Листая старые бэкапы - сказка-96
Боже сколько пошлости и юношеского максимализма.. Но не судите строго, прошу. Дело было двадцать лет назад, когда я был юн, пьян и полон идеализма. И если бы мне кто-то напомнил про вот это, мне было бы стыдно.
Зачем же тогда я это публикую? Странно, но на днях эта история мне снова приснилась, а я совсем забыл, что она существовала. Тем более странно читать это все сейчас..
Жил-был один человек, который любил мечтать.
Мечты заполняли всю его жизнь, поскольку настоящая жизнь не спешила его радовать. Если дождь на улице загонял всех по домам, он отчётливо видел места, где на лужайке веселились дети, жмурясь от яркого солнца. Если стояло жаркое лето, он мысленно уносился в тихий лес, где покрытые сугробами вековые ели лишь изредка роняли с веток хлопья лежалого снега на испуганных белок. В мечтах он мог все, и он был счастлив.
Он жил на захламленном чердаке старого пятиэтажного дома. Единственным достоинством этого убежища было то, что зимой там было тепло от печной трубы, а летом - прохлада от каменных стен. И еще никто, кроме прилетающих по весне ласточек, не беспокоил поэта. Однако это же являлось и главным недостатком - никто не приходил в гости к поэту, не пил с ним чай по вечерам, и не с кем было делиться мечтами.
И тогда человек стал их записывать, в надежде, что когда-нибудь они попадут в руки тому, что их оценит. Неважно кому и когда, просто ему было очень жаль, если мечты пропадут бесследно. Вот только, если честно, никто, кроме него не читал-то никогда его записей.
"Ничего!, - утешал себя поэт. - Главное, что есть дом, есть крыша над головой. И есть она - а значит я могу творить.".
Ах да, чуть не забыл. Дело в том, что у человека все-таки был один постоянный посетитель - это была его Муза.
Она всегда приходила с наступлением сумерек, когда на сереющем небе начинали проступать первые звезды.
Она проникала к нему на чердак и обшарпанные стены озарялись причудливым светом, когда она проплывала мимо в своем платье из лунного шелка, усыпанного серебряными звездами. И сияние ее улыбки согревало поэта, а лучистые озорные глаза будили в его душе самые светлые мечты, которые он облегал в плоть ажурных фраз, и они свежим родником выбивались на бумагу.
Однако, как только все было написано, занимался рассвет, голова тяжелела и опускалась на усталые руки, и она уходила. Сколько раз поэт просил, чтобы она осталась, но та лишь смущенно улыбалась и грустно качала головой, но человек не желал понимать, что это невозможно.
Мечты записывались в сказки, но человек не смог жить в них. И вот однажды осенью, он заболел. Промозглый ветер выл и царапался в щели в поломанных стенах, а сердце, согреваемое только собственными чувствами, не могло дальше бороться. Он сидел, прижавшись спиной к холодной печке - в доме было тепло, и печь еще не топили, - укутавшись в какой-то старенький плед и надрывно кашлял, периодически вытирая уголком пледа красные брызги с листков бумаги, в которых продолжал что-то писать.
И тут - о, чудо! - его услышали. Какая-то девушка, из квартиры внизу, случайно услышала его кашель, и поднялась к нему наверх. Она даже не знала, что на чердаке кто-то живет, и была до глубины души расстроена увиденным. "Как же так можно? - покачала головой она. - И что же вы тут в холоде сидите?"
Человек лежал, закрыв воспаленные глаза, и уже плохо соображал, что происходит. Он только понимал, что у него гостья, но был день, а на гостье не было платья из лунного шелка с серебряными звездами, лишь серое пальто.
Девушка вытащила из кучи хлама жестяное ведро, набросала туда старых веников и обломков каких-то табуреток.
"У вас спички есть? А вот, нашла. А чем разжечь? Тут сколько бумажек валяется, это можно взять?"
"Нe трогай!" - прохрипел человек, с ужасом осознав, что за бумаги она имела ввиду. Вся его жизнь, вся его душа была на этих грязных листках, раскиданных по всему чердаку... А огонь уже весело затрещал, захлебываясь обилием пищи в старом жестяном ведре.
"Я сейчас вам чай с малиной сделаю.. Ой, а что тут написано?" - она поднесла листок к свету и беззвучно шевеля губами, прочитала фрагмент полуобгоревшего листка. А человек уже ничего не слышал. Его била лихорадка, а в воспаленном мозгу вертелась только одна мысль "Глупая, глупая девочка! Не тем жертвуешь, не то спасаешь.."
Очнулся поэт в незнакомой комнате, с синими стенами и красным узорчатым потолком. Он был укрыт одеялом, а рядом сидела и
держала его за руку его незваная гостья.
"Ну слава Богу! Вы проспали трое суток, я уже не знала, что и делать. Надо было хоть за хлебом выйти, да вас боялась одного оставить."
"Где я?" - губы ворочались с трудом, хотя убийственной слабости больше не было.
"У меня дома. Вы упали, и я позвала на помощь отца, а он перенёс вас сюда.
"А мои сказки? - в отчаянии он потянулся, чтобы подняться. - Ты... сожгла их??"
"Ну не все, не все, кое-что осталось, - успокоила она его, и помогла снова лечь, прикрыв одеялом. - Знаете, а они мне очень понравились. Как-то необычно, и легко от них на душе. Отец сказал, что у вас талант. Он их опубликовать хочет, можно?"
Человек вздохнул и закрыл глаза. Больше всего на свете он ценил покой, и столько изменений в жизни было для него чересчур. Слишком много всего и сразу, слишком.
Девушку звали... а, впрочем, какая разница, как ее звали? Она искренне желала ему добра и решила принять самое активное участие в его жизни. Она ухаживала за ним все месяцы, пока он лежал в больнице. А тем временем одна из его сказок вышла в свет в местной маленькой газете. Затем еще одна, и еще. А потом наконец и первый сборник сказок вышел отдельной книжкой. Читателей пленило легкость его пера, завораживали романтические узоры слов и покорила жизнерадостная душа, отблески которой проглядывались с каждой строчки. И они требовали еще, еще и еще.
Когда запас листков с чердака кончился, сказки были собраны все вместе причесаны, отшлифованы лучшими редакторами и переизданы в виде толстого трехтомника, который мгновенно стал бестселлером. Этот вариант переиздавали по нескольку раз, огромными тиражами, перевели на множество языков, и к моменту, когда поэт полностью выздоровел, он уже был очень популярным, еще сам не зная того. Во всяком случае, так говорила ему девушка, которая ни на минуту не бросала его все это время.
Через полгода они поженились и переехали в другую страну, в роскошный старинный особняк. Это позволили гонорары за многочисленные издания его сказок, которые уже можно было не писать всю оставшуюся жизнь, которая теперь явно удалась.
Шли дни, пробегали недели, летели месяцы, мчались годы... Человек стал старше, обрюзг и стал нервно зачесывать намечающуюся лысину на макушке. Его жена, после рождения младшего сына, долго болела, стала тихой и молчаливой. А поэт, теперь уважительно всеми называемый по имени-отчеству, разъезжал по миру, подписывая контракты на переиздание его книг, давая многочисленные интервью и критикуя молодых писателей.
И вот однажды во время одной из таких поездок он приехал в свой родной город. Прогулка по узким улочкам не пробудила в нем никаких чувств, кроме
брезгливости, а творческий вечер в кинотеатре он посчитал своим личным оскорблением. И вдруг, из общей массы журналистов, издателей и просто почитателей его таланта, поднялся один молодой человек с непонятным блеском в глазах и задал простой вопрос: "Скажите пожалуйста, а над чем вы сейчас работаете?"
Стандартный вопрос, банальный и вызывавший обычно чувство раздражения, был задан так, что человек вдруг запнулся. Он почувствовал, что ему стало душно в зале внезапно показавшимся ему огромном. Это ведь совсем нетрудно, правда? Он же всю жизнь только фантазиями и занимался. Пусть нет новых, но тогда может, просто продолжить какую-нибудь из старых? Вот, возьмем скажем эту... ну как ее там… еще фильм хотят по ней снять.. "Синее теплое море", что ли?
Господи, он уже не помнил ни одной своей сказки! И ему стало страшно. Он уже давно ничего не писал, да и не собирался. Потому что не хотел. И не мог. И уже забыл, как выглядела она. Может быть, его муза приходила только на чердак, и не нашла дорогу к его новому особняку? Кажется, у нее были такие же глаза, как у этого юного выскочки, но он видел их где-то еще.. Жена! Когда же он последний раз был дома? Неделю, месяц назад?.. Ему стало нехорошо.
Он извинился, прервал конференцию и выбежал на улицу. За массивной дубовой дверью кинотеатра лил дождь, и помок насквозь пока добирался до машины, но его это нисколько не волновало. Машина завелась с полуоборота, и он ни секунды не раздумывая, направил ее домой, оставив позади недоуменную толпу журналистов и сполохи фотовспышек, предвкушающих скандальные заметки в завтрашней газете.
Человек гнал почти сутки, останавливаясь только на заправках, и только если там не было очередей. Он мчался, с замиранием сердца понимая, что опаздывает. А вот и дом, ворота распахнуты. Очень тихо, впрочем, как всегда. Он врывается наверх, в спальню. "Ты здесь?"
Вот она, спит на нашей кровати. Уже немолодая, с блестящей сединой в длинный волосах. Слишком крепко спит, и у человека подкашиваются ноги. Он осторожно стянул с нее какой-то старенький плед и обомлел. Вместо ночной рубашки на ней было старое, помятое, пропитавшееся насквозь нафталином, платье из лунного шелка с серебряными звездами.
И тогда он все вспомнил.
Чердак, осень, холод..
Холод. Повсюду, пробравший до костей.
Знобит поэта, и старый плед не спасает его от холода, добравшегося до самой души. Осенний жестокий ветер гоняет по грязному полу исписанные листки, но последний листок он крепко зажал в руке. Листок абсолютно чист, но поэт не станет его заполнять. Последняя сказка вышла слишком грустной, и он не станет ее записывать, так что ее уже никто никогда не узнает. Потому что никто не придет. Ни несуществующая девушка, которая не может жить в нежилом полуразрушенном доме, ни она, которую он тоже придумал, но которая стоит подле него бесплотной фантазией, и в бессилии давится слезами. Настоящими слезами, которые стекают по ее лицу и капают на пол сквозь платье из лунного шелка, усыпанное серебряными звездами.
Зачем же тогда я это публикую? Странно, но на днях эта история мне снова приснилась, а я совсем забыл, что она существовала. Тем более странно читать это все сейчас..
Жил-был один человек, который любил мечтать.
Мечты заполняли всю его жизнь, поскольку настоящая жизнь не спешила его радовать. Если дождь на улице загонял всех по домам, он отчётливо видел места, где на лужайке веселились дети, жмурясь от яркого солнца. Если стояло жаркое лето, он мысленно уносился в тихий лес, где покрытые сугробами вековые ели лишь изредка роняли с веток хлопья лежалого снега на испуганных белок. В мечтах он мог все, и он был счастлив.
Он жил на захламленном чердаке старого пятиэтажного дома. Единственным достоинством этого убежища было то, что зимой там было тепло от печной трубы, а летом - прохлада от каменных стен. И еще никто, кроме прилетающих по весне ласточек, не беспокоил поэта. Однако это же являлось и главным недостатком - никто не приходил в гости к поэту, не пил с ним чай по вечерам, и не с кем было делиться мечтами.
И тогда человек стал их записывать, в надежде, что когда-нибудь они попадут в руки тому, что их оценит. Неважно кому и когда, просто ему было очень жаль, если мечты пропадут бесследно. Вот только, если честно, никто, кроме него не читал-то никогда его записей.
"Ничего!, - утешал себя поэт. - Главное, что есть дом, есть крыша над головой. И есть она - а значит я могу творить.".
Ах да, чуть не забыл. Дело в том, что у человека все-таки был один постоянный посетитель - это была его Муза.
Она всегда приходила с наступлением сумерек, когда на сереющем небе начинали проступать первые звезды.
Она проникала к нему на чердак и обшарпанные стены озарялись причудливым светом, когда она проплывала мимо в своем платье из лунного шелка, усыпанного серебряными звездами. И сияние ее улыбки согревало поэта, а лучистые озорные глаза будили в его душе самые светлые мечты, которые он облегал в плоть ажурных фраз, и они свежим родником выбивались на бумагу.
Однако, как только все было написано, занимался рассвет, голова тяжелела и опускалась на усталые руки, и она уходила. Сколько раз поэт просил, чтобы она осталась, но та лишь смущенно улыбалась и грустно качала головой, но человек не желал понимать, что это невозможно.
Мечты записывались в сказки, но человек не смог жить в них. И вот однажды осенью, он заболел. Промозглый ветер выл и царапался в щели в поломанных стенах, а сердце, согреваемое только собственными чувствами, не могло дальше бороться. Он сидел, прижавшись спиной к холодной печке - в доме было тепло, и печь еще не топили, - укутавшись в какой-то старенький плед и надрывно кашлял, периодически вытирая уголком пледа красные брызги с листков бумаги, в которых продолжал что-то писать.
И тут - о, чудо! - его услышали. Какая-то девушка, из квартиры внизу, случайно услышала его кашель, и поднялась к нему наверх. Она даже не знала, что на чердаке кто-то живет, и была до глубины души расстроена увиденным. "Как же так можно? - покачала головой она. - И что же вы тут в холоде сидите?"
Человек лежал, закрыв воспаленные глаза, и уже плохо соображал, что происходит. Он только понимал, что у него гостья, но был день, а на гостье не было платья из лунного шелка с серебряными звездами, лишь серое пальто.
Девушка вытащила из кучи хлама жестяное ведро, набросала туда старых веников и обломков каких-то табуреток.
"У вас спички есть? А вот, нашла. А чем разжечь? Тут сколько бумажек валяется, это можно взять?"
"Нe трогай!" - прохрипел человек, с ужасом осознав, что за бумаги она имела ввиду. Вся его жизнь, вся его душа была на этих грязных листках, раскиданных по всему чердаку... А огонь уже весело затрещал, захлебываясь обилием пищи в старом жестяном ведре.
"Я сейчас вам чай с малиной сделаю.. Ой, а что тут написано?" - она поднесла листок к свету и беззвучно шевеля губами, прочитала фрагмент полуобгоревшего листка. А человек уже ничего не слышал. Его била лихорадка, а в воспаленном мозгу вертелась только одна мысль "Глупая, глупая девочка! Не тем жертвуешь, не то спасаешь.."
Очнулся поэт в незнакомой комнате, с синими стенами и красным узорчатым потолком. Он был укрыт одеялом, а рядом сидела и
держала его за руку его незваная гостья.
"Ну слава Богу! Вы проспали трое суток, я уже не знала, что и делать. Надо было хоть за хлебом выйти, да вас боялась одного оставить."
"Где я?" - губы ворочались с трудом, хотя убийственной слабости больше не было.
"У меня дома. Вы упали, и я позвала на помощь отца, а он перенёс вас сюда.
"А мои сказки? - в отчаянии он потянулся, чтобы подняться. - Ты... сожгла их??"
"Ну не все, не все, кое-что осталось, - успокоила она его, и помогла снова лечь, прикрыв одеялом. - Знаете, а они мне очень понравились. Как-то необычно, и легко от них на душе. Отец сказал, что у вас талант. Он их опубликовать хочет, можно?"
Человек вздохнул и закрыл глаза. Больше всего на свете он ценил покой, и столько изменений в жизни было для него чересчур. Слишком много всего и сразу, слишком.
Девушку звали... а, впрочем, какая разница, как ее звали? Она искренне желала ему добра и решила принять самое активное участие в его жизни. Она ухаживала за ним все месяцы, пока он лежал в больнице. А тем временем одна из его сказок вышла в свет в местной маленькой газете. Затем еще одна, и еще. А потом наконец и первый сборник сказок вышел отдельной книжкой. Читателей пленило легкость его пера, завораживали романтические узоры слов и покорила жизнерадостная душа, отблески которой проглядывались с каждой строчки. И они требовали еще, еще и еще.
Когда запас листков с чердака кончился, сказки были собраны все вместе причесаны, отшлифованы лучшими редакторами и переизданы в виде толстого трехтомника, который мгновенно стал бестселлером. Этот вариант переиздавали по нескольку раз, огромными тиражами, перевели на множество языков, и к моменту, когда поэт полностью выздоровел, он уже был очень популярным, еще сам не зная того. Во всяком случае, так говорила ему девушка, которая ни на минуту не бросала его все это время.
Через полгода они поженились и переехали в другую страну, в роскошный старинный особняк. Это позволили гонорары за многочисленные издания его сказок, которые уже можно было не писать всю оставшуюся жизнь, которая теперь явно удалась.
Шли дни, пробегали недели, летели месяцы, мчались годы... Человек стал старше, обрюзг и стал нервно зачесывать намечающуюся лысину на макушке. Его жена, после рождения младшего сына, долго болела, стала тихой и молчаливой. А поэт, теперь уважительно всеми называемый по имени-отчеству, разъезжал по миру, подписывая контракты на переиздание его книг, давая многочисленные интервью и критикуя молодых писателей.
И вот однажды во время одной из таких поездок он приехал в свой родной город. Прогулка по узким улочкам не пробудила в нем никаких чувств, кроме
брезгливости, а творческий вечер в кинотеатре он посчитал своим личным оскорблением. И вдруг, из общей массы журналистов, издателей и просто почитателей его таланта, поднялся один молодой человек с непонятным блеском в глазах и задал простой вопрос: "Скажите пожалуйста, а над чем вы сейчас работаете?"
Стандартный вопрос, банальный и вызывавший обычно чувство раздражения, был задан так, что человек вдруг запнулся. Он почувствовал, что ему стало душно в зале внезапно показавшимся ему огромном. Это ведь совсем нетрудно, правда? Он же всю жизнь только фантазиями и занимался. Пусть нет новых, но тогда может, просто продолжить какую-нибудь из старых? Вот, возьмем скажем эту... ну как ее там… еще фильм хотят по ней снять.. "Синее теплое море", что ли?
Господи, он уже не помнил ни одной своей сказки! И ему стало страшно. Он уже давно ничего не писал, да и не собирался. Потому что не хотел. И не мог. И уже забыл, как выглядела она. Может быть, его муза приходила только на чердак, и не нашла дорогу к его новому особняку? Кажется, у нее были такие же глаза, как у этого юного выскочки, но он видел их где-то еще.. Жена! Когда же он последний раз был дома? Неделю, месяц назад?.. Ему стало нехорошо.
Он извинился, прервал конференцию и выбежал на улицу. За массивной дубовой дверью кинотеатра лил дождь, и помок насквозь пока добирался до машины, но его это нисколько не волновало. Машина завелась с полуоборота, и он ни секунды не раздумывая, направил ее домой, оставив позади недоуменную толпу журналистов и сполохи фотовспышек, предвкушающих скандальные заметки в завтрашней газете.
Человек гнал почти сутки, останавливаясь только на заправках, и только если там не было очередей. Он мчался, с замиранием сердца понимая, что опаздывает. А вот и дом, ворота распахнуты. Очень тихо, впрочем, как всегда. Он врывается наверх, в спальню. "Ты здесь?"
Вот она, спит на нашей кровати. Уже немолодая, с блестящей сединой в длинный волосах. Слишком крепко спит, и у человека подкашиваются ноги. Он осторожно стянул с нее какой-то старенький плед и обомлел. Вместо ночной рубашки на ней было старое, помятое, пропитавшееся насквозь нафталином, платье из лунного шелка с серебряными звездами.
И тогда он все вспомнил.
Чердак, осень, холод..
Холод. Повсюду, пробравший до костей.
Знобит поэта, и старый плед не спасает его от холода, добравшегося до самой души. Осенний жестокий ветер гоняет по грязному полу исписанные листки, но последний листок он крепко зажал в руке. Листок абсолютно чист, но поэт не станет его заполнять. Последняя сказка вышла слишком грустной, и он не станет ее записывать, так что ее уже никто никогда не узнает. Потому что никто не придет. Ни несуществующая девушка, которая не может жить в нежилом полуразрушенном доме, ни она, которую он тоже придумал, но которая стоит подле него бесплотной фантазией, и в бессилии давится слезами. Настоящими слезами, которые стекают по ее лицу и капают на пол сквозь платье из лунного шелка, усыпанное серебряными звездами.