Почему я не кричу "Слава Украине!"
Не дай бог ополченцу попасть в плен...
Русский поэт, живущий во Франции, актер и драматург Юрий Юрченко стал очень известен, когда из благополучной Европы вдруг отправился добровольцем в осажденный Славянск, а затем попал в плен к боевикам батальона «Донбасс».
...предместье Иловайска. Школа на горе, солидное кирпичное здание советской постройки. Две недели ее вся наша артиллерия долбила и не разбила. А там еще и бомбоубежище. В школе - штаб. А во дворе - какие-то постройки, школьные мастерские. И ребята наши уже там, раздетые до трусов, лежат на земле, их бьют прикладами, ногами, чем придется. И Семерка там. «А, француз! Тебе повезло, что ты попал ко мне. Ты у меня любимец. Ты отсюда живым не выйдешь, запомни мои слова». И опять лезет ко мне. Но меня спасает медик, который говорил перед этим, что нас надо расстрелять.
Там был такой железный шкаф для инструментов, размером с платяной, какие есть в каждой «хрущевке». В нем стоит какая-то станина железная, из нее торчат штыри. Медик меня затолкнул в этот шкаф. Там уже кто-то был. Темно, ничего не видно, пыль, грязь. Присесть не на что. Дышать невозможно. А у меня лицо все залито кровью.
Но я спасся от того, что пережили остальные ребята. Я слышал, как их гоняли по двору. Заставляли бегать на четвереньках, обзывать матерными словами Путина (это там любимое), кричать: «Слава Украине, героям слава», «Украина понад усе!». Это же точная калька с «Deutschland über alles». После этого они еще говорят: «Где ты видел здесь фашистов?» А это что вы делаете? Рядом с нашим шкафом были школьные мастерские, класс труда, где верстаки на столах. Ребят завели в этот класс, и я слышу: «Решай, что тебе отрезать: яйцо или палец? Палец или яйцо? Палец или яйцо, ну?» Я потом узнал: они у старшего группы мошонку положили в тиски, а другого, водителя, заставили крутить.
- Что за люди были с вами в шкафу?
- Один местный, которого они подозревали, что он корректирует огонь артиллерии ополченцев. Его утром то ли отпустили, то ли расстреляли. И словак Миро, ополченец. Шесть суток мы пробыли в шкафу вдвоем с Миро. Мне повезло. Я даже потом стихотворение написал: «Очень важно, с кем ты в шкаф попадешь». Мирослав Рогач попал в плен утром того же дня, что и мы. Он, оказывается, меня видел еще раньше в Донецке, когда я на площади рассказывал, как выходили из Славянска. «Я хотел к вам подойти, но не смог, потому что заплакал и ушел с площади, - рассказал он. - А на следующий день я записался в ополчение». Я говорю: «Так это я виноват, что вы здесь?» Он отвечает: «Нет». Миро со мной возился. А у него самого две недели черные пятна не сходили, ему все отбили.
В шкафу нет места, там ни лечь, ни сесть. А у меня три ребра были сломаны. Если я присяду, то мне нужно полчаса, чтобы подняться. А в любой момент могут открыть шкаф и позвать. Если сразу не выйдешь, они злятся и начинают молотить прикладами по сломанной ноге, по ребрам. Но Миро как-то умудрялся мне помочь.
- Он жив?
- Да, он сейчас в Донецке. В Словакии ему грозит срок.
«Отходим. Пленных расстрелять!»
- Тут-то и начинается вся история. Они ведь находятся в окружении. Школу, где расположен штаб «Донбасса», вовсю обстреливает наша артиллерия. Но сам штаб сидит в бомбоубежище. А во дворе школы стоит летняя постройка, и в ней - наш шкафчик. А в шкафчике мы с Миро. И мне кажется, что все пушки мира лупят в этот несчастный шкаф. От каждой мины шкаф сотрясается. Земля сыплется за шиворот. Слушаешь свист пролетающих мин и гадаешь: твоя или не твоя?
А в перерывах между обстрелами приходят ребята из бомбоубежища. У них вечный передний край: опять кого-то убили, опять чьи-то мозги, кровь. «Где эти суки? Почему они еще живы? Давайте гранату в этот шкаф бросим!» После первой ночи я подумал, что вторую не переживу. А мне предстояло пробыть в этом шкафу шесть долгих дней и шесть ночей.
Когда нет артиллерийских обстрелов, наши подходят очень близко и около школы идет бой, стреляют из автоматов, и шальные пули залетают в наш шкаф. Боевики понимают, что их окружают. Ночью гудят машины, слышны голоса: «Все, отходим. Места для раненых нет, пленных расстрелять». Мы ждем. А я знаю, что атакой командует Моторола. И я про себя молюсь: «Моторола, миленький, пойди отдохни. Ну зачем тебе именно сегодня их нужно взять?» Потом вдруг огонь стихает, значит, наши отошли. Слава Богу, значит, не сегодня. Так повторялось много раз.
Были там нормальные люди. Один мне ногу замаливал. Читал специальную молитву, чтобы нога выздоравливала. Другой приходил и тихо так из-за двери спрашивал: «Вы илы? (ели)» Лица его я не видел. Как-то слышу, один из них говорит ребятам: «Блин, ну что же мы делаем? Как же мы потом в глаза друг другу смотреть будем?» Там был Олег, позывной «Марк». Хороший парень. У него вообще интересная история. Он поругался с женой и ночевал у родителей. А там собрались ребята: пойдем воевать. Он пришел к жене: «Иду на войну». Она: «Ну и иди». И я слышу, как он ей говорит по телефону: «Илонушка, я не могу приехать. Я же тебя тогда спросил, ты сказала «иди». А теперь у меня контракт на 3 года. Ну как же я приду? Тут же ребята, как я их брошу?»
К врачу меня водил Майор, который нас не дал до конца забить у стены. Он из бывших ментов. В нем все время боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я враг, но с другой - пленный, поэтому со мной надо обращаться по-человечески. Он говорил примерно так: «Конечно, вас надо расстрелять, но… Вы не ели? Ладно, я сейчас распоряжусь». Наблюдать это было даже трогательно.
Полностью здесь:
Ополченец-поэт Юрий Юрченко | Русская весна
Русский поэт, живущий во Франции, актер и драматург Юрий Юрченко стал очень известен, когда из благополучной Европы вдруг отправился добровольцем в осажденный Славянск, а затем попал в плен к боевикам батальона «Донбасс».
...предместье Иловайска. Школа на горе, солидное кирпичное здание советской постройки. Две недели ее вся наша артиллерия долбила и не разбила. А там еще и бомбоубежище. В школе - штаб. А во дворе - какие-то постройки, школьные мастерские. И ребята наши уже там, раздетые до трусов, лежат на земле, их бьют прикладами, ногами, чем придется. И Семерка там. «А, француз! Тебе повезло, что ты попал ко мне. Ты у меня любимец. Ты отсюда живым не выйдешь, запомни мои слова». И опять лезет ко мне. Но меня спасает медик, который говорил перед этим, что нас надо расстрелять.
Там был такой железный шкаф для инструментов, размером с платяной, какие есть в каждой «хрущевке». В нем стоит какая-то станина железная, из нее торчат штыри. Медик меня затолкнул в этот шкаф. Там уже кто-то был. Темно, ничего не видно, пыль, грязь. Присесть не на что. Дышать невозможно. А у меня лицо все залито кровью.
Но я спасся от того, что пережили остальные ребята. Я слышал, как их гоняли по двору. Заставляли бегать на четвереньках, обзывать матерными словами Путина (это там любимое), кричать: «Слава Украине, героям слава», «Украина понад усе!». Это же точная калька с «Deutschland über alles». После этого они еще говорят: «Где ты видел здесь фашистов?» А это что вы делаете? Рядом с нашим шкафом были школьные мастерские, класс труда, где верстаки на столах. Ребят завели в этот класс, и я слышу: «Решай, что тебе отрезать: яйцо или палец? Палец или яйцо? Палец или яйцо, ну?» Я потом узнал: они у старшего группы мошонку положили в тиски, а другого, водителя, заставили крутить.
- Что за люди были с вами в шкафу?
- Один местный, которого они подозревали, что он корректирует огонь артиллерии ополченцев. Его утром то ли отпустили, то ли расстреляли. И словак Миро, ополченец. Шесть суток мы пробыли в шкафу вдвоем с Миро. Мне повезло. Я даже потом стихотворение написал: «Очень важно, с кем ты в шкаф попадешь». Мирослав Рогач попал в плен утром того же дня, что и мы. Он, оказывается, меня видел еще раньше в Донецке, когда я на площади рассказывал, как выходили из Славянска. «Я хотел к вам подойти, но не смог, потому что заплакал и ушел с площади, - рассказал он. - А на следующий день я записался в ополчение». Я говорю: «Так это я виноват, что вы здесь?» Он отвечает: «Нет». Миро со мной возился. А у него самого две недели черные пятна не сходили, ему все отбили.
В шкафу нет места, там ни лечь, ни сесть. А у меня три ребра были сломаны. Если я присяду, то мне нужно полчаса, чтобы подняться. А в любой момент могут открыть шкаф и позвать. Если сразу не выйдешь, они злятся и начинают молотить прикладами по сломанной ноге, по ребрам. Но Миро как-то умудрялся мне помочь.
- Он жив?
- Да, он сейчас в Донецке. В Словакии ему грозит срок.
«Отходим. Пленных расстрелять!»
- Тут-то и начинается вся история. Они ведь находятся в окружении. Школу, где расположен штаб «Донбасса», вовсю обстреливает наша артиллерия. Но сам штаб сидит в бомбоубежище. А во дворе школы стоит летняя постройка, и в ней - наш шкафчик. А в шкафчике мы с Миро. И мне кажется, что все пушки мира лупят в этот несчастный шкаф. От каждой мины шкаф сотрясается. Земля сыплется за шиворот. Слушаешь свист пролетающих мин и гадаешь: твоя или не твоя?
А в перерывах между обстрелами приходят ребята из бомбоубежища. У них вечный передний край: опять кого-то убили, опять чьи-то мозги, кровь. «Где эти суки? Почему они еще живы? Давайте гранату в этот шкаф бросим!» После первой ночи я подумал, что вторую не переживу. А мне предстояло пробыть в этом шкафу шесть долгих дней и шесть ночей.
Когда нет артиллерийских обстрелов, наши подходят очень близко и около школы идет бой, стреляют из автоматов, и шальные пули залетают в наш шкаф. Боевики понимают, что их окружают. Ночью гудят машины, слышны голоса: «Все, отходим. Места для раненых нет, пленных расстрелять». Мы ждем. А я знаю, что атакой командует Моторола. И я про себя молюсь: «Моторола, миленький, пойди отдохни. Ну зачем тебе именно сегодня их нужно взять?» Потом вдруг огонь стихает, значит, наши отошли. Слава Богу, значит, не сегодня. Так повторялось много раз.
Были там нормальные люди. Один мне ногу замаливал. Читал специальную молитву, чтобы нога выздоравливала. Другой приходил и тихо так из-за двери спрашивал: «Вы илы? (ели)» Лица его я не видел. Как-то слышу, один из них говорит ребятам: «Блин, ну что же мы делаем? Как же мы потом в глаза друг другу смотреть будем?» Там был Олег, позывной «Марк». Хороший парень. У него вообще интересная история. Он поругался с женой и ночевал у родителей. А там собрались ребята: пойдем воевать. Он пришел к жене: «Иду на войну». Она: «Ну и иди». И я слышу, как он ей говорит по телефону: «Илонушка, я не могу приехать. Я же тебя тогда спросил, ты сказала «иди». А теперь у меня контракт на 3 года. Ну как же я приду? Тут же ребята, как я их брошу?»
К врачу меня водил Майор, который нас не дал до конца забить у стены. Он из бывших ментов. В нем все время боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я враг, но с другой - пленный, поэтому со мной надо обращаться по-человечески. Он говорил примерно так: «Конечно, вас надо расстрелять, но… Вы не ели? Ладно, я сейчас распоряжусь». Наблюдать это было даже трогательно.
Полностью здесь:
Ополченец-поэт Юрий Юрченко | Русская весна