На дне
Вчерашним утром я, как обычно, вошла в автобус и встала в двух шагах от передней площадки - так, чтобы не докучать водителю, но смотреть через лобовое стекло по ходу движения. День намечался чудесный: солнечный, теплый и безветренный.
У нас сейчас вообще очень приятно жить, поскольку на улице по-летнему расслаблено, но по-осеннему живописно.
Вот примерно так, как на Страстном бульваре:
Все дышит умиротворением и созерцательным вдохновением.
И в утреннем автобусе в пятницу царила точно такая же атмосфера (только без роз).
Количество пассажиров было умеренным - ровно столько, чтобы пустовало несколько сидячих мест, но не возникало тревоги «а где все».
Если попытаться охарактеризовать моих попутчиков одним словом, то наиболее подходящим будет прилагательное чистенькие.
По утрам всегда так, поскольку в эти часы общественным транспортом преимущественно пользуется благородная публика, следующая на свои высокоинтеллектуальные рабочие места.
Это не шахтеры и не плотники, а клерки и банкиры, которые предпочитают плавное движение автобуса длительному стоянию в автомобильных заторах.
Разглядывая салон, можно было подумать, что некоторые персоны (трое точно) вырезаны с обложки модного журнала и вместе с причитающимся им глянцем наклеены на разворот рекламного буклета о городском автобусе - так безупречно и, отчасти, самодовольно они выглядели.
Шарфик к сумочке, волосок к волоску, прыщик к прыщику.
А как уместно смотрелись белые воротнички (не в переносном, а в прямом смысле слова)! Они выгодно подчеркивали легкий загар и прекрасно сочетались с белозубой улыбкой, изредка отворявшей спокойно сомкнутые губы.
Свежевыбритая и свежевыглаженная, вся эта публика источала благополучие и регулярный уход за собой. Каждый - по чуть-чуть, но в целом получалось очень весело.
Я, разумеется, тоже стояла и источала.
Радужную картину органично дополняла безупречная манера вождения Ивана Андреевича, который мягко вел свою огромную машину. Несмотря на плавное скольжение по мостовой, благородная публика держалась за поручни аристократическими пальцами со свежим маникюром.
Салон был окутан волнующей смесью изысканных парфюмерных ароматов, и никаким т.н. естественным запахам в утреннем автобусе места не было. На носу - чувственный дуэт лаванды и сандала от Chanel; на корме - древесно-цветочные нотки Givenchy; справа по борту - нечто сказочное от Gucci.
Я, разумеется, не хуже других, тоже окутывала автобус Dior-ом.
Все было просто великолепно!
И вдруг на очередной остановке через заднюю дверь в салон вошел пассажир - один-единственный, который принципиальным образом не вписывался в благопристойную автобусную атмосферу.
Думаю, что с него списал образ Сатина Горький, когда сочинял свой бестселлер «На дне».
Был ли наш новый попутчик в прошлом убийцей, или его вид выглядел свирепо исключительно благодаря крайней стадии неопрятности, я не знаю, но от изысканных ароматов в салоне не осталось и следа. Казалось, они в панике кинулись врассыпную, столкнувшись с естественным соседством, достигшим неестественно высокой степени концентрации.
Благородная публика повела носом (я, разумеется, тоже благородно повела) и, пытаясь скрыть отвращение, начала медленно, но брезгливо уплотняться в сторону передней двери.
Дурно пахнущий пассажир при этом ничуть не смутился, стянул с себя тулуп (одет он был явно не по погоде) и неспеша устроился на свободном сидении.
Тут же вокруг него освободилось еще несколько мест, поскольку занимавшие их пассажиры предпочли продолжить поездку стоя.
На следующей остановке многие из тех, кто оказался ближе остальных к эпицентру, бодро выскочили из салона, а вновь вошедшие, быстро определив локализацию источника, дружно перебрались в переднюю часть автобуса.
У нас (в передней части) пахло, но терпимо.
Я ехала и думала: как один человек своим появлением может нарушить то, что сложилось до него в результате присутствия двух десятков людей?
Один против двадцати…
Я не знаю, хороший ли у него характер, как складывалась его жизнь до вчерашнего утра и какие обстоятельства привели его в горьковскую пьесу, но в салоне автобуса, окруженный почти демонстративным отдалением, он ощущал себя абсолютно комфортно. Он сидел у окна, равнодушно уставившись в одну точку, и, казалось, не замечал присутствия посторонних.
Общество с многочисленными социальными нормами, правилами и оценками давно не существовало в его субъективной реальности и было от него намного дальше, чем несколько метров отчуждения.
Был ли он счастлив или хотя бы удовлетворен своим днем?
Может быть, да. А, может быть - нет?
Через несколько минут, когда автобус почти отошел от очередной остановки, он внезапно сорвался с места и кинулся к закрытой двери.
- Эй, водила! Открой! - грубо крикнул он в сторону Ивана Андреевича.
- Кнопочку нажмите, гражданин, - быстро подсказала ему одна сердобольная пассажирка.
- Какую? - раздраженно переспросил персонаж.
К счастью, стоявший рядом со мной джентльмен (один из тех, кого вырезали с обложки) постучал в кабину и попросил Ивана Андреевича открыть двери.
Когда современный Сатин, матерясь и чертыхаясь, покинул салон, все осторожно возобновили вдыхание.
Неблагородный запах, оставленный пассажиром на память о своем коротком присутствии, еще долго охранял его место.
Я вышла на две остановки раньше и все время, что шла на работу, испытывала странное чувство жалости, в котором было много снисходительности, но совсем не было желания помочь. Наверно, это плохо, да?
У нас сейчас вообще очень приятно жить, поскольку на улице по-летнему расслаблено, но по-осеннему живописно.
Вот примерно так, как на Страстном бульваре:
Все дышит умиротворением и созерцательным вдохновением.
И в утреннем автобусе в пятницу царила точно такая же атмосфера (только без роз).
Количество пассажиров было умеренным - ровно столько, чтобы пустовало несколько сидячих мест, но не возникало тревоги «а где все».
Если попытаться охарактеризовать моих попутчиков одним словом, то наиболее подходящим будет прилагательное чистенькие.
По утрам всегда так, поскольку в эти часы общественным транспортом преимущественно пользуется благородная публика, следующая на свои высокоинтеллектуальные рабочие места.
Это не шахтеры и не плотники, а клерки и банкиры, которые предпочитают плавное движение автобуса длительному стоянию в автомобильных заторах.
Разглядывая салон, можно было подумать, что некоторые персоны (трое точно) вырезаны с обложки модного журнала и вместе с причитающимся им глянцем наклеены на разворот рекламного буклета о городском автобусе - так безупречно и, отчасти, самодовольно они выглядели.
Шарфик к сумочке, волосок к волоску, прыщик к прыщику.
А как уместно смотрелись белые воротнички (не в переносном, а в прямом смысле слова)! Они выгодно подчеркивали легкий загар и прекрасно сочетались с белозубой улыбкой, изредка отворявшей спокойно сомкнутые губы.
Свежевыбритая и свежевыглаженная, вся эта публика источала благополучие и регулярный уход за собой. Каждый - по чуть-чуть, но в целом получалось очень весело.
Я, разумеется, тоже стояла и источала.
Радужную картину органично дополняла безупречная манера вождения Ивана Андреевича, который мягко вел свою огромную машину. Несмотря на плавное скольжение по мостовой, благородная публика держалась за поручни аристократическими пальцами со свежим маникюром.
Салон был окутан волнующей смесью изысканных парфюмерных ароматов, и никаким т.н. естественным запахам в утреннем автобусе места не было. На носу - чувственный дуэт лаванды и сандала от Chanel; на корме - древесно-цветочные нотки Givenchy; справа по борту - нечто сказочное от Gucci.
Я, разумеется, не хуже других, тоже окутывала автобус Dior-ом.
Все было просто великолепно!
И вдруг на очередной остановке через заднюю дверь в салон вошел пассажир - один-единственный, который принципиальным образом не вписывался в благопристойную автобусную атмосферу.
Думаю, что с него списал образ Сатина Горький, когда сочинял свой бестселлер «На дне».
Был ли наш новый попутчик в прошлом убийцей, или его вид выглядел свирепо исключительно благодаря крайней стадии неопрятности, я не знаю, но от изысканных ароматов в салоне не осталось и следа. Казалось, они в панике кинулись врассыпную, столкнувшись с естественным соседством, достигшим неестественно высокой степени концентрации.
Благородная публика повела носом (я, разумеется, тоже благородно повела) и, пытаясь скрыть отвращение, начала медленно, но брезгливо уплотняться в сторону передней двери.
Дурно пахнущий пассажир при этом ничуть не смутился, стянул с себя тулуп (одет он был явно не по погоде) и неспеша устроился на свободном сидении.
Тут же вокруг него освободилось еще несколько мест, поскольку занимавшие их пассажиры предпочли продолжить поездку стоя.
На следующей остановке многие из тех, кто оказался ближе остальных к эпицентру, бодро выскочили из салона, а вновь вошедшие, быстро определив локализацию источника, дружно перебрались в переднюю часть автобуса.
У нас (в передней части) пахло, но терпимо.
Я ехала и думала: как один человек своим появлением может нарушить то, что сложилось до него в результате присутствия двух десятков людей?
Один против двадцати…
Я не знаю, хороший ли у него характер, как складывалась его жизнь до вчерашнего утра и какие обстоятельства привели его в горьковскую пьесу, но в салоне автобуса, окруженный почти демонстративным отдалением, он ощущал себя абсолютно комфортно. Он сидел у окна, равнодушно уставившись в одну точку, и, казалось, не замечал присутствия посторонних.
Общество с многочисленными социальными нормами, правилами и оценками давно не существовало в его субъективной реальности и было от него намного дальше, чем несколько метров отчуждения.
Был ли он счастлив или хотя бы удовлетворен своим днем?
Может быть, да. А, может быть - нет?
Через несколько минут, когда автобус почти отошел от очередной остановки, он внезапно сорвался с места и кинулся к закрытой двери.
- Эй, водила! Открой! - грубо крикнул он в сторону Ивана Андреевича.
- Кнопочку нажмите, гражданин, - быстро подсказала ему одна сердобольная пассажирка.
- Какую? - раздраженно переспросил персонаж.
К счастью, стоявший рядом со мной джентльмен (один из тех, кого вырезали с обложки) постучал в кабину и попросил Ивана Андреевича открыть двери.
Когда современный Сатин, матерясь и чертыхаясь, покинул салон, все осторожно возобновили вдыхание.
Неблагородный запах, оставленный пассажиром на память о своем коротком присутствии, еще долго охранял его место.
Я вышла на две остановки раньше и все время, что шла на работу, испытывала странное чувство жалости, в котором было много снисходительности, но совсем не было желания помочь. Наверно, это плохо, да?