"Старррые вещи" - часть пятая
Оригинал взят у super_kakadu в "Старррые вещи" - часть пятая
Перррвые части вы найдёте по ссылкам 1, 2, 3 и 4. Пррродолжение следует!
pokasanova
А вот еще про старые вещи!
Правда, не мои. На витрине комиссионного увидела. Но всё так знакомо!
Глобус. Такой громадный только в школе был! Солидный, да? Сейчас уж не то в канцтоварах - и размером с футбольный мяч, и раскраской недалеко от мяча ускакал.
Смотрю на глобус - и в голове… нет, не путешествия. Книги о путешествиях и приключениях…
Отсюда не видно, но это раскрыт «Робинзон Крузо» с рисунками Жана Гранвиля. Любимая книга моей бабушки, по её совету и читала.
И вспоминаю, как ходили с женихом на пародийный «Синьор Робинзон», некоторые фразы из него, например «лихо закручен сюжет» - до сих пор у меня в ходу…
А еще вот что. Мой сын работал год у нас в библиотеке. Однажды иду по коридору - а женщина с ребенком директора ищет. Оказалось - решила вынести благодарность мальчику, который «предложил три Робинзона Крузо - с картинками, без картинок и сокращенный вариант, а в соседней библиотеке вообще не дали». Мне так хотелось сказать: «А и зачем вам директор, я мама, мне говорите, меня хвалите!» Шучу. Просто в соседней библиотеке было мало книг, я точно знаю.
Что там еще на витрине? Непроливайка! Охохо, сколько с ней связано! Когда скучно - сидишь возишь ручкой по бокам чернильные узоры, но недолго, учительница не дремлет…
Почему-то в школьных чернильницах водилась всякая тягучая пакость, из-за чего получались кляксы, и цвет чернил тоже был не фиолетовый, а грязно-серый, тоскливый…
Помню строчку из «Мурзилки», но запомнить автора мне в то время не пришло в голову: «Непроливайка. Опрокинь её давай-ка». В чем юмор стихотворения? А вот: мальчику показали непроливайку-чернильницу, а он схватил со стола папину, обычную и - опрокинь ее давай-ка…
Когда говорят, что нынешние дети - не то, что мы в своё время… Чистописание ничему не научает, скажу я вам. Одноклассница запустила чернильницей - прямо в нашу злую училку! Правда, не попала, бахнуло о доску… И даже теперь, когда я понимаю, что та сама виновата, всё-таки получить чернильницей - это уж слишком…
Пресс-папье дома было похожее, но крышка красивее - с вырезанными из дерева цветами.
Однажды я крутила верхнюю шишечку, она оказалась у меня в руках… о, так оно разбирается-собирается! После этого всё время заглядывала - не пора ли менять промокашку?
Телефон! Эбонитовый. Тяжелый. Всего-то 5 цифр в номере… Первый телефон в нашем доме появился у соседей Л. А другая соседка, которой было под сорок, наконец вышла замуж, ее супруга никто не видел, но всем было интересно - какой. И вдруг она зашла: «Можно, мой муж позвонит от вас?». - Конечно, конечно.
Надо ли говорить, что из разных концов квартиры в комнату с телефоном потянулась вся немаленькая семья Л. Была даже моя сестра, которая так кстати забежала. Кто-то именно здесь читал газету, кто-то что-то якобы искал в шкафу, а кто-то просто делал вид, что гладит - холодным утюгом…
Вскоре появился телефон и у нас. Подружки, не имевшие такого счастья, обожали баловаться - звонить по разным номерам и молоть чепуху…
Оттащите же кто-нибудь меня от компьютера! А то «згадала баба, як дівкою була» может долго продолжаться…
eisa_ru
Мама хранила открытки в секретере. Так она называла ящик серванта, открывавшийся вниз на железных петлях. В ящике хорошо пахло деревом. Там лежали толстенные стопы открыток - ярких, глянцевых, новеньких. Те, что постарше были матовые. Все эти открытки присылались многочисленными родственниками и знакомыми по праздникам и просто так, чтобы о себе напомнить. Старинные открытки (дореволюционные и 50-х) мама хранила отдельно - в альбомчиках. Мне разрешали перебирать открытки, разглядывать их столько, сколько захочется. Я долго любовалась этими глянцевыми картинками, мне нравились новые, яркие открытки с хорошей полиграфией. Такие, на которых были натюрморты, составленные из цветов и игрушек. Такие открытки были характерны для 70-х.
Старинные открытки я научилась ценить позже, особенно сделанные фотоспособом, где черно-белые мутные изображения слабо передавали сюжет какой-нибудь картины теперь уже забытого художника.
Перестройка и ускорение сломали наш быт и разорили семью, мы разъехались по другим адресам, и нам было не до открыток и ёлочных игрушек. Нет теперь ни того серванта, ни самих открыток. Уцелели лишь несколько альбомчиков.
Но годы прошли, жизнь стала понемногу налаживаться, коллекция открыток - восстнавливаться. Старинные и просто старые открытки радуют меня, напоминая мне те, что хранились у мамы в серванте.
Как-то раз меня посетил один молодой поэт - кудрявый и легкий, словно в крылатых сандалиях он мчался на роликах по асфальту. Он рассказывал о любви ( кто в наше время рассказывает о любви?) к моей подруге, строил планы. как вырвать её из тисков скучной жизни, увлечь, удивить чудесным и невиданным. Я разочаровала романтика: сказала, что девушка хочет вполне определенных вещей, таких как нормальная семья, может даже с капелькой волшебства, но прежде всего со стабильным доходом и устроенным бытом. Говоря об этом. мы бродили по кладбищу (куда же еще я могу пригласить романтичного гостя для бесед на тему любви?). Не от того ли, но мой юный друг быстро перешел на темы самоубийства, и начал обсуждать их с тем же пылом, с каким только что рассуждал про любовь.
Мы решили пойти на берег Москвы-реки, посидеть у маленького заливчика неподалеку от зданий, раньше называвшихся кооператив "Лебедь". Но до реки мы так и не дошли: странные завитушки в помойном контейнере привлекли наше внимание.
Далее мы сами стали представлять собой любопытное зрелище: элегантная дама в летнем прикиде и юноша с кудрями, небрежно схваченными банданой, словно повязка у Диадумена, в упоении скакали по контейнеру, вытаскивали оттуда какие-то предметы и издавали восклицания радости. Как оказалось, в этих домах умерла пожилая женщина, и наследники все пожитки покойной свалили в контейнер. Роясь в них, мы нашли множество старинных открыток и целую библиотеку по химии (такова была, видимо, профессия покойной).
Именно я коллекционирую открытки. И именно молодой поэт - химик по специальности. Нам завещали книги и открытки с того света, в этом нет никакого сомнения, а кто после этого не верит в мистику - тот неисправимый материалист (sic!)
Разбирая находки, среди которых были также старинные аптечки, страусовые перья, и другие интересные предметы, мы устраивали перекуры прямо в контейнере. Забавно, что сигареты, которые мы курили, назывались Sobranie (чес-сло!) Пришедшим глазеть на нас дворникам мы объявили, что являемся представителями неформальной группировки под названием "помойные диггеры". Киргизские дворники уважительно молчали. Раскопки затянулись до вечера. В конце концов юноша увез библиотеку домой на такси, а ко мне подтянулось семейство с тележками.
На дачной помойке в Обнинске мне попадаются собрания советских открыток. Тамошнюю помойку мы прозвали "универмагом", но это уже отдельная история. А пока можно посмотреть на старинные открытки с детишками:
gilman_halanay
На новой квартире мне исполнилось пять лет. Мама позже рассказывала, что я встала посреди комнаты и гордо сказала: "Мне уже не года, мне уже лет. И всегда будет!" О, как я ошибалась! Было и двадцать два года, и пятьдесят четыре... Но до этого было еще далеко. А пока баба Геня, папина мама, присылала мне из Симферополя замечательные красивые платья, сшитые из остатков разнообразных отрезов, привезенных из Японии. Баба Геня была профессиональная портниха и, более того, преподавала на курсах кройки и шитья в Домах Офицеров - везде, где служил дед. Поэтому платья у меня были необыкновенные: она комбинировала белый крепдешин с таким же, но в горох, пристрачивала к красно-синему платью сине-красную оборку и даже сшила мне пальто - коричневое, с цигейковым воротником. А когда я пошла в школу, то получила к первому сентября целый ворох белых воротничков из натурального шелка с настоящим кружевом. Они мне не нравились, я хотела капроновые, как у всех.
[...]
Новую квартиру мама и папа стали обставлять мебелью. Тахта, она же - обпиленная немецкая койка, правда, продолжала исполнять свои прямые обязанности, служа родительской кроватью и одновременно диваном в гостиной, которая одновременно служила спальней. На тахту спускался ковер, висящий на стене. Размеры ковра позволяли прикрыть не только кусок стены, но и саму тахту, так что, у нас был ковровый диван. Сундуки переместились ко мне в комнату, а в большую комнату был куплена "обтекаемая" мебель: овальный стол, сервант и - вершина достатка - пианино "Чернигов", черное и тоже "обтекаемое". Для тех, кто не знаком с этим термином, объясню. По новой моде начала 60-х годов мебель должна была иметь скругленные углы. Эти скругленные углы мне очень нравились. Во-первых, они не оставляли синяков, если за них зацепиться, что было весьма существенно, поскольку голова находилась как раз на уровне угла, во-вторых, их можно было погладить. На пианино лежала кружевная салфетка, а стол был покрыт изумительной красоты польской гобеленовой скатертью из Старобельского военторга. В центре стола стояла хрустальная ваза, подаренная родителям к 10-летию со дня свадьбы. Телевизор тоже был новый, назывался "Весна". К нему линза уже не полагалась. Телевизор показывал два канала: Москву и Конотоп. Заставка была красоты неописуемой: слово "Конотоп" повторялось семь раз сверху вниз темно-серыми буквами, а сверху справа вниз налево - по диагонали - шел тот же Конотоп, но уже белыми буквами. Слово в моем сознании было абсолютно нейтральным. Но сейчас, с высоты обретенного за время жизни сарказма, я так и представляю себе, как в этом месте топли кони - в быстрой ли речке или в непролазной грязи, а потом в этом замечательном месте построили такую замечательную телестанцию с такой замечательной заставкой. Прогресс!
Кроме того, были прикуплены также диванчик и коврик для меня и холодильник "Саратов" для сохранности продуктов. Как потом оказалось, у этого холодильника была ручка в точности, как от самолетного фонаря, поскольку выпускал его авиазавод. Сносу ему не было, работал он десятилетиями.
Уют был налицо! Все эти вещи покупались от "большого достатка" в рассрочку и составляли мамину гордость, уступающую, пожалуй, только гордости при виде собственного ребенка в бантах и со спущенным белым гольфом, читающего гостям стихи.
Перррвые части вы найдёте по ссылкам 1, 2, 3 и 4. Пррродолжение следует!
pokasanova
А вот еще про старые вещи!
Правда, не мои. На витрине комиссионного увидела. Но всё так знакомо!
Глобус. Такой громадный только в школе был! Солидный, да? Сейчас уж не то в канцтоварах - и размером с футбольный мяч, и раскраской недалеко от мяча ускакал.
Смотрю на глобус - и в голове… нет, не путешествия. Книги о путешествиях и приключениях…
Отсюда не видно, но это раскрыт «Робинзон Крузо» с рисунками Жана Гранвиля. Любимая книга моей бабушки, по её совету и читала.
И вспоминаю, как ходили с женихом на пародийный «Синьор Робинзон», некоторые фразы из него, например «лихо закручен сюжет» - до сих пор у меня в ходу…
А еще вот что. Мой сын работал год у нас в библиотеке. Однажды иду по коридору - а женщина с ребенком директора ищет. Оказалось - решила вынести благодарность мальчику, который «предложил три Робинзона Крузо - с картинками, без картинок и сокращенный вариант, а в соседней библиотеке вообще не дали». Мне так хотелось сказать: «А и зачем вам директор, я мама, мне говорите, меня хвалите!» Шучу. Просто в соседней библиотеке было мало книг, я точно знаю.
Что там еще на витрине? Непроливайка! Охохо, сколько с ней связано! Когда скучно - сидишь возишь ручкой по бокам чернильные узоры, но недолго, учительница не дремлет…
Почему-то в школьных чернильницах водилась всякая тягучая пакость, из-за чего получались кляксы, и цвет чернил тоже был не фиолетовый, а грязно-серый, тоскливый…
Помню строчку из «Мурзилки», но запомнить автора мне в то время не пришло в голову: «Непроливайка. Опрокинь её давай-ка». В чем юмор стихотворения? А вот: мальчику показали непроливайку-чернильницу, а он схватил со стола папину, обычную и - опрокинь ее давай-ка…
Когда говорят, что нынешние дети - не то, что мы в своё время… Чистописание ничему не научает, скажу я вам. Одноклассница запустила чернильницей - прямо в нашу злую училку! Правда, не попала, бахнуло о доску… И даже теперь, когда я понимаю, что та сама виновата, всё-таки получить чернильницей - это уж слишком…
Пресс-папье дома было похожее, но крышка красивее - с вырезанными из дерева цветами.
Однажды я крутила верхнюю шишечку, она оказалась у меня в руках… о, так оно разбирается-собирается! После этого всё время заглядывала - не пора ли менять промокашку?
Телефон! Эбонитовый. Тяжелый. Всего-то 5 цифр в номере… Первый телефон в нашем доме появился у соседей Л. А другая соседка, которой было под сорок, наконец вышла замуж, ее супруга никто не видел, но всем было интересно - какой. И вдруг она зашла: «Можно, мой муж позвонит от вас?». - Конечно, конечно.
Надо ли говорить, что из разных концов квартиры в комнату с телефоном потянулась вся немаленькая семья Л. Была даже моя сестра, которая так кстати забежала. Кто-то именно здесь читал газету, кто-то что-то якобы искал в шкафу, а кто-то просто делал вид, что гладит - холодным утюгом…
Вскоре появился телефон и у нас. Подружки, не имевшие такого счастья, обожали баловаться - звонить по разным номерам и молоть чепуху…
Оттащите же кто-нибудь меня от компьютера! А то «згадала баба, як дівкою була» может долго продолжаться…
eisa_ru
Мама хранила открытки в секретере. Так она называла ящик серванта, открывавшийся вниз на железных петлях. В ящике хорошо пахло деревом. Там лежали толстенные стопы открыток - ярких, глянцевых, новеньких. Те, что постарше были матовые. Все эти открытки присылались многочисленными родственниками и знакомыми по праздникам и просто так, чтобы о себе напомнить. Старинные открытки (дореволюционные и 50-х) мама хранила отдельно - в альбомчиках. Мне разрешали перебирать открытки, разглядывать их столько, сколько захочется. Я долго любовалась этими глянцевыми картинками, мне нравились новые, яркие открытки с хорошей полиграфией. Такие, на которых были натюрморты, составленные из цветов и игрушек. Такие открытки были характерны для 70-х.
Старинные открытки я научилась ценить позже, особенно сделанные фотоспособом, где черно-белые мутные изображения слабо передавали сюжет какой-нибудь картины теперь уже забытого художника.
Перестройка и ускорение сломали наш быт и разорили семью, мы разъехались по другим адресам, и нам было не до открыток и ёлочных игрушек. Нет теперь ни того серванта, ни самих открыток. Уцелели лишь несколько альбомчиков.
Но годы прошли, жизнь стала понемногу налаживаться, коллекция открыток - восстнавливаться. Старинные и просто старые открытки радуют меня, напоминая мне те, что хранились у мамы в серванте.
Как-то раз меня посетил один молодой поэт - кудрявый и легкий, словно в крылатых сандалиях он мчался на роликах по асфальту. Он рассказывал о любви ( кто в наше время рассказывает о любви?) к моей подруге, строил планы. как вырвать её из тисков скучной жизни, увлечь, удивить чудесным и невиданным. Я разочаровала романтика: сказала, что девушка хочет вполне определенных вещей, таких как нормальная семья, может даже с капелькой волшебства, но прежде всего со стабильным доходом и устроенным бытом. Говоря об этом. мы бродили по кладбищу (куда же еще я могу пригласить романтичного гостя для бесед на тему любви?). Не от того ли, но мой юный друг быстро перешел на темы самоубийства, и начал обсуждать их с тем же пылом, с каким только что рассуждал про любовь.
Мы решили пойти на берег Москвы-реки, посидеть у маленького заливчика неподалеку от зданий, раньше называвшихся кооператив "Лебедь". Но до реки мы так и не дошли: странные завитушки в помойном контейнере привлекли наше внимание.
Далее мы сами стали представлять собой любопытное зрелище: элегантная дама в летнем прикиде и юноша с кудрями, небрежно схваченными банданой, словно повязка у Диадумена, в упоении скакали по контейнеру, вытаскивали оттуда какие-то предметы и издавали восклицания радости. Как оказалось, в этих домах умерла пожилая женщина, и наследники все пожитки покойной свалили в контейнер. Роясь в них, мы нашли множество старинных открыток и целую библиотеку по химии (такова была, видимо, профессия покойной).
Именно я коллекционирую открытки. И именно молодой поэт - химик по специальности. Нам завещали книги и открытки с того света, в этом нет никакого сомнения, а кто после этого не верит в мистику - тот неисправимый материалист (sic!)
Разбирая находки, среди которых были также старинные аптечки, страусовые перья, и другие интересные предметы, мы устраивали перекуры прямо в контейнере. Забавно, что сигареты, которые мы курили, назывались Sobranie (чес-сло!) Пришедшим глазеть на нас дворникам мы объявили, что являемся представителями неформальной группировки под названием "помойные диггеры". Киргизские дворники уважительно молчали. Раскопки затянулись до вечера. В конце концов юноша увез библиотеку домой на такси, а ко мне подтянулось семейство с тележками.
На дачной помойке в Обнинске мне попадаются собрания советских открыток. Тамошнюю помойку мы прозвали "универмагом", но это уже отдельная история. А пока можно посмотреть на старинные открытки с детишками:
gilman_halanay
На новой квартире мне исполнилось пять лет. Мама позже рассказывала, что я встала посреди комнаты и гордо сказала: "Мне уже не года, мне уже лет. И всегда будет!" О, как я ошибалась! Было и двадцать два года, и пятьдесят четыре... Но до этого было еще далеко. А пока баба Геня, папина мама, присылала мне из Симферополя замечательные красивые платья, сшитые из остатков разнообразных отрезов, привезенных из Японии. Баба Геня была профессиональная портниха и, более того, преподавала на курсах кройки и шитья в Домах Офицеров - везде, где служил дед. Поэтому платья у меня были необыкновенные: она комбинировала белый крепдешин с таким же, но в горох, пристрачивала к красно-синему платью сине-красную оборку и даже сшила мне пальто - коричневое, с цигейковым воротником. А когда я пошла в школу, то получила к первому сентября целый ворох белых воротничков из натурального шелка с настоящим кружевом. Они мне не нравились, я хотела капроновые, как у всех.
[...]
Новую квартиру мама и папа стали обставлять мебелью. Тахта, она же - обпиленная немецкая койка, правда, продолжала исполнять свои прямые обязанности, служа родительской кроватью и одновременно диваном в гостиной, которая одновременно служила спальней. На тахту спускался ковер, висящий на стене. Размеры ковра позволяли прикрыть не только кусок стены, но и саму тахту, так что, у нас был ковровый диван. Сундуки переместились ко мне в комнату, а в большую комнату был куплена "обтекаемая" мебель: овальный стол, сервант и - вершина достатка - пианино "Чернигов", черное и тоже "обтекаемое". Для тех, кто не знаком с этим термином, объясню. По новой моде начала 60-х годов мебель должна была иметь скругленные углы. Эти скругленные углы мне очень нравились. Во-первых, они не оставляли синяков, если за них зацепиться, что было весьма существенно, поскольку голова находилась как раз на уровне угла, во-вторых, их можно было погладить. На пианино лежала кружевная салфетка, а стол был покрыт изумительной красоты польской гобеленовой скатертью из Старобельского военторга. В центре стола стояла хрустальная ваза, подаренная родителям к 10-летию со дня свадьбы. Телевизор тоже был новый, назывался "Весна". К нему линза уже не полагалась. Телевизор показывал два канала: Москву и Конотоп. Заставка была красоты неописуемой: слово "Конотоп" повторялось семь раз сверху вниз темно-серыми буквами, а сверху справа вниз налево - по диагонали - шел тот же Конотоп, но уже белыми буквами. Слово в моем сознании было абсолютно нейтральным. Но сейчас, с высоты обретенного за время жизни сарказма, я так и представляю себе, как в этом месте топли кони - в быстрой ли речке или в непролазной грязи, а потом в этом замечательном месте построили такую замечательную телестанцию с такой замечательной заставкой. Прогресс!
Кроме того, были прикуплены также диванчик и коврик для меня и холодильник "Саратов" для сохранности продуктов. Как потом оказалось, у этого холодильника была ручка в точности, как от самолетного фонаря, поскольку выпускал его авиазавод. Сносу ему не было, работал он десятилетиями.
Уют был налицо! Все эти вещи покупались от "большого достатка" в рассрочку и составляли мамину гордость, уступающую, пожалуй, только гордости при виде собственного ребенка в бантах и со спущенным белым гольфом, читающего гостям стихи.