, она плачет!» А парень засмеялся и запел: «Девочка плачет: шарик улетел…»
Еще прошла старушка с авоськой, взглянула и ворчливо буркнула под нос: «Вот люди - так поздно детей отпускают!»
Катя стояла и плакала. Над крышами домов угасало небо. Слева, с запада, надвигалась черная страшная туча.
Катя вытерла свободной правой рукой слезы и повернулась спиной к дверям своего дома.
В заднем дворе продуктового магазина громоздились пустые картонные ящики. От густой листвы большого каштана и нависшей крыши старого сарая здесь было темно и жутко. Орудуя одной рукой и ногами, Катя сдвинула два ящика и уселась на них.
Она сидела так и, успокаивая и поддерживая сама себя, тихонько шептала котенку: «Спи, Мурзик, спи!»
Прошло два часа. Кате захотелось и расхотелось есть, и временами, когда в темном закоулке раздавался какой-нибудь звук, становилось так страшно, что она крепко закрывала глаза, но потом она привыкала к страху и осторожно открывала глаза, а в теплом теле Мурзика все так же ровно и четко стучало.
А потом тревожно зашептались листья над головой Кати, зашелестела и сдвинулась груда картонных коробок. Налетел ветер.
В углах двора клубились, сгущаясь, тени, и Кате казалось, что там оживают, начинают шевелиться неведомые дикие чудовища.
Она судорожно прижала котенка. Мурзик пискнул и выпустил тонкие немощные коготки, и это как-то успокоило девочку.
- Не бойся! - сказала она погромче. - Сиди тихо. Мама утром уйдет на работу, я тебе поесть принесу.
И тут же Катя услышала мамин голос. Оттого что он был не сердитый, а отчаянный, полный беспокойства и тоски, этот голос не испугал ее - наоборот, обрадовал, такой родной голос, появившийся, чтобы спасти их.
- Катя, Катюша, Катюша! - звала мама совсем близко.
- Я здесь, мама, я здесь! - закричала Катя, вскакивая.
- Где, где… Почему ты… сюда? - Мама задыхалась.
Она была уже рядом - обняла Катю и тотчас вскрикнула:
- Что такое… Катя, что у тебя?
Катя молчала, опустив руки, и котенок повис у нее на плече, поджав голый, как у крысы, хвост.
- Кошка? - теперь в голосе мамы не было страха, только брезгливость и негодование.
- Брось, выбрось…
Мама схватила котенка. Он зашипел.
Мама рванула его в сторону, и когти Мурзика царапнули Катино плечо.
- Ой! - вскрикнула Катя. - Больно!
Мама оторвала наконец котенка и швырнула вниз. Он скатился по упавшему набок ящику, прижался к его гладкому борту, затаился.
- Он меня поцарапал! - плаксиво сообщила Катя.
- Ах, так! - Мама нагнулась, высмотрела место, где прятался Мурзик, и изо всех сил ударила туда носком туфли.
С коротким, сразу прервавшимся криком котенок отлетел к стене сарая и шлепнулся об нее.
- Идем домой, милая, ох, боже, я вся измучилась! - Мама обняла Катю и повела к выходу из двора.
- Гадкий! - крикнула сквозь слезы Катя. - Еще царапается!
*
Я ошибался, думая, что космос пуст на миллиарды километров. Как раз в этот момент над нами, там, где уже нет воздуха и не может быть никакой жизни, пролетали люди.
Земля под ними, не освещенная Солнцем, лежала в черноте, и люди направили вниз жерло чуткого инфракрасного прибора. На маленьком экране квадратиками, прямоугольниками и овалами светлели участки, более теплые, чем соседние. Прибор улавливал тепло.
Это был новейший, очень чуткий прибор, и люди, если бы захотели, могли бы заметить нагревшуюся за день крышу продуктового магазина и крошечное, едва светящееся пятнышко рядом.
Котенок умирал, но в нем, затухая, еще билось маленькое горячее сердце.
1976
Из книги "И дальняя, и дальняя дорога"
Итак, я сидел перед телевизором и огорчался. Мое любимое «Динамо» играло бездарно: казалось, футболисты с белой полоской по низу трусов никак не могли проснуться после сладкого послеобеденного сна, предусмотренного жестким спортивным режимом, и даже вездесущий Гершкович предпочитал рекомендованный светилами медицины бег трусцой.
На двадцать третьей минуте второго тайма в прихожей раздался длинный настойчивый звонок. Жена гладила на кухне, но я все-таки подождал полминуты: а вдруг она проявит свойственные ей высокие моральные качества и самопожертвование?
Когда звонок залился вторично, жена крикнула из кухни:
- Ты что - оглох?
Игроки вяло катали мячик. Угроз воротам - ни динамовским, ни торпедовским - не было никаких. Я поднялся и пошел в прихожую.
На лестничной площадке стояла девочка лет семи, прижимая левой рукой к сердцу котенка, такого же светло-пушистого, как ее волосы.
Я подумал, что ее зовут Катей. Очень она была похожа на какую-то обобщенную Катю. Хотя, возможно, мне это показалось потому, что я люблю это имя почти так же, как имя Ольга (Оля - моя дочка, которая уехала в пионерский лагерь).
- Тебе кого? - спросил я.
- Возьмите его, пусть он побудет у вас, - сказала девочка, протягивая вяло висевшего у нее на руке котенка, и я понял, что Кате хочется плакать.
- Зачем он нам? - удивился я. - У нас уже есть кошка. Ее зовут Дуней. Сейчас она гуляет во дворе - черная, с белой грудью и животом.
- Возьмите, - без надежды повторила Катя.
- Это чей котенок? - поинтересовался я.
- Мой!
- Так отнеси его домой.
- Мама не разрешает. - В голосе Кати прозвучала вековая тоска.
- Она что - выгнала его?
Ситуация мне все еще не была ясна.
- Она не знает. Мне его подарили.
- Кто? - Меня все более покоряло мужество Кати, стойко преодолевавшей страстное желание разреветься.
- Там, - неопределенно кивнула через плечо девочка. - Во дворе.
- А, так он чужой!
- Нет! - Катя тряхнула головой. Он мой.
Я оценил ее чувства и неуверенно посоветовал:
- Ну, ты хорошенько попроси маму…
- Я просила: пусть мы возьмем кого-нибудь, котенка или собаку…
- А мама ответила: от них грязь и зараза? - На сей раз я говорил весьма уверенно.
- Да. Они линяют, шерсть оставляют везде. Ковер пачкают. Мама говорит: я и так у вас прислуга.
Я вздрогнул от этой знакомой фразы.
- Так зачем же ты его взяла?
Катя снова прижала котенка к сердцу.
- Его выбросить хотели. Он хороший, голодный очень.
Мне почему-то вспомнился Достоевский: хороший, так как голодный.
- Прости, девочка. - Назвать ее Катей я так и не решился. - Нам хватит одной кошки.
- Возьмите. Я утром его обратно заберу.
Она посмотрела полными слез глазами.
- Я покушать ему принесу…
Как она догадалась, что я с детства имею эту слабость - жалеть маленьких и беззащитных созданий?
Я молчал, хотя уже начал чувствовать себя негодяем.
- А там кто живет? - с внезапной надеждой спросила она, очень быстро, торопливо даже.
Я сообразил, что заторопилась она по двум причинам: чтоб я не успел закрыть дверь и чтоб она сама успела спросить, пока не расплакалась.
- Там живет девочка Наташа. Но ей мама тоже не разрешает приводить животных. А в той квартире есть собака, щенок пуделя. А здесь, напротив…
Я смолк. Напротив животных не было и маленьких детей тоже, но хозяйка той квартиры однажды выгнала за порог вернувшегося после дальнего морского рейса мужа за то, что он плохо вытер у входа ноги.
- Я туда, ладно? - Катя показала на дверь, за которой жил маленький пудель. - Мурзик еще не умеет царапаться. Я туда, ладно?
Мне стало нехорошо. И я отвернулся. И совершил, наверное, две самых больших подлости в жизни.
Во-первых, я подавил в себе желание забрать у Кати серого котенка, найдя сразу и самооправдание: наша Дунька («Моя красавица!» - говорила жена, любовно глядя на спящую кошку) будет оскорблена.
Во-вторых, я сказал Кате, стараясь не смотреть ей в глаза:
- Да. Позвони туда. Может, и возьмут его до утра.
Нет, была еще третья подлость. Я закрыл дверь, не дождавшись неминуемого отказа соседей принять на ночевку Мурзика.
- Кто это? - спросила из кухни жена, и я ответил небрежным голосом:
- Девочка какая-то. Просила оставить до утра приблудного котенка.
- Так взял бы! - быстро сказала жена, и я промолчал.
И подумал, что мне повезло с подругой жизни. Ведь и Дуньку жена подобрала во дворе - брошенную кем-то, одинокую.
Я узнал о новом члене семьи, получив в дальнем море радиограмму: «Дома появилась веселая Дуня». И когда с чемоданом вошел через эту же дверь и увидел взъерошенную фигурку с горящими отвагой желто-зелеными глазами, то сказал: «Ну, здравствуй». И протянул кошке руку, а она подняла мягкую толстую лапу и смело положила на мою ладонь.
Когда я вернулся к телевизору, динамовцы уже сквитали гол, но меня это не слишком обрадовало.
А вечером я долго не мог уснуть, все думал и гадал, как там обошлось у Кати дело с ее котенком.
Уже начинались белые ночи, сквозь щель в занавеске окна проглядывало прозрачно-светящееся небо. И мне подумалось почему-то о космосе - как там холодно и пусто, и одиноко, и на миллиарды миллиардов километров нет ничего живого. Живое только здесь, у нас, на Земле.
Тут за окном потемнело, и зашелестел по стеклам, по крыше холодный, как всегда в это лето, дождь.
*
Когда Катя вышла из дома на улицу, она все еще не плакала. Котенок не шевелился, пригревшись у нее на груди, и девочка чувствовала, как в его хилом теле ровно и часто стучало.
Катя подошла к своему подъезду. Ей оставалось подняться на второй этаж и позвонить. Но сначала надо было оторвать от груди котенка и положить его на землю.
Катя заплакала - беззвучно, осторожно, чтобы не потревожить котенка. Однако она не могла сдержаться и несколько раз всхлипнула.
Мимо проходили люди.
Сначала прошли три веселых мужчины средних лет. Они просто не заметили Катю, один громко сказал: «Ну, мы дали сегодня!»
Затем в обнимку, шаркая подошвами по асфальту, прошли парень и девушка с одинаковыми длинными волосами, и девушка сказала: «Смотри, она плачет!» А парень засмеялся и запел: «Девочка плачет: шарик улетел…»
Еще прошла старушка с авоськой, взглянула и ворчливо буркнула под нос: «Вот люди - так поздно детей отпускают!»
Катя стояла и плакала. Над крышами домов угасало небо. Слева, с запада, надвигалась черная страшная туча.
Катя вытерла свободной правой рукой слезы и повернулась спиной к дверям своего дома.
В заднем дворе продуктового магазина громоздились пустые картонные ящики. От густой листвы большого каштана и нависшей крыши старого сарая здесь было темно и жутко. Орудуя одной рукой и ногами, Катя сдвинула два ящика и уселась на них.
Она сидела так и, успокаивая и поддерживая сама себя, тихонько шептала котенку: «Спи, Мурзик, спи!»
Прошло два часа. Кате захотелось и расхотелось есть, и временами, когда в темном закоулке раздавался какой-нибудь звук, становилось так страшно, что она крепко закрывала глаза, но потом она привыкала к страху и осторожно открывала глаза, а в теплом теле Мурзика все так же ровно и четко стучало.
А потом тревожно зашептались листья над головой Кати, зашелестела и сдвинулась груда картонных коробок. Налетел ветер.
В углах двора клубились, сгущаясь, тени, и Кате казалось, что там оживают, начинают шевелиться неведомые дикие чудовища.
Она судорожно прижала котенка. Мурзик пискнул и выпустил тонкие немощные коготки, и это как-то успокоило девочку.
- Не бойся! - сказала она погромче. - Сиди тихо. Мама утром уйдет на работу, я тебе поесть принесу.
И тут же Катя услышала мамин голос. Оттого что он был не сердитый, а отчаянный, полный беспокойства и тоски, этот голос не испугал ее - наоборот, обрадовал, такой родной голос, появившийся, чтобы спасти их.
- Катя, Катюша, Катюша! - звала мама совсем близко.
- Я здесь, мама, я здесь! - закричала Катя, вскакивая.
- Где, где… Почему ты… сюда? - Мама задыхалась.
Она была уже рядом - обняла Катю и тотчас вскрикнула:
- Что такое… Катя, что у тебя?
Катя молчала, опустив руки, и котенок повис у нее на плече, поджав голый, как у крысы, хвост.
- Кошка? - теперь в голосе мамы не было страха, только брезгливость и негодование.
- Брось, выбрось…
Мама схватила котенка. Он зашипел.
Мама рванула его в сторону, и когти Мурзика царапнули Катино плечо.
- Ой! - вскрикнула Катя. - Больно!
Мама оторвала наконец котенка и швырнула вниз. Он скатился по упавшему набок ящику, прижался к его гладкому борту, затаился.
- Он меня поцарапал! - плаксиво сообщила Катя.
- Ах, так! - Мама нагнулась, высмотрела место, где прятался Мурзик, и изо всех сил ударила туда носком туфли.
С коротким, сразу прервавшимся криком котенок отлетел к стене сарая и шлепнулся об нее.
- Идем домой, милая, ох, боже, я вся измучилась! - Мама обняла Катю и повела к выходу из двора.
- Гадкий! - крикнула сквозь слезы Катя. - Еще царапается!
*
Я ошибался, думая, что космос пуст на миллиарды километров. Как раз в этот момент над нами, там, где уже нет воздуха и не может быть никакой жизни, пролетали люди.
Земля под ними, не освещенная Солнцем, лежала в черноте, и люди направили вниз жерло чуткого инфракрасного прибора. На маленьком экране квадратиками, прямоугольниками и овалами светлели участки, более теплые, чем соседние. Прибор улавливал тепло.
Это был новейший, очень чуткий прибор, и люди, если бы захотели, могли бы заметить нагревшуюся за день крышу продуктового магазина и крошечное, едва светящееся пятнышко рядом.
Котенок умирал, но в нем, затухая, еще билось маленькое горячее сердце.
1976
Из книги "И дальняя, и дальняя дорога"