Гуманизация мифа в рассказе «Полеты тигра» Олега Краснова.
Кушнир Жозефина,
доктор филологии,
Академия наук Молдовы
Гуманизация мифа в рассказе «Полеты тигра» Олега Краснова.
Humanization of myth as a literary phenomenon formed by three dynamic constants (totem/non-totem dichotomy, the myth of laughter, the myth of non-totem-death’s abolition) is revealed in Flights of a Tiger by O. Krasnov. Individuality represented by the Ich-Form feels its absolute freedom, courage, omnipotence and affinity with harmony, but in a comic way does not dare to aspire it.
Key words: humanization of myth; totem/non-totem, or heaven (Paradise)-life / un-derworld (hell)-death dichotomy; the myth of laughter; the myth of non-totem-death’s aboli-tion.
Мы разрабатываем гуманизацию мифа как целостную авторскую концепцию , базирующуюся на осмыслении обширного комплекса трудов выдающихся ученых-гуманитариев и включающую в себя ряд особых понятий (в данной статье мы характеризуем их по мере использования).
Гуманизация мифа есть осуществляемая мифологическим сознанием гармонизация Универсума: воплощение-умножение тотема-Рая-жизни (прирост бытия по Х. Г. Гадамеру) и отмена не-тотема-ада-смерти , - т.е. процесс многоаспектной индивидуализации-этизации мифа.
В рассказе О. Краснова гуманизация мифа осуществляется, как мы покажем да-лее, посредством трех ее динамических констант (дихотомии тотем/не-тотем, мифа о смехе, мифа об отмене не-тотема-смерти) и выстроена на интеллектуально-смеховой разработке архетипа тигра.
Архетип парадоксален и сочетает в себе:
• природное телесно-физическое совершенство тигра, что наводит на мысль о создавшей его благой высшей силе (напр., «Письмена бога» Х.Л. Борхеса);
• природную смертоносность-кровожадность тигра, что исключает мысль о создавшей его благой высшей силе (напр., «Тигр» У. Блейка);
• полное отсутствие рефлексии у тигра: он метафизически не причастен ни к своему совершенству, ни к своей смертоносности; свободой выбора вообще не наде-лен.
Напомним в связи с этим парадоксально сформулированную мысль Х. Ортеги-и-Гассета: тигр не может «растигриться», а человек «расчеловечиться» может; «зачастую человеку угрожает опасность перестать быть собой» [9]. А «быть собой», по Ортеге, означает не менее и не более как осуществить гармонизирующее преображение реальности, или «гуманизацию мира»: человек «вносит себя в “другое”, энергично и властно проецирует самого себя на все вокруг, делая так, чтобы “другое” - мир - по-степенно превращалось в него самого. Так происходит гуманизация мира, его обогащение идеальной человеческой субстанцией» [9]. Ортеговский концепт «гуманизация мира» перекликается с характерной для Н. Бердяева идеей о преображении, претворении реальности из состояния падшести в истинное ее состояние посредством творческого акта [3:165-168], а также с категорическим императивом И. Канта: поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы.
Будучи парадоксальным, архетип тигра издавна привлекает внимание художников, философов, их аудитории, а еще - негодяев. Иначе говоря: тех, кто хочет вступить в духовно-интеллектуально-эстетический контакт с базовыми тайнами бытия, и тех, кто хочет оправдать свой заведомо антиэтичный (низкий) образ действий ссылкой на «возвышенный» пример.
Герой борхесовского рассказа «Синие тигры», университетский преподаватель логики и философии, размышляет: «В знаменитых строках Блейка тигр - это пылающий огонь и непреходящий архетип Зла; я же скорее согласен с Честертоном, который видит в нем символ изысканной мощи. И все же нет абсолютно точных слов, которые давали бы представление о тигре, этом образе, издавна волнующем воображение человечества» [4:546].
«Правды обо мне никто не скажет, а если и скажет, то я не поверю» [8:26], - элегически вторит ему герой «Полетов тигра» .
Он, между прочим, тигр и есть.
У нас возник шанс получить информацию о тиграх из первых, если можно так выразиться, рук: «Полеты» написаны тигром, который по вечерам пишет «рассказы из жизни тигров» [8:28]. (Написан текст от первого лица, и далее мы обозначаем героя «Ich-Form»).
Первое, что мы узнаем: телесное совершенство тигра еще большее, чем предполагалось.
Ведь, как следует из названия, тигры летают.
Описывается полет в финальном абзаце. Выясняется следующее. Летает тигр «часто <…> - просто ложусь на воздух и планирую на восходящих потоках» [8:29]. Происходит это во сне. Будучи практичным, тигр пользуется феноменом как критерием, дабы определить, спит он или нет; другие способы различения для него затруднительны: «Реальность нелепа, как сон» [8:29]. Реальность и сон контекстуально почти одно и то же: метонимически (через качество нелепости) и благодаря трудностям с их различением. А значит, тигры летают.
Второе, что мы узнаем: внутренний мир тигров отнюдь не таков, каким предполагался: он единосущностен мировой гармонии, а потому отнюдь не чужд рефлексии и жажде самопознания.
Рассмотрим это подробнее.
Смеховым образом кровожадность-смертоносность тигру не свойственна вооб-ще. Его пищевые привычки описываются так:
• поглощение овсянки с изюмом; подобная еда, впрочем, характеризуется героем как «дрянь» и сопровождается прегорькими сетованиями: «Разве тигры жрут овсянку?»;
• мечта съесть «вреднейший кусок жареного мяса» [8:26].
Другими словами, пищевые мечты и привычки Ich-Form соответствуют тем, что свойственны обычному цивилизованному человеку.
Это естественно, если принять во внимание самохарактеристику тигра: «Я интеллигентный человек» [8:27]. (Тигр озвучивает ее не хвастовства ради: архетипу оно вообще не свойственно, а герой хочет лишь пояснить, отчего им не владеет жажда на-живы).
Это тем более естественно, если учесть: в смеховом пространстве текста тигр Ich-Form непреложно и одновременно является человеком.
Подобное двуединство парадоксально: ведь Ich-Form не оборотень (таковым тигр-человек был бы, например, в жанре фэнтэзи), - и генетически восходит, мы полагаем, к благодетельной протеичности, свойственной протагонисту мифа о смехе .
Тигр не просто не кровожаден и не только интеллигентен: его внутренний мир вообще исполнен абсолютной гармонии.
Этим по-смеховому решительно «снимается» аргумент, который не позволяет считать благой силу, создавшую тигра.
Вдобавок - в полном соответствии с привычным представлением (тигр себя не выбирает, а лишь таков, каким создан) - Ich-Form не только «не виноват» в своем внутреннем совершенстве, но даже не способен толком его в себе идентифицировать.
Жаждущий хоть какого-то самопознания, тигр всего лишь описывает свой внутренний мир. Герой смеховым образом полагает то или иное свое идеальное качество «единственно правильным» просто потому, что ему, тигру, оно имманентно, стало быть, неправильным быть не может:
«Сексуальная ориентация у меня единственно правильная - на одну женщину. <…> Я очень свободный человек. <…> Моя свобода - внутренняя. Которую не отнимешь даже в тюрьме. Тем более на работе. Тем более дома» [8:29].
Итак, в смеховом пространстве рассказа О. Краснова тигр самым естественным образом является человеком.
Верно и обратное: в этом пространстве каждый человек смеховым образом, но непреложно является тигром. Точнее - каждый, кто не отрекся от себя, от своего индивидуального начала.
Поясним, что это значит и как осуществлено.
Текст начинается так: «Проснулся с тяжелой головой и пошел чистить зубы <…>. Мао говорил: “Тигр никогда не чистит зубы”, и не чистил. А я не Мао. Я тигр» [8:26].
Каждый, кому доводилось просыпаться с тяжелой головой, а затем чистить зубы (т.е. вообще каждый), успевает отождествить себя с героем прежде, чем узнает о его тигриности. Но продолжает отождествлять и после.
И не только потому, что далее опять следуют строчки, описывающие обычные мысли и ощущения: «Зубы надо чистить, но у меня нет никакого энтузиазма по этому поводу» [8:26]. А потому, что в тексте неявно возникает смеховое утверждение: каждый, кто не Мао, тот тигр.
Чистка зубов выступает здесь как смеховой критерий: Мао не чистит зубы; кто чистит зубы, тот не Мао; кто чистит зубы, тот тигр. (Напомним: в парадоксальных «Синих тиграх» Борхеса герой - преподаватель логики, но обычной; а синие тигры подчинены метонимической логике, где часть равна целому).
Противопоставленный смеховому архетипу тигра, Мао контекстуально тоже превращается в смеховой архетип. И это, разумеется, не просто некий человек, почему-либо не желающий чистить зубы. Это - кровавый диктатор, виновный в гибели мил-лионов людей и желающий, пользуясь архетипом тигра, косвенно представить и убийства, и себя, низкого, корыстного, циничного убийцу, как нечто возвышенное.
Смеховой текст принимает его игру, и убийца в ней проигрывает.
Ведь Мао не тигр, а претендент на уподобление - тигром же является Ich-Form.
А когда вопрос о тигриности Мао таким образом снят, возникает метонимиче-ская цепочка: Мао - убийца; Мао не чистит зубы; зубы остаются грязными; Мао - грязный убийца.
Итак, в смеховом контексте «Полетов» тигром оказывается каждое индивиду-альное начало, т.е. каждый человек, от себя не отрекшийся (а убийца-не-тотем de facto отрекся от собственной сущности-тотема): каждый, кто, метафорически говоря, не Мао.
А тигр при этом - контекстуально - есть существо, имманентно ощущающее свою абсолютную свободу, бесстрашие, сродство с гармонией-этикой-тотемом. И, пожалуй, едва ли не всемогущество.
Это особое качество - едва ли не всемогущество - смехового архетипа тигра мы рассмотрим подробнее.
Его символизируют полеты.
Смеховой аллюзией на упомянутое качество являются строчки: «Хулиганы обходят меня стороной - никогда не знаешь, чего от меня можно ожидать» [8:27]. Итак, хулиганы - неконтролируемая, стихийная, иногда смертельная опасность-не-тотем-зло - предпочитает держаться от тигра подальше. На эту странную решимость олицетворенного зла не влияют ни арифметические соображения (начиная с некоего своего числа, хулиганы могут не опасаться одинокого и не всемогущего существа), ни неосведомленность о возможностях Ich-Form. Значит, не-тотем просто и сразу видит в Ich-Form тигра, причем необоримого.
Этически падшие сослуживцы тигра «уверены, что я прожженный подковерный боец, изображающий рубаху-парня. И держатся от меня в сторонке. Правильно делают» [8:26]. Итак, и в этой своей ипостаси не-тотем предпочитает держаться от тигра в сторонке, по-своему, хоть и неточно интерпретируя его мощь.
Мощь проявляется у тигра и в некоторых духовных прозрениях (правда, касаются они лишь внутренней реальности, хотя и по отношению к внешнему для Ich-Form индивидуальному началу), - о чем свидетельствуют смеховые строки:
«А у начальства я на хорошем счету, потому что я инициативный и надежный. И не подхалим. Нельзя же людям говорить все, что я о них думаю. Даже такому идиоту, как мой начальник. Особенно ему» [8:26].
Итак, метафизическая чуткость (чутье) у тигра столь велика, что для него не секрет такая неочевидная вещь, как сакральность индивидуального начала, принципиально каждого (даже такого, которое по-дурацки являет себя вовне).
Это следует из смысла вышеприведенного высказывания: если бы Ich-Form вздумал говорить людям все, что на самом деле о них думает, то непросветленное сознание восприняло бы его слова как грубый подхалимаж.
Итак, тигр (он же - метонимически - каждое индивидуальное начало) наделен едва ли не волшебным едва ли не всемогуществом.
Но пользоваться этим своим поразительным качеством тигр Ich-Form не решается вообще, - во всяком случае, там, где это как бы «не принято».
Во-первых, потому, что с непривычки все вышло бы не очень адекватно: «Если я решу вступиться за прохожего, никто не будет рад, даже прохожий» [8:27].
А во-вторых, у бедного, незадачливого тигра Ich-Form ошибочное представление о реальности, о законах реальности, о своем долге перед реальностью. Аналитика - не из сильных его сторон. Это вполне соответствует представлению о тигре как о существе природном и сильном имманентными инстинктами, а не способностью размышлять. Так что архетип, задействуемый для своего героя О. Красновым, и в этом аспекте «работает» на эстетический смысл текста.
Разумеется, искушение принять «падшесть» реальности за вселенский закон, которому надо служить, существует для всех людей и всегда.
Примером того, как разрешают эту проблему на философском уровне, являются упомянутые идеи Х. Ортеги, Н. Бердяева, И. Канта.
Но и мифологическое сознание, имманентное человеку, не игнорирует столь жизненно важный вопрос, а на своем «языке» его решает: формирует - в виде особой мифологической константы - модели «правильного» и «неправильного» поведения.
Мы обозначили эту выявленную нами константу «миф об отмене не-тотема-смерти». Вкратце он описывается следующей схемой:
• Протагонист-тотем оказывается перед лицом не-тотема-смерти, которая представляется неодолимой, и затем совершает выбор, праведный или неправедный; так что возможны две мифологемы.
• Мифологема о праведном выборе: герой стремится отменить не-тотем-смерть - всеми силами и максимально возможным для себя образом; в результате он остается жив (или воскресает) и награжден приростом бытия (апофеозом, свадьбой, богатством etc.).
• Мифологема о неправедном выборе: герой, не стремясь отменить не-тотем-смерть и впечатленный ее неодолимостью, решает просто от нее попользоваться; в результате он гибнет, а вожделенной награды не получает (вариант: она иллюзорна). В случае интерференции мифологемы с мифологемой оригеновского апокатастазиса (конечное спасение всех духовных существ, включая падших ангелов и самого дьявола ), герой остается жив, награды же не получает.
Рассмотрим теперь представления Ich-Form о реальности.
В ее падшести тигр не сомневается: «Хуже того, я не уважаю историю. Я не хочу в нее входить. И общественный строй. Я свободный человек» [8:29].
Эта падшесть, по тигру Ich-Form, не только безысходна, необорима, но и вдобавок наделена такой абсолютностью, которая, вообще говоря, опровергается обычным жизненным опытом. Например: «Мечта о гармонии - путь к страданиям» [8:29]; «Хорошая приспособленность к социуму достигается за счет отказа от собственной индивидуальности. А я хочу приспособиться к социуму» [8:26].
По причине такого мироустройства каждая индивидуальность, всегда сакральная и неисчерпаемая внутри себя, вовне действовать может исключительно идиотически.
А ее свобода способна проявляться лишь в том, чтобы этот печальный факт молча идентифицировать:
«Буду улыбаться начальнику, делая вид, что не понимаю, какой он идиот. А я понимаю. Потому что я еще больший идиот, чем он - я выполняю только часть его задачи. И я знаю его, как самого себя. То есть так же плохо. <…> Я буду твердым и безжалостным с клиентами, холодным и расчетливым с сослуживцами. Я выполню любую команду, вид крови будет вызывать у меня легкую улыбку. А вечером я стану другим человеком, нежным, чутким, впечатлительным. Важно не перепутать. И тогда я стану на ноги и далеко пойду. У меня будет длинный автомобиль, свой кабинет и секретарша с гладким задом. Это атрибут. Как клюшка для гольфа. <…>
По субботам я хожу с сослуживцами в сауну, где мы предаемся излишествам. Это не разврат. Это укрепление традиций и мужская дружба. <…> Я регулярно смотрю новости. Знаю, что врут, знаю, почему врут, и знаю, кому это выгодно» [8:26-28].
Соблюдать означенные «ритуалы» [8:26] тигра побуждает респект к законам падшей реальности, следовать которым он считает себя обязанным «из сострадания к окружающим»; иначе он был бы «эгоистом»: «А я не знаю точно, хочу ли им быть» [8:27].
В отличие от Бердяева или Ортеги, тигр не может даже помыслить о творческих усилиях, которые имели бы целью какой-либо аспект преображения реальности из со-стояния падшести в истинное ее состояние.
Поэтому творческие усилия, которые он рисует себе, априорно лишены смысла: «Даже если завтра мне дадут Роммелевскую премию, никто не заметит. Трава не станет зеленее, а девушки не станут любить меня больше» [8:28]. (Карнавальное превращение Нобелевской в Роммелевскую премию - озорная демонстрация того, что «замечать» склонны лишь факт премии, а не суть премируемого деяния или источник вы-даваемых денег).
Рационально почти не объяснимый, но неутомимо навязываемый себе респект к законам падшей реальности (при абсолютной внутренней свободе героя) в сочетании с отчетливым самозапретом подумать об освобождающих творческих усилиях, - все это идеально и по-смеховому «вписывается» в архетип тигра как существа, которое должно хотя бы выглядеть не имеющим свободы воли.
При такой установке по отношению к внешней реальности, тигр Ich-Form свою жизнь, разумеется, проигрывает - целиком, если не считать вечерних трудов над рассказами из жизни тигров: «То, что я делаю вечером, для меня, утреннего, в лучшем случае слабость. Хорошо, что мои сослуживцы ничего об этом не знают. То, что я делаю утром, для меня вечернего даже не идиотизм, а крайняя степень низости. Хорошо, что жена ничего не знает о сауне. Секретарша о жене, босс об ориентации» [8:28].
Но и к этим рассказам - ведь они есть творчество, по тигру, имманентно не имеющее смысла, - Ich-Form относится с пренебрежением: «Это хобби. Вреда никакого. Знаю, что ерунда. А будет лучше, если я буду стрелять шариками с краской или дурным голосом петь караоке? А что не ерунда?» [8:28].
В аспектах нашей концепции герой пребывает в ситуации мифа об отмене не-тотема-смерти, причем «осуществляет» мифологему о неправедном выборе.
Награда, которую Ich-Form надеется от не-тотема получить «за счет отказа от собственной индивидуальности», смехотворно ничтожна: это лишь избавление от «страданий», которые, как полагает тигр, иначе неизбежны (его индивидуальность станет подспудно устремляться к гармонии).
В полном соответствии со схемой мифа, неправедный герой награды не получает, причем в «Полетах» возникает и его смерть (правда, лишь вербально).
О страдании тигра свидетельствуют строчки: «А он (начальник - Ж.К) видит мои глаза, когда я исполняю корпоративные ритуалы» [8:26]. Контекстуально это - глаза страдающего животного.
Смерть же - в смеховом пространстве и, вероятно, вследствие апокатастазиса - маячит лишь в перспективе, и, поскольку является «смешной смертью», то смеховым образом отменяется. Тигр пишет: «Не бойся ничего. Твоя душа умрет раньше, чем твое тело. На моей могильной плите будет написано: “Он всю жизнь зарабатывал деньги”. Или нет. “Я знал, что этим кончится”» [8:28].
Итак, осуществляемая в рассказе «Полеты тигра» гуманизация мифа создает следующую картину реальности. Поскольку индивидуальность - причем каждая, не отрекшаяся от себя окончательно, - соприродна гармонии, свободна и всемогуща, ее отказ от гармонизации мира выглядит как случайность (странноватый респект к законам падшей реальности, преходящий страх неудачи, интеллектуальные недоработки etc.), которая в любой момент может исчезнуть.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Бахтин М. М. Эпос и роман. СПб., 2000.
2. Бердяев Н. А. О назначении человека. Москва, 1993.
3. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х т. Мо-сква, 1994. Т. 1.
4. Борхес Х. Л. Сочинения в трех томах. Москва, 1997. Т. 2.
5. Кушнир Ж. Барышня Рокуномия в новелле Р. Акутагава: образ персонажа в аспектах гуманизации мифа // La liberté de la création au féminin. In honorem Ana Guţu = Libertatea creaţiei la feminin. In honorem Ana Guţu. - Chişinău: ULIM, 2012. P. 496-508.
6. Кушнир Ж. Гуманизация мифа в «еврейском» романе и в докладе Т. Ман-на: ее взаимосвязь с трикстером Ich-Form // Сборник научных трудов Института иудаи-ки. Вып. 2. Кишинев, 2011. С. 86-102.
7. Кушнир Ж. Тайный диптих Х. Л. Борхеса в аспектах гуманизации мифа // Programul colocviului internaţional „La interculturalidad a través de la literatura, la lingüística y la traducción”. ULIM. Chişinău, 29 martie 2012, 2012. P. 31.
8. Краснов О. Полеты тигра // Пролетая над…: Сборник короткой прозы. Кишинев, 2012. С. 26-29.
9. Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/gas_chel/01.php
доктор филологии,
Академия наук Молдовы
Гуманизация мифа в рассказе «Полеты тигра» Олега Краснова.
Humanization of myth as a literary phenomenon formed by three dynamic constants (totem/non-totem dichotomy, the myth of laughter, the myth of non-totem-death’s abolition) is revealed in Flights of a Tiger by O. Krasnov. Individuality represented by the Ich-Form feels its absolute freedom, courage, omnipotence and affinity with harmony, but in a comic way does not dare to aspire it.
Key words: humanization of myth; totem/non-totem, or heaven (Paradise)-life / un-derworld (hell)-death dichotomy; the myth of laughter; the myth of non-totem-death’s aboli-tion.
Мы разрабатываем гуманизацию мифа как целостную авторскую концепцию , базирующуюся на осмыслении обширного комплекса трудов выдающихся ученых-гуманитариев и включающую в себя ряд особых понятий (в данной статье мы характеризуем их по мере использования).
Гуманизация мифа есть осуществляемая мифологическим сознанием гармонизация Универсума: воплощение-умножение тотема-Рая-жизни (прирост бытия по Х. Г. Гадамеру) и отмена не-тотема-ада-смерти , - т.е. процесс многоаспектной индивидуализации-этизации мифа.
В рассказе О. Краснова гуманизация мифа осуществляется, как мы покажем да-лее, посредством трех ее динамических констант (дихотомии тотем/не-тотем, мифа о смехе, мифа об отмене не-тотема-смерти) и выстроена на интеллектуально-смеховой разработке архетипа тигра.
Архетип парадоксален и сочетает в себе:
• природное телесно-физическое совершенство тигра, что наводит на мысль о создавшей его благой высшей силе (напр., «Письмена бога» Х.Л. Борхеса);
• природную смертоносность-кровожадность тигра, что исключает мысль о создавшей его благой высшей силе (напр., «Тигр» У. Блейка);
• полное отсутствие рефлексии у тигра: он метафизически не причастен ни к своему совершенству, ни к своей смертоносности; свободой выбора вообще не наде-лен.
Напомним в связи с этим парадоксально сформулированную мысль Х. Ортеги-и-Гассета: тигр не может «растигриться», а человек «расчеловечиться» может; «зачастую человеку угрожает опасность перестать быть собой» [9]. А «быть собой», по Ортеге, означает не менее и не более как осуществить гармонизирующее преображение реальности, или «гуманизацию мира»: человек «вносит себя в “другое”, энергично и властно проецирует самого себя на все вокруг, делая так, чтобы “другое” - мир - по-степенно превращалось в него самого. Так происходит гуманизация мира, его обогащение идеальной человеческой субстанцией» [9]. Ортеговский концепт «гуманизация мира» перекликается с характерной для Н. Бердяева идеей о преображении, претворении реальности из состояния падшести в истинное ее состояние посредством творческого акта [3:165-168], а также с категорическим императивом И. Канта: поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы.
Будучи парадоксальным, архетип тигра издавна привлекает внимание художников, философов, их аудитории, а еще - негодяев. Иначе говоря: тех, кто хочет вступить в духовно-интеллектуально-эстетический контакт с базовыми тайнами бытия, и тех, кто хочет оправдать свой заведомо антиэтичный (низкий) образ действий ссылкой на «возвышенный» пример.
Герой борхесовского рассказа «Синие тигры», университетский преподаватель логики и философии, размышляет: «В знаменитых строках Блейка тигр - это пылающий огонь и непреходящий архетип Зла; я же скорее согласен с Честертоном, который видит в нем символ изысканной мощи. И все же нет абсолютно точных слов, которые давали бы представление о тигре, этом образе, издавна волнующем воображение человечества» [4:546].
«Правды обо мне никто не скажет, а если и скажет, то я не поверю» [8:26], - элегически вторит ему герой «Полетов тигра» .
Он, между прочим, тигр и есть.
У нас возник шанс получить информацию о тиграх из первых, если можно так выразиться, рук: «Полеты» написаны тигром, который по вечерам пишет «рассказы из жизни тигров» [8:28]. (Написан текст от первого лица, и далее мы обозначаем героя «Ich-Form»).
Первое, что мы узнаем: телесное совершенство тигра еще большее, чем предполагалось.
Ведь, как следует из названия, тигры летают.
Описывается полет в финальном абзаце. Выясняется следующее. Летает тигр «часто <…> - просто ложусь на воздух и планирую на восходящих потоках» [8:29]. Происходит это во сне. Будучи практичным, тигр пользуется феноменом как критерием, дабы определить, спит он или нет; другие способы различения для него затруднительны: «Реальность нелепа, как сон» [8:29]. Реальность и сон контекстуально почти одно и то же: метонимически (через качество нелепости) и благодаря трудностям с их различением. А значит, тигры летают.
Второе, что мы узнаем: внутренний мир тигров отнюдь не таков, каким предполагался: он единосущностен мировой гармонии, а потому отнюдь не чужд рефлексии и жажде самопознания.
Рассмотрим это подробнее.
Смеховым образом кровожадность-смертоносность тигру не свойственна вооб-ще. Его пищевые привычки описываются так:
• поглощение овсянки с изюмом; подобная еда, впрочем, характеризуется героем как «дрянь» и сопровождается прегорькими сетованиями: «Разве тигры жрут овсянку?»;
• мечта съесть «вреднейший кусок жареного мяса» [8:26].
Другими словами, пищевые мечты и привычки Ich-Form соответствуют тем, что свойственны обычному цивилизованному человеку.
Это естественно, если принять во внимание самохарактеристику тигра: «Я интеллигентный человек» [8:27]. (Тигр озвучивает ее не хвастовства ради: архетипу оно вообще не свойственно, а герой хочет лишь пояснить, отчего им не владеет жажда на-живы).
Это тем более естественно, если учесть: в смеховом пространстве текста тигр Ich-Form непреложно и одновременно является человеком.
Подобное двуединство парадоксально: ведь Ich-Form не оборотень (таковым тигр-человек был бы, например, в жанре фэнтэзи), - и генетически восходит, мы полагаем, к благодетельной протеичности, свойственной протагонисту мифа о смехе .
Тигр не просто не кровожаден и не только интеллигентен: его внутренний мир вообще исполнен абсолютной гармонии.
Этим по-смеховому решительно «снимается» аргумент, который не позволяет считать благой силу, создавшую тигра.
Вдобавок - в полном соответствии с привычным представлением (тигр себя не выбирает, а лишь таков, каким создан) - Ich-Form не только «не виноват» в своем внутреннем совершенстве, но даже не способен толком его в себе идентифицировать.
Жаждущий хоть какого-то самопознания, тигр всего лишь описывает свой внутренний мир. Герой смеховым образом полагает то или иное свое идеальное качество «единственно правильным» просто потому, что ему, тигру, оно имманентно, стало быть, неправильным быть не может:
«Сексуальная ориентация у меня единственно правильная - на одну женщину. <…> Я очень свободный человек. <…> Моя свобода - внутренняя. Которую не отнимешь даже в тюрьме. Тем более на работе. Тем более дома» [8:29].
Итак, в смеховом пространстве рассказа О. Краснова тигр самым естественным образом является человеком.
Верно и обратное: в этом пространстве каждый человек смеховым образом, но непреложно является тигром. Точнее - каждый, кто не отрекся от себя, от своего индивидуального начала.
Поясним, что это значит и как осуществлено.
Текст начинается так: «Проснулся с тяжелой головой и пошел чистить зубы <…>. Мао говорил: “Тигр никогда не чистит зубы”, и не чистил. А я не Мао. Я тигр» [8:26].
Каждый, кому доводилось просыпаться с тяжелой головой, а затем чистить зубы (т.е. вообще каждый), успевает отождествить себя с героем прежде, чем узнает о его тигриности. Но продолжает отождествлять и после.
И не только потому, что далее опять следуют строчки, описывающие обычные мысли и ощущения: «Зубы надо чистить, но у меня нет никакого энтузиазма по этому поводу» [8:26]. А потому, что в тексте неявно возникает смеховое утверждение: каждый, кто не Мао, тот тигр.
Чистка зубов выступает здесь как смеховой критерий: Мао не чистит зубы; кто чистит зубы, тот не Мао; кто чистит зубы, тот тигр. (Напомним: в парадоксальных «Синих тиграх» Борхеса герой - преподаватель логики, но обычной; а синие тигры подчинены метонимической логике, где часть равна целому).
Противопоставленный смеховому архетипу тигра, Мао контекстуально тоже превращается в смеховой архетип. И это, разумеется, не просто некий человек, почему-либо не желающий чистить зубы. Это - кровавый диктатор, виновный в гибели мил-лионов людей и желающий, пользуясь архетипом тигра, косвенно представить и убийства, и себя, низкого, корыстного, циничного убийцу, как нечто возвышенное.
Смеховой текст принимает его игру, и убийца в ней проигрывает.
Ведь Мао не тигр, а претендент на уподобление - тигром же является Ich-Form.
А когда вопрос о тигриности Мао таким образом снят, возникает метонимиче-ская цепочка: Мао - убийца; Мао не чистит зубы; зубы остаются грязными; Мао - грязный убийца.
Итак, в смеховом контексте «Полетов» тигром оказывается каждое индивиду-альное начало, т.е. каждый человек, от себя не отрекшийся (а убийца-не-тотем de facto отрекся от собственной сущности-тотема): каждый, кто, метафорически говоря, не Мао.
А тигр при этом - контекстуально - есть существо, имманентно ощущающее свою абсолютную свободу, бесстрашие, сродство с гармонией-этикой-тотемом. И, пожалуй, едва ли не всемогущество.
Это особое качество - едва ли не всемогущество - смехового архетипа тигра мы рассмотрим подробнее.
Его символизируют полеты.
Смеховой аллюзией на упомянутое качество являются строчки: «Хулиганы обходят меня стороной - никогда не знаешь, чего от меня можно ожидать» [8:27]. Итак, хулиганы - неконтролируемая, стихийная, иногда смертельная опасность-не-тотем-зло - предпочитает держаться от тигра подальше. На эту странную решимость олицетворенного зла не влияют ни арифметические соображения (начиная с некоего своего числа, хулиганы могут не опасаться одинокого и не всемогущего существа), ни неосведомленность о возможностях Ich-Form. Значит, не-тотем просто и сразу видит в Ich-Form тигра, причем необоримого.
Этически падшие сослуживцы тигра «уверены, что я прожженный подковерный боец, изображающий рубаху-парня. И держатся от меня в сторонке. Правильно делают» [8:26]. Итак, и в этой своей ипостаси не-тотем предпочитает держаться от тигра в сторонке, по-своему, хоть и неточно интерпретируя его мощь.
Мощь проявляется у тигра и в некоторых духовных прозрениях (правда, касаются они лишь внутренней реальности, хотя и по отношению к внешнему для Ich-Form индивидуальному началу), - о чем свидетельствуют смеховые строки:
«А у начальства я на хорошем счету, потому что я инициативный и надежный. И не подхалим. Нельзя же людям говорить все, что я о них думаю. Даже такому идиоту, как мой начальник. Особенно ему» [8:26].
Итак, метафизическая чуткость (чутье) у тигра столь велика, что для него не секрет такая неочевидная вещь, как сакральность индивидуального начала, принципиально каждого (даже такого, которое по-дурацки являет себя вовне).
Это следует из смысла вышеприведенного высказывания: если бы Ich-Form вздумал говорить людям все, что на самом деле о них думает, то непросветленное сознание восприняло бы его слова как грубый подхалимаж.
Итак, тигр (он же - метонимически - каждое индивидуальное начало) наделен едва ли не волшебным едва ли не всемогуществом.
Но пользоваться этим своим поразительным качеством тигр Ich-Form не решается вообще, - во всяком случае, там, где это как бы «не принято».
Во-первых, потому, что с непривычки все вышло бы не очень адекватно: «Если я решу вступиться за прохожего, никто не будет рад, даже прохожий» [8:27].
А во-вторых, у бедного, незадачливого тигра Ich-Form ошибочное представление о реальности, о законах реальности, о своем долге перед реальностью. Аналитика - не из сильных его сторон. Это вполне соответствует представлению о тигре как о существе природном и сильном имманентными инстинктами, а не способностью размышлять. Так что архетип, задействуемый для своего героя О. Красновым, и в этом аспекте «работает» на эстетический смысл текста.
Разумеется, искушение принять «падшесть» реальности за вселенский закон, которому надо служить, существует для всех людей и всегда.
Примером того, как разрешают эту проблему на философском уровне, являются упомянутые идеи Х. Ортеги, Н. Бердяева, И. Канта.
Но и мифологическое сознание, имманентное человеку, не игнорирует столь жизненно важный вопрос, а на своем «языке» его решает: формирует - в виде особой мифологической константы - модели «правильного» и «неправильного» поведения.
Мы обозначили эту выявленную нами константу «миф об отмене не-тотема-смерти». Вкратце он описывается следующей схемой:
• Протагонист-тотем оказывается перед лицом не-тотема-смерти, которая представляется неодолимой, и затем совершает выбор, праведный или неправедный; так что возможны две мифологемы.
• Мифологема о праведном выборе: герой стремится отменить не-тотем-смерть - всеми силами и максимально возможным для себя образом; в результате он остается жив (или воскресает) и награжден приростом бытия (апофеозом, свадьбой, богатством etc.).
• Мифологема о неправедном выборе: герой, не стремясь отменить не-тотем-смерть и впечатленный ее неодолимостью, решает просто от нее попользоваться; в результате он гибнет, а вожделенной награды не получает (вариант: она иллюзорна). В случае интерференции мифологемы с мифологемой оригеновского апокатастазиса (конечное спасение всех духовных существ, включая падших ангелов и самого дьявола ), герой остается жив, награды же не получает.
Рассмотрим теперь представления Ich-Form о реальности.
В ее падшести тигр не сомневается: «Хуже того, я не уважаю историю. Я не хочу в нее входить. И общественный строй. Я свободный человек» [8:29].
Эта падшесть, по тигру Ich-Form, не только безысходна, необорима, но и вдобавок наделена такой абсолютностью, которая, вообще говоря, опровергается обычным жизненным опытом. Например: «Мечта о гармонии - путь к страданиям» [8:29]; «Хорошая приспособленность к социуму достигается за счет отказа от собственной индивидуальности. А я хочу приспособиться к социуму» [8:26].
По причине такого мироустройства каждая индивидуальность, всегда сакральная и неисчерпаемая внутри себя, вовне действовать может исключительно идиотически.
А ее свобода способна проявляться лишь в том, чтобы этот печальный факт молча идентифицировать:
«Буду улыбаться начальнику, делая вид, что не понимаю, какой он идиот. А я понимаю. Потому что я еще больший идиот, чем он - я выполняю только часть его задачи. И я знаю его, как самого себя. То есть так же плохо. <…> Я буду твердым и безжалостным с клиентами, холодным и расчетливым с сослуживцами. Я выполню любую команду, вид крови будет вызывать у меня легкую улыбку. А вечером я стану другим человеком, нежным, чутким, впечатлительным. Важно не перепутать. И тогда я стану на ноги и далеко пойду. У меня будет длинный автомобиль, свой кабинет и секретарша с гладким задом. Это атрибут. Как клюшка для гольфа. <…>
По субботам я хожу с сослуживцами в сауну, где мы предаемся излишествам. Это не разврат. Это укрепление традиций и мужская дружба. <…> Я регулярно смотрю новости. Знаю, что врут, знаю, почему врут, и знаю, кому это выгодно» [8:26-28].
Соблюдать означенные «ритуалы» [8:26] тигра побуждает респект к законам падшей реальности, следовать которым он считает себя обязанным «из сострадания к окружающим»; иначе он был бы «эгоистом»: «А я не знаю точно, хочу ли им быть» [8:27].
В отличие от Бердяева или Ортеги, тигр не может даже помыслить о творческих усилиях, которые имели бы целью какой-либо аспект преображения реальности из со-стояния падшести в истинное ее состояние.
Поэтому творческие усилия, которые он рисует себе, априорно лишены смысла: «Даже если завтра мне дадут Роммелевскую премию, никто не заметит. Трава не станет зеленее, а девушки не станут любить меня больше» [8:28]. (Карнавальное превращение Нобелевской в Роммелевскую премию - озорная демонстрация того, что «замечать» склонны лишь факт премии, а не суть премируемого деяния или источник вы-даваемых денег).
Рационально почти не объяснимый, но неутомимо навязываемый себе респект к законам падшей реальности (при абсолютной внутренней свободе героя) в сочетании с отчетливым самозапретом подумать об освобождающих творческих усилиях, - все это идеально и по-смеховому «вписывается» в архетип тигра как существа, которое должно хотя бы выглядеть не имеющим свободы воли.
При такой установке по отношению к внешней реальности, тигр Ich-Form свою жизнь, разумеется, проигрывает - целиком, если не считать вечерних трудов над рассказами из жизни тигров: «То, что я делаю вечером, для меня, утреннего, в лучшем случае слабость. Хорошо, что мои сослуживцы ничего об этом не знают. То, что я делаю утром, для меня вечернего даже не идиотизм, а крайняя степень низости. Хорошо, что жена ничего не знает о сауне. Секретарша о жене, босс об ориентации» [8:28].
Но и к этим рассказам - ведь они есть творчество, по тигру, имманентно не имеющее смысла, - Ich-Form относится с пренебрежением: «Это хобби. Вреда никакого. Знаю, что ерунда. А будет лучше, если я буду стрелять шариками с краской или дурным голосом петь караоке? А что не ерунда?» [8:28].
В аспектах нашей концепции герой пребывает в ситуации мифа об отмене не-тотема-смерти, причем «осуществляет» мифологему о неправедном выборе.
Награда, которую Ich-Form надеется от не-тотема получить «за счет отказа от собственной индивидуальности», смехотворно ничтожна: это лишь избавление от «страданий», которые, как полагает тигр, иначе неизбежны (его индивидуальность станет подспудно устремляться к гармонии).
В полном соответствии со схемой мифа, неправедный герой награды не получает, причем в «Полетах» возникает и его смерть (правда, лишь вербально).
О страдании тигра свидетельствуют строчки: «А он (начальник - Ж.К) видит мои глаза, когда я исполняю корпоративные ритуалы» [8:26]. Контекстуально это - глаза страдающего животного.
Смерть же - в смеховом пространстве и, вероятно, вследствие апокатастазиса - маячит лишь в перспективе, и, поскольку является «смешной смертью», то смеховым образом отменяется. Тигр пишет: «Не бойся ничего. Твоя душа умрет раньше, чем твое тело. На моей могильной плите будет написано: “Он всю жизнь зарабатывал деньги”. Или нет. “Я знал, что этим кончится”» [8:28].
Итак, осуществляемая в рассказе «Полеты тигра» гуманизация мифа создает следующую картину реальности. Поскольку индивидуальность - причем каждая, не отрекшаяся от себя окончательно, - соприродна гармонии, свободна и всемогуща, ее отказ от гармонизации мира выглядит как случайность (странноватый респект к законам падшей реальности, преходящий страх неудачи, интеллектуальные недоработки etc.), которая в любой момент может исчезнуть.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Бахтин М. М. Эпос и роман. СПб., 2000.
2. Бердяев Н. А. О назначении человека. Москва, 1993.
3. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х т. Мо-сква, 1994. Т. 1.
4. Борхес Х. Л. Сочинения в трех томах. Москва, 1997. Т. 2.
5. Кушнир Ж. Барышня Рокуномия в новелле Р. Акутагава: образ персонажа в аспектах гуманизации мифа // La liberté de la création au féminin. In honorem Ana Guţu = Libertatea creaţiei la feminin. In honorem Ana Guţu. - Chişinău: ULIM, 2012. P. 496-508.
6. Кушнир Ж. Гуманизация мифа в «еврейском» романе и в докладе Т. Ман-на: ее взаимосвязь с трикстером Ich-Form // Сборник научных трудов Института иудаи-ки. Вып. 2. Кишинев, 2011. С. 86-102.
7. Кушнир Ж. Тайный диптих Х. Л. Борхеса в аспектах гуманизации мифа // Programul colocviului internaţional „La interculturalidad a través de la literatura, la lingüística y la traducción”. ULIM. Chişinău, 29 martie 2012, 2012. P. 31.
8. Краснов О. Полеты тигра // Пролетая над…: Сборник короткой прозы. Кишинев, 2012. С. 26-29.
9. Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/gas_chel/01.php