Рудольф Штайнер. Человеческая совесть. Часть 1
Оригинал взят у philologist в Рудольф Штайнер. Человеческая совесть. Часть 1
5.V.I9I0.
Позвольте мне начать эту лекцию с одного личного воспоминания. Оно связано с небольшим переживанием, случившимся со мной в ранней юности, и относится к тем маленьким, незначительным эпизодам, которые, однако, приятно вспоминать в течение всей жизни. Как-то в молодости я слушал лекции одного доцента по истории литературы. Этот докладчик начал свой курс с обзора духовной жизни времен Лессинга, желая провести слушателей через целый ряд размышлений по поводу развития литературы второй половины восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия. И он начал со слов, которые способны произвести глубокое впечатление. Желая охарактеризовать главную особенность литературной духовной жизни, начавшейся во времена Лессинга, он сказал: художественное сознание обрело эстетическую совесть. Если исходя из дальнейшего его изложения поразмыслить над тем, что же он хотел сказать - не обсуждая правомочность этого утверждения, - то означало оно примерно следующее. Все размышления об искусстве и все замыслы художественных свершений, которые были свойственны стремлениям Лессинга и его современников, отличались глубочайшей серьезностью: они хотели, чтобы искусство было в жизни не просто придатком, который существует только для того, чтобы дополнить другие жизненные удовольствия, но напротив - хотели, чтобы искусство включилось в развитие как одно из самых необходимых условий достойного человека бытия. Умы, начавшие ту эпоху, стремились возвысить искусство до серьезного и достойного общечеловеческого дела, которое участвует в общем обсуждении значительных и плодотворных вопросов человечества. Вот что хотел сказать тот историк литературы своим утверждением: "В художественно-поэтическую жизнь вошла эстетическая совесть".
Почему же такое высказывание могло иметь значение для души, которая стремилась прислушиваться к загадкам бытия, отражающимся в умах разных индивидуальностей? Это высказывание полно значения по той причине, что взгляд на искусство необходимо было облагородить, обогатив его таким понятием, значимость которого для человеческого бытия, достоинства человека и его предназначения не могла бы вызывать никаких сомнений. Было необходимо подтвердить важность художественных деяний понятием, о значении которого не может быть дискуссий. Утверждая, что душевные переживания, обозначаемые нами словом "совесть", имеют значимость в какой-то области, мы тем самым как бы поднимаем эту область в те сферы, где она будет облагорожена. Другими словами: когда произносится слово "совесть", душа чувствует, что при этом затрагивается то наиболее ценное в душевной жизни человека, отсутствие чего указывало бы на ее ущербность. И как часто, чтобы охарактеризовать величие и значимость подразумеваемого под словом "совесть" - независимо от того, понимается ли она в прямом или в переносном смысле, - говорится: то, что возвещает о себе в человеческой душе как совесть, является в этой душе голосом Бога. И едва ли найдется человек, пусть даже он едва готов размышлять о высших духовных вопросах, который не имел бы ни малейшего представления о том, что обычно называют "совестью". Каждый человек чувствует примерно следующее: чем бы ни был этот голос, но он в каждом человеческом сердце с необоримой силой решает, что хорошо и что плохо, что является злом, что нужно сделать, чтобы человек мог согласиться с самим собой, и чего нельзя допускать, чтобы не подойти к той черте, переступив которую человек будет относиться к самому себе с определенной долей презрения.
Поэтому можно сказать: совесть предстает каждой человеческой душе как нечто святое в человеческом сердце и как нечто такое, о чем сравнительно легко получить какое-то представление. Правда, этот вопрос встает по-иному, если рассмотреть историю и духовную жизнь человечества. И, обращаясь к этим духовным вопросам и пытаясь понять их глубже, невозможно не сделать краткого обзора той области, в которой вполне естественно предполагают найти знание об этом, то есть - области философии. Разумеется, в отношении этого вопроса дело обстоит так же, как и в отношении многого другого: объяснения, дающиеся различными философами по поводу совести, значительно отличаются друг от друга, по крайней мере внешне, - даже если они в той или иной степени и касаются сути, она везде одинаково туманна. Но это было бы еще не самым худшим. Тот, кто действительно хотел бы взять на себя труд, пытаясь выяснить, что понимали различные философы старого и нового времени под словом "совесть", обнаружил бы множество довольно красивых определений, а также множество трудно понимаемых положений, но не нашел бы ничего такого, что заставило его бы признаться себе, что в них окончательно и несомненно выражено то, что он чувствует и о чем он может сказать себе: именно это и есть совесть!
Мы зашли бы слишком далеко, если бы я сейчас развернул перед вами антологию всего, что было сказано о совести ведущими философами в течение столетий. Достаточно только отметить, что начиная примерно с первой трети Средних веков и далее, во всей средневековой философии, когда речь заходила о совести, всегда говорилось, что совесть - это сила человеческой души, способная непосредственно возвещать, что человеку дозволено делать, а что нет. Но - так говорили, например, средневековые философы - в основе этой человеческой душевной силы лежит нечто другое, нечто высшее, чем сама совесть. Индивидуальность, чье имя здесь часто упоминалось, Майстер Экхарт, говорит, что в основе совести лежит маленькая искра, которая, являясь как бы залогом вечности в человеческой душе, с неоспоримой силой указывает на законы добра и зла, когда к ней прислушиваются.
Василий Масютин. Совесть, 1911 г.
Обратившись к новому времени, мы вновь находим различные объяснения совести, в том числе и такие, что должны производить странное впечатление - ведь совершенно очевидно, что они не выражают всей серьезности того внутреннего божественного голоса, называемого совестью. Некоторые философы говорят, что совесть есть нечто приобретаемое человеком, когда тот воспринимает в свою душу всё больший жизненный опыт, всё больше и больше переживает - что для него полезно или вредно, что развивает его или наоборот. И этот совокупный опыт затем изъявляет себя в суждении, которое говорит: делай это, не делай того. Есть и другие философы, которые воспевают совести хвалебные оды, какие только могут быть воспеты. К ним принадлежит великий немецкий философ Иоганн Готтлиб Фихте, который, указывая на Я человека как на основной принцип человеческого мышления и бытия, прежде всего имел в виду не преходящее личное Я, а вечное сущностное ядро в человеке. Вместе с тем он указывал, что наивысшее, что человек способен пережить в своем Я, - это совесть. И он решительно настаивал, что человек не может пережить в себе ничего более высшего, чем повеление: это ты должен делать, а этого не делай, так как это противоречит твоей совести. Благородство и величие, заключенные в этом суждении, не оставляют места для стремления к большему. И если Фихте именно тот, кто убедительнее всех философов говорил о силе и значении человеческого Я, то характерно, что важнейшим импульсом этого Я он считал совесть.
Чем ближе мы к новейшему времени и чем больше мышление приобретает материалистический характер, тем более замечаем, что величие совести сильно принижается - не человеческим сердцем или чувством, но мышлением более или менее материалистически настроенных философов. Пусть это будет показано на одном только примере.
Во второй половине XIX века жил философ, который по благородству своей души, по гармоничности человеческих чувств, по великодушию образа мыслей принадлежал к славным, прекраснейшим индивидуальностям. Сегодня о нем мало вспоминают: я имею в виду Бартоломео Карнери. Знакомясь с его трудами, вы находите, несмотря на благородство его образа мыслей и великодушие убеждений, следующую характеристику совести, проникнутую материалистическим мировоззрением его столетия: "Что мы можем представить себе в связи с понятием "совесть"? По большому счету это не что иное, как сумма привычек и привитых суждений, приобретенных в ранней юности и запечатленных в нас жизнью и воспитанием, которые уже не могут нами ясно осознаваться. И эти привитые нам воспитанием привычки говорят: "Это ты должен делать, это - не должен!""
Таким образом, всё содержание совести сводится здесь к узкому, ограниченному внешнему жизненному опыту и привычкам. Другие, более материалистически ориентированные философы XIX века пошли ещё дальше. В связи с этим интересно сочинение Пауля Рее, философа, имевшего большое влияние на Фридриха Ницше. У него есть сочинение о происхождении совести. Оно интересно не тем, что согласиться было бы невозможно хотя бы с каким-нибудь одним его положением, а тем, что такое воззрение симптоматично для нашего времени. Там говорится примерно следующее (заметим, что когда хотят что-то изложить кратко, парой штрихов, то некоторые подробности обязательно искажаются): человечество развивало в себе все качества, в том числе и совесть. Первоначально люди вообще не имели того, что мы называем совестью. Это всего лишь предрассудок, и притом один из самых влиятельных - считать совесть чем-то вечным. Голоса, который называют совестью, который говорит нам: "Это ты должен делать, а это не должен", первоначально - так считает Пауль Рее - вообще не существовало. Но развивался так называемый инстинкт мести. Это было самым изначальным.
Инстинкт мести развивался в те времена, когда человек стремился отплатить за нанесенные действия тем же, что было совершено по отношению к нему. Жизненные условия усложнялись, и это привело к тому, что в социальных сообществах исполнение мести было передано властям. Люди привыкли думать, что за каждым поступком, нанесшим вред другому, должно следовать то, что раньше называли словом "месть". Так сложилось суждение, что определенные поступки, имевшие дурные последствия, должны компенсироваться ответными действиями. Дальнейшее развитие этого суждения привело к установлению связи между определенными чувствами, которые испытывал человек, совершая какой-либо поступок, или даже когда только поддавался искушению его сделать. Человек забыл, что инстинкт мести был когда-то жизненно необходим, и у него утвердилось чувство, что за каждым поступком, принесшим вред, должно следовать другое действие - как возмещение. Теперь человек полагает, будто в нем говорит "внутренний голос", тогда как в действительности это лишь загнанный внутрь голос инстинкта мести. Здесь мы встречаем крайнюю позицию, так как такое объяснение трактует совесть как полнейшую иллюзию.
Но, с другой стороны, следует всё же признать, что слишком далеко заходят и люди, утверждающие, что совесть существовала уже с тех пор, как на земле появился человек, что она является, так сказать, чем-то вечным. Как те, кто мыслил более духовно, так и те, кто объясняет совесть как чистую иллюзию, ошибаются, ведь понимание этой духовной области очень трудно, несмотря на то что речь идет об обыденных, но - обыденно-священных свойствах нашего человеческого внутреннего существа. Уже из обзора философии можно сделать вывод, что даже лучшие индивидуальности раньше понимали совесть иначе, нежели мы понимаем ее сегодня. Те, кто несколько глубже проникал в такие вещи, справедливо указывали, что, например, у столь благородной индивидуальности, как Сократ, в сущности, нельзя найти ничего подобного тому, что сегодня называется "совестью". Ибо когда мы говорим: совесть - это голос, который в сердце даже самого наивного человека говорит словно по наитию свыше: "Это ты должен делать, а это - оставь!", - то это представление всё же отличается от воззрения Сократа, которое перешло затем и к Платону. Оба они утверждали, что добродетель есть нечто, подлежащее усвоению, то есть нечто, чему можно научиться. Сократ хочет сказать: если человек создаст себе ясные представления о том, что он должен или не должен делать, тогда через обучение, через познание добродетели он сможет постепенно научиться поступать добродетельно.
Тот, кто придерживается сегодняшнего понятия совести, мог бы возразить: плохо было бы дело, если б сначала пришлось ждать, пока не научишься тому, что хорошо и что плохо, - прежде чем прийти к добродетельным поступкам. Совесть - это нечто, что говорит в человеческой душе со стихийной силой, и в отдельных случаях уже давно говорит внятно: "Это делай, а это - оставь!", - говорит еще до того, как мы составили себе высшие представления о том, что хорошо и что плохо, до того, как мы усвоили моральные учения. И совесть есть нечто, что дает наступить в душе определенному покою тогда, когда человек бывает вправе сказать себе: "Ты сделал то, с чем можешь согласиться". Было бы очень уж плохо - скажут многие, - если бы для одобрения своего поступка нам сначала нужно было бы многому обучиться, познавая сущность и характер добродетели. Поэтому философ, на которого мы взираем как на мученика философии, который своей смертью облагородил и украсил венцом свою философскую деятельность, - Сократ - представил нам такое понятие добродетели, которое трудно совместить с нашим сегодняшним понятием совести. И даже более поздние греческие мыслители повторяли вслед за ним, что усовершенствовать себя в добродетели можно через обучение, а это, в сущности, противоречит идее изначально существующей стихийной силе совести.
Как же могло получиться, что такой благородной и мощной индивидуальности, как Сократ, собственно, было неизвестно понятие совести, какое есть у нас сегодня? И это вместе с тем, что, знакомясь с Сократом, как он показан Платоном в его диалогах, чувствуем: его словами говорит чистейшее чувство морали, высшая добродетель. Это объясняется не чем иным, как тем, что даже те понятия, представления и внутренние душевные переживания, которые сегодня человек ощущает свойственными ему от рождения, человеческая душа завоевала только с течением времени. Тот, кто обращается к духовной жизни человечества в прошлом, непременно заметит, что понятие совести, чувство совести в древние времена - а также и у греческого народа - отличаются от наших сегодняшних представлений. Понятие совести возникло. Но невозможно узнать что-либо о возникновении совести столь легким способом, через внешний опыт и внешнюю науку, как это пытался сделать Пауль Рее, - для этого нужно осветить глубины человеческой души.
В лекциях этого зимнего цикла мы поставили задачу как раз глубже осветить строение человеческой души, причем в свете того, как поднимается душевное развитие к более высокой познавательной способности. Вся душевная жизнь была представлена так, как она является открытому взору видящего, взору, который видит не только внешний, чувственный мир, и получает знания не только об этом мире, но сквозь покров чувственного мира созерцает те области, где находятся истоки последнего, видит духовные подосновы чувственного мира. С другой стороны, указывалось - например, в лекции "Что такое мистика?", - как ясновидческое сознание выходит за пределы нашей обычной душевной жизни и проникает в более глубокие области души. Уже и в обычной душевой жизни, наблюдая себя, обнаруживая в себе мысли, чувства и волевые импульсы, мы полагаем распознать их более глубокие подосновы. Однако, как отмечалось, то, что показывает нам душа в бодрственном состоянии, в сущности, является лишь внешней стороной собственно духовного.
Как необходимо заглянуть за покровы бытия, если мы хотим найти его подоснову, заглянуть за то, что нам показывает зрение, позволяет слышать слух, что познается рассудком посредством мозга, - так же нам следует заглянуть за наши мысли, чувства и волю, за ткань нашей привычной душевной жизни, если хотим познать духовные подосновы нашей собственной жизни. С этой точки зрения мы освещаем человеческую душевную жизнь в различных ее ответвлениях. Становится ясно, что душевную жизнь нужно рассматривать в ее трех отличающихся друг от друга областях; обратите внимание, я не говорю: "в отдельных областях"! В качестве низшего члена душевной жизни нам предстает душа ощущающая. У человека, который пока полностью отдается своим инстинктам, вожделениям и страстям, который не пришел еще к тому, чтобы очищать и облагораживать свои аффекты и страсти и из своего Я достигать над ними господства, - у такого человека преобладает душа ощущающая. По мере того как в дальнейшем человек всё больше и больше становится господином над своими инстинктами, вожделениями, страстями, вычленяется более высокий душевный член: душа рассудочная, или характера. В ней заявляет о себе то, что живет в человеке как чувство истины, как сочувствие к другим людям и тому подобное.
Душа рассудочная развивается из души ощущающей. А самый высший душевный член, которого человек пока может достигнуть (в будущем он разовьет ещё более высокие члены), мы назвали душой сознательной. Тогда как в душе ощущающей на действующие извне впечатления человек отвечает своими страстями и инстинктами, в душе рассудочной он достигает того, чтобы отвечать на впечатления мира, прислушиваясь не к одним только инстинктам и страстям. Когда он очищает свои инстинкты, вожделения и страсти, развивается душа рассудочная. Когда затем человек, с тем, что завоевано им в его внутреннем существе, снова подходит к внешнему миру, когда он, выработав внутренние представления для постижения этого мира говорит себе: мои понятия и представления нужны мне для понимания мира, - когда он как бы снова выходит из себя, чтобы осознать находящееся во внешнем мире, тогда он поднимается к душе сознательной.
Что же действует в человеке посредством этих трех душевных членов? Это человеческое Я, тот центральный пункт внутреннего человеческого существа, которым всё удерживается воедино, которое, словно музыкант, играет на трех струнах душевной жизни, давая им звучать всевозможным образом, в гармонии или в диссонансе. Эту силу во внутреннем существе, проявляющуюся посредством того, что вновь соединяет понятия с вещами мира, мы называем человеческим Я, которое, присутствуя во всех трех душевных членах, подобно внутреннему музыканту играет на трех струнах человеческого душевного существа. Но то, что нам представляется некоего рода внутренней музыкальной игрой Я в наших душевных членах, развилось только постепенно. Да, сегодняшнее сознание развивалось лишь постепенно. Как развилось сознание и вся душевная жизнь современного человека с древних времен - лучше всего это можно понять, если обратить взгляд к тому, чем может стать человек в будущем и чем он может стать уже сегодня, если исходя из души сознательной разовьет свою душу до той ступени, которую можно назвать высшим ясновидческим сознанием.
Обычная душа сознательная позволяет нам постигать лишь тот внешний мир, который предстает жизни чувств. Если человек хочет проникнуть за покров чувственного мира, он должен развить свою душевную жизнь выше, должен продолжить развитие в себе самом. Тогда для него наступает великое переживание - происходит как бы пробуждение души, которое на низшей ступени душевной жизни можно сравнить с операцией над слепорожденным, не знавшим прежде, что такое свет и цвет, и вдруг увидевшим мир, полный света и красок. То же происходит с тем, кто с помощью соответствующих методов приводит свою душу к высшему развитию и переживает мгновение, когда благодаря приобретенному новому органу в душевную жизнь вступают существа и факты, обычно не воспринимающиеся, но всегда обитающие вокруг нас.
Когда человек сознательно, через обучение, развивается к такому ясновидению, он берет с собой в это ясновидение свое Я во всей его полноте. То есть он двигается среди духовных существ и фактов, лежащих в основе нашего чувственного мира так же, как он двигается в чувственном мире между столов и стульев. Свое прежнее Я, которое вело его через душу ощущающую, душу рассудочную, или характера, и душу сознательную, он поднимает с собой в более высокие области человеческой душевной жизни. Теперь от ясновидческого сознания, просветленного и воспламененного человеческим Я, вновь обратим свой взгляд на обычную душевную жизнь. Я человека различным образом живет в трех душевных членах. Если перед нами человек, который всецело живет в возникающих в его душе ощущающей инстинктах, желаниях, страстях и ничего со всем этим не делает, мы говорим, что он отдается своей душе ощущающей, и Я в нем действенно еще в очень слабой мере.
Я пока не имеет особенной мощи, оно следует за инстинктами, желаниями и страстями души ощущающей. Можно сказать: посреди тех сил, которые подобно морским волнам внезапно поднимаются в душе ощущающей, Я присутствует как слабый свет, пока еще мало способный противостоять подступающим инстинктам и волевым импульсам. Уже свободнее и самостоятельнее работает Я в душе рассудочной, или характера. Здесь человек уже в большей мере приходит к самому себе, так как душа рассудочная может развиваться только тогда, когда человек в спокойной, углубленной душевной жизни перерабатывает то, что им внутренне пережито в душе ощущающей. Человек в душе рассудочной приходит к своему Я, то есть к самому себе. Я постепенно просветляется, а затем достигает совершенной ясности, и человек может сказать себе: "Я постиг себя! Я пришел к самопознанию!" К этой ясности Я может прийти только в душе сознательной. Проникающая сила Я проявляется тогда, когда мы восходим из души ощущающей через душу рассудочную к душе сознательной.
Познав, что человек в своем Я через душу сознательную может развиться к ясновидческому сознанию, как бы к более высоким душевным членам, можно понять, почему ясновидящий, рассматривая человеческое развитие, говорит: Я, поднимаясь к высшим душевным членам, входит в душу ощущающую из более низших членов человеческой природы. Мы уже описывали, как всё внутреннее существо в целом - душа ощущающая, душа рассудочная, или характера, и душа сознательная - развивается в совокупности оболочек, которые мы называем физическим телом, эфирным телом и астральным телом, или телом ощущений. Из того, что показывает духовная наука, становится понятно, что это Я, прежде чем развиться через душу ощущающую до души сознательной, первоначально работало в более низших, мало связанных с душевной жизнью членах человека, то есть во внешних оболочках.
До того как Я поднялось в душу ощущающую, оно работало в теле ощущений, ещё раньше - в эфирном теле и в физическом теле. В ту пору оно было в большей степени таким Я, которое вело и руководило человеком извне. Составляя представление о его деятельности, можно сказать примерно следующее: когда перед нами человек в его трех оболочках, мы видим Я действующим, направляющим и ведущим человека. Но этот человек еще не способен сказать о себе: "Я", не способен пока найти в себе средоточие своего существа. Это такое Я, которое правит пока в неведомых глубинах телесной жизни. Но спросим себя: надо ли полагать, что то Я, которое в далеком прошлом руководило человеком и строило его внешнюю телесность, менее несовершенно, чем Я, которое мы несем в своей душе сегодня?
5.V.I9I0.
Позвольте мне начать эту лекцию с одного личного воспоминания. Оно связано с небольшим переживанием, случившимся со мной в ранней юности, и относится к тем маленьким, незначительным эпизодам, которые, однако, приятно вспоминать в течение всей жизни. Как-то в молодости я слушал лекции одного доцента по истории литературы. Этот докладчик начал свой курс с обзора духовной жизни времен Лессинга, желая провести слушателей через целый ряд размышлений по поводу развития литературы второй половины восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия. И он начал со слов, которые способны произвести глубокое впечатление. Желая охарактеризовать главную особенность литературной духовной жизни, начавшейся во времена Лессинга, он сказал: художественное сознание обрело эстетическую совесть. Если исходя из дальнейшего его изложения поразмыслить над тем, что же он хотел сказать - не обсуждая правомочность этого утверждения, - то означало оно примерно следующее. Все размышления об искусстве и все замыслы художественных свершений, которые были свойственны стремлениям Лессинга и его современников, отличались глубочайшей серьезностью: они хотели, чтобы искусство было в жизни не просто придатком, который существует только для того, чтобы дополнить другие жизненные удовольствия, но напротив - хотели, чтобы искусство включилось в развитие как одно из самых необходимых условий достойного человека бытия. Умы, начавшие ту эпоху, стремились возвысить искусство до серьезного и достойного общечеловеческого дела, которое участвует в общем обсуждении значительных и плодотворных вопросов человечества. Вот что хотел сказать тот историк литературы своим утверждением: "В художественно-поэтическую жизнь вошла эстетическая совесть".
Почему же такое высказывание могло иметь значение для души, которая стремилась прислушиваться к загадкам бытия, отражающимся в умах разных индивидуальностей? Это высказывание полно значения по той причине, что взгляд на искусство необходимо было облагородить, обогатив его таким понятием, значимость которого для человеческого бытия, достоинства человека и его предназначения не могла бы вызывать никаких сомнений. Было необходимо подтвердить важность художественных деяний понятием, о значении которого не может быть дискуссий. Утверждая, что душевные переживания, обозначаемые нами словом "совесть", имеют значимость в какой-то области, мы тем самым как бы поднимаем эту область в те сферы, где она будет облагорожена. Другими словами: когда произносится слово "совесть", душа чувствует, что при этом затрагивается то наиболее ценное в душевной жизни человека, отсутствие чего указывало бы на ее ущербность. И как часто, чтобы охарактеризовать величие и значимость подразумеваемого под словом "совесть" - независимо от того, понимается ли она в прямом или в переносном смысле, - говорится: то, что возвещает о себе в человеческой душе как совесть, является в этой душе голосом Бога. И едва ли найдется человек, пусть даже он едва готов размышлять о высших духовных вопросах, который не имел бы ни малейшего представления о том, что обычно называют "совестью". Каждый человек чувствует примерно следующее: чем бы ни был этот голос, но он в каждом человеческом сердце с необоримой силой решает, что хорошо и что плохо, что является злом, что нужно сделать, чтобы человек мог согласиться с самим собой, и чего нельзя допускать, чтобы не подойти к той черте, переступив которую человек будет относиться к самому себе с определенной долей презрения.
Поэтому можно сказать: совесть предстает каждой человеческой душе как нечто святое в человеческом сердце и как нечто такое, о чем сравнительно легко получить какое-то представление. Правда, этот вопрос встает по-иному, если рассмотреть историю и духовную жизнь человечества. И, обращаясь к этим духовным вопросам и пытаясь понять их глубже, невозможно не сделать краткого обзора той области, в которой вполне естественно предполагают найти знание об этом, то есть - области философии. Разумеется, в отношении этого вопроса дело обстоит так же, как и в отношении многого другого: объяснения, дающиеся различными философами по поводу совести, значительно отличаются друг от друга, по крайней мере внешне, - даже если они в той или иной степени и касаются сути, она везде одинаково туманна. Но это было бы еще не самым худшим. Тот, кто действительно хотел бы взять на себя труд, пытаясь выяснить, что понимали различные философы старого и нового времени под словом "совесть", обнаружил бы множество довольно красивых определений, а также множество трудно понимаемых положений, но не нашел бы ничего такого, что заставило его бы признаться себе, что в них окончательно и несомненно выражено то, что он чувствует и о чем он может сказать себе: именно это и есть совесть!
Мы зашли бы слишком далеко, если бы я сейчас развернул перед вами антологию всего, что было сказано о совести ведущими философами в течение столетий. Достаточно только отметить, что начиная примерно с первой трети Средних веков и далее, во всей средневековой философии, когда речь заходила о совести, всегда говорилось, что совесть - это сила человеческой души, способная непосредственно возвещать, что человеку дозволено делать, а что нет. Но - так говорили, например, средневековые философы - в основе этой человеческой душевной силы лежит нечто другое, нечто высшее, чем сама совесть. Индивидуальность, чье имя здесь часто упоминалось, Майстер Экхарт, говорит, что в основе совести лежит маленькая искра, которая, являясь как бы залогом вечности в человеческой душе, с неоспоримой силой указывает на законы добра и зла, когда к ней прислушиваются.
Василий Масютин. Совесть, 1911 г.
Обратившись к новому времени, мы вновь находим различные объяснения совести, в том числе и такие, что должны производить странное впечатление - ведь совершенно очевидно, что они не выражают всей серьезности того внутреннего божественного голоса, называемого совестью. Некоторые философы говорят, что совесть есть нечто приобретаемое человеком, когда тот воспринимает в свою душу всё больший жизненный опыт, всё больше и больше переживает - что для него полезно или вредно, что развивает его или наоборот. И этот совокупный опыт затем изъявляет себя в суждении, которое говорит: делай это, не делай того. Есть и другие философы, которые воспевают совести хвалебные оды, какие только могут быть воспеты. К ним принадлежит великий немецкий философ Иоганн Готтлиб Фихте, который, указывая на Я человека как на основной принцип человеческого мышления и бытия, прежде всего имел в виду не преходящее личное Я, а вечное сущностное ядро в человеке. Вместе с тем он указывал, что наивысшее, что человек способен пережить в своем Я, - это совесть. И он решительно настаивал, что человек не может пережить в себе ничего более высшего, чем повеление: это ты должен делать, а этого не делай, так как это противоречит твоей совести. Благородство и величие, заключенные в этом суждении, не оставляют места для стремления к большему. И если Фихте именно тот, кто убедительнее всех философов говорил о силе и значении человеческого Я, то характерно, что важнейшим импульсом этого Я он считал совесть.
Чем ближе мы к новейшему времени и чем больше мышление приобретает материалистический характер, тем более замечаем, что величие совести сильно принижается - не человеческим сердцем или чувством, но мышлением более или менее материалистически настроенных философов. Пусть это будет показано на одном только примере.
Во второй половине XIX века жил философ, который по благородству своей души, по гармоничности человеческих чувств, по великодушию образа мыслей принадлежал к славным, прекраснейшим индивидуальностям. Сегодня о нем мало вспоминают: я имею в виду Бартоломео Карнери. Знакомясь с его трудами, вы находите, несмотря на благородство его образа мыслей и великодушие убеждений, следующую характеристику совести, проникнутую материалистическим мировоззрением его столетия: "Что мы можем представить себе в связи с понятием "совесть"? По большому счету это не что иное, как сумма привычек и привитых суждений, приобретенных в ранней юности и запечатленных в нас жизнью и воспитанием, которые уже не могут нами ясно осознаваться. И эти привитые нам воспитанием привычки говорят: "Это ты должен делать, это - не должен!""
Таким образом, всё содержание совести сводится здесь к узкому, ограниченному внешнему жизненному опыту и привычкам. Другие, более материалистически ориентированные философы XIX века пошли ещё дальше. В связи с этим интересно сочинение Пауля Рее, философа, имевшего большое влияние на Фридриха Ницше. У него есть сочинение о происхождении совести. Оно интересно не тем, что согласиться было бы невозможно хотя бы с каким-нибудь одним его положением, а тем, что такое воззрение симптоматично для нашего времени. Там говорится примерно следующее (заметим, что когда хотят что-то изложить кратко, парой штрихов, то некоторые подробности обязательно искажаются): человечество развивало в себе все качества, в том числе и совесть. Первоначально люди вообще не имели того, что мы называем совестью. Это всего лишь предрассудок, и притом один из самых влиятельных - считать совесть чем-то вечным. Голоса, который называют совестью, который говорит нам: "Это ты должен делать, а это не должен", первоначально - так считает Пауль Рее - вообще не существовало. Но развивался так называемый инстинкт мести. Это было самым изначальным.
Инстинкт мести развивался в те времена, когда человек стремился отплатить за нанесенные действия тем же, что было совершено по отношению к нему. Жизненные условия усложнялись, и это привело к тому, что в социальных сообществах исполнение мести было передано властям. Люди привыкли думать, что за каждым поступком, нанесшим вред другому, должно следовать то, что раньше называли словом "месть". Так сложилось суждение, что определенные поступки, имевшие дурные последствия, должны компенсироваться ответными действиями. Дальнейшее развитие этого суждения привело к установлению связи между определенными чувствами, которые испытывал человек, совершая какой-либо поступок, или даже когда только поддавался искушению его сделать. Человек забыл, что инстинкт мести был когда-то жизненно необходим, и у него утвердилось чувство, что за каждым поступком, принесшим вред, должно следовать другое действие - как возмещение. Теперь человек полагает, будто в нем говорит "внутренний голос", тогда как в действительности это лишь загнанный внутрь голос инстинкта мести. Здесь мы встречаем крайнюю позицию, так как такое объяснение трактует совесть как полнейшую иллюзию.
Но, с другой стороны, следует всё же признать, что слишком далеко заходят и люди, утверждающие, что совесть существовала уже с тех пор, как на земле появился человек, что она является, так сказать, чем-то вечным. Как те, кто мыслил более духовно, так и те, кто объясняет совесть как чистую иллюзию, ошибаются, ведь понимание этой духовной области очень трудно, несмотря на то что речь идет об обыденных, но - обыденно-священных свойствах нашего человеческого внутреннего существа. Уже из обзора философии можно сделать вывод, что даже лучшие индивидуальности раньше понимали совесть иначе, нежели мы понимаем ее сегодня. Те, кто несколько глубже проникал в такие вещи, справедливо указывали, что, например, у столь благородной индивидуальности, как Сократ, в сущности, нельзя найти ничего подобного тому, что сегодня называется "совестью". Ибо когда мы говорим: совесть - это голос, который в сердце даже самого наивного человека говорит словно по наитию свыше: "Это ты должен делать, а это - оставь!", - то это представление всё же отличается от воззрения Сократа, которое перешло затем и к Платону. Оба они утверждали, что добродетель есть нечто, подлежащее усвоению, то есть нечто, чему можно научиться. Сократ хочет сказать: если человек создаст себе ясные представления о том, что он должен или не должен делать, тогда через обучение, через познание добродетели он сможет постепенно научиться поступать добродетельно.
Тот, кто придерживается сегодняшнего понятия совести, мог бы возразить: плохо было бы дело, если б сначала пришлось ждать, пока не научишься тому, что хорошо и что плохо, - прежде чем прийти к добродетельным поступкам. Совесть - это нечто, что говорит в человеческой душе со стихийной силой, и в отдельных случаях уже давно говорит внятно: "Это делай, а это - оставь!", - говорит еще до того, как мы составили себе высшие представления о том, что хорошо и что плохо, до того, как мы усвоили моральные учения. И совесть есть нечто, что дает наступить в душе определенному покою тогда, когда человек бывает вправе сказать себе: "Ты сделал то, с чем можешь согласиться". Было бы очень уж плохо - скажут многие, - если бы для одобрения своего поступка нам сначала нужно было бы многому обучиться, познавая сущность и характер добродетели. Поэтому философ, на которого мы взираем как на мученика философии, который своей смертью облагородил и украсил венцом свою философскую деятельность, - Сократ - представил нам такое понятие добродетели, которое трудно совместить с нашим сегодняшним понятием совести. И даже более поздние греческие мыслители повторяли вслед за ним, что усовершенствовать себя в добродетели можно через обучение, а это, в сущности, противоречит идее изначально существующей стихийной силе совести.
Как же могло получиться, что такой благородной и мощной индивидуальности, как Сократ, собственно, было неизвестно понятие совести, какое есть у нас сегодня? И это вместе с тем, что, знакомясь с Сократом, как он показан Платоном в его диалогах, чувствуем: его словами говорит чистейшее чувство морали, высшая добродетель. Это объясняется не чем иным, как тем, что даже те понятия, представления и внутренние душевные переживания, которые сегодня человек ощущает свойственными ему от рождения, человеческая душа завоевала только с течением времени. Тот, кто обращается к духовной жизни человечества в прошлом, непременно заметит, что понятие совести, чувство совести в древние времена - а также и у греческого народа - отличаются от наших сегодняшних представлений. Понятие совести возникло. Но невозможно узнать что-либо о возникновении совести столь легким способом, через внешний опыт и внешнюю науку, как это пытался сделать Пауль Рее, - для этого нужно осветить глубины человеческой души.
В лекциях этого зимнего цикла мы поставили задачу как раз глубже осветить строение человеческой души, причем в свете того, как поднимается душевное развитие к более высокой познавательной способности. Вся душевная жизнь была представлена так, как она является открытому взору видящего, взору, который видит не только внешний, чувственный мир, и получает знания не только об этом мире, но сквозь покров чувственного мира созерцает те области, где находятся истоки последнего, видит духовные подосновы чувственного мира. С другой стороны, указывалось - например, в лекции "Что такое мистика?", - как ясновидческое сознание выходит за пределы нашей обычной душевной жизни и проникает в более глубокие области души. Уже и в обычной душевой жизни, наблюдая себя, обнаруживая в себе мысли, чувства и волевые импульсы, мы полагаем распознать их более глубокие подосновы. Однако, как отмечалось, то, что показывает нам душа в бодрственном состоянии, в сущности, является лишь внешней стороной собственно духовного.
Как необходимо заглянуть за покровы бытия, если мы хотим найти его подоснову, заглянуть за то, что нам показывает зрение, позволяет слышать слух, что познается рассудком посредством мозга, - так же нам следует заглянуть за наши мысли, чувства и волю, за ткань нашей привычной душевной жизни, если хотим познать духовные подосновы нашей собственной жизни. С этой точки зрения мы освещаем человеческую душевную жизнь в различных ее ответвлениях. Становится ясно, что душевную жизнь нужно рассматривать в ее трех отличающихся друг от друга областях; обратите внимание, я не говорю: "в отдельных областях"! В качестве низшего члена душевной жизни нам предстает душа ощущающая. У человека, который пока полностью отдается своим инстинктам, вожделениям и страстям, который не пришел еще к тому, чтобы очищать и облагораживать свои аффекты и страсти и из своего Я достигать над ними господства, - у такого человека преобладает душа ощущающая. По мере того как в дальнейшем человек всё больше и больше становится господином над своими инстинктами, вожделениями, страстями, вычленяется более высокий душевный член: душа рассудочная, или характера. В ней заявляет о себе то, что живет в человеке как чувство истины, как сочувствие к другим людям и тому подобное.
Душа рассудочная развивается из души ощущающей. А самый высший душевный член, которого человек пока может достигнуть (в будущем он разовьет ещё более высокие члены), мы назвали душой сознательной. Тогда как в душе ощущающей на действующие извне впечатления человек отвечает своими страстями и инстинктами, в душе рассудочной он достигает того, чтобы отвечать на впечатления мира, прислушиваясь не к одним только инстинктам и страстям. Когда он очищает свои инстинкты, вожделения и страсти, развивается душа рассудочная. Когда затем человек, с тем, что завоевано им в его внутреннем существе, снова подходит к внешнему миру, когда он, выработав внутренние представления для постижения этого мира говорит себе: мои понятия и представления нужны мне для понимания мира, - когда он как бы снова выходит из себя, чтобы осознать находящееся во внешнем мире, тогда он поднимается к душе сознательной.
Что же действует в человеке посредством этих трех душевных членов? Это человеческое Я, тот центральный пункт внутреннего человеческого существа, которым всё удерживается воедино, которое, словно музыкант, играет на трех струнах душевной жизни, давая им звучать всевозможным образом, в гармонии или в диссонансе. Эту силу во внутреннем существе, проявляющуюся посредством того, что вновь соединяет понятия с вещами мира, мы называем человеческим Я, которое, присутствуя во всех трех душевных членах, подобно внутреннему музыканту играет на трех струнах человеческого душевного существа. Но то, что нам представляется некоего рода внутренней музыкальной игрой Я в наших душевных членах, развилось только постепенно. Да, сегодняшнее сознание развивалось лишь постепенно. Как развилось сознание и вся душевная жизнь современного человека с древних времен - лучше всего это можно понять, если обратить взгляд к тому, чем может стать человек в будущем и чем он может стать уже сегодня, если исходя из души сознательной разовьет свою душу до той ступени, которую можно назвать высшим ясновидческим сознанием.
Обычная душа сознательная позволяет нам постигать лишь тот внешний мир, который предстает жизни чувств. Если человек хочет проникнуть за покров чувственного мира, он должен развить свою душевную жизнь выше, должен продолжить развитие в себе самом. Тогда для него наступает великое переживание - происходит как бы пробуждение души, которое на низшей ступени душевной жизни можно сравнить с операцией над слепорожденным, не знавшим прежде, что такое свет и цвет, и вдруг увидевшим мир, полный света и красок. То же происходит с тем, кто с помощью соответствующих методов приводит свою душу к высшему развитию и переживает мгновение, когда благодаря приобретенному новому органу в душевную жизнь вступают существа и факты, обычно не воспринимающиеся, но всегда обитающие вокруг нас.
Когда человек сознательно, через обучение, развивается к такому ясновидению, он берет с собой в это ясновидение свое Я во всей его полноте. То есть он двигается среди духовных существ и фактов, лежащих в основе нашего чувственного мира так же, как он двигается в чувственном мире между столов и стульев. Свое прежнее Я, которое вело его через душу ощущающую, душу рассудочную, или характера, и душу сознательную, он поднимает с собой в более высокие области человеческой душевной жизни. Теперь от ясновидческого сознания, просветленного и воспламененного человеческим Я, вновь обратим свой взгляд на обычную душевную жизнь. Я человека различным образом живет в трех душевных членах. Если перед нами человек, который всецело живет в возникающих в его душе ощущающей инстинктах, желаниях, страстях и ничего со всем этим не делает, мы говорим, что он отдается своей душе ощущающей, и Я в нем действенно еще в очень слабой мере.
Я пока не имеет особенной мощи, оно следует за инстинктами, желаниями и страстями души ощущающей. Можно сказать: посреди тех сил, которые подобно морским волнам внезапно поднимаются в душе ощущающей, Я присутствует как слабый свет, пока еще мало способный противостоять подступающим инстинктам и волевым импульсам. Уже свободнее и самостоятельнее работает Я в душе рассудочной, или характера. Здесь человек уже в большей мере приходит к самому себе, так как душа рассудочная может развиваться только тогда, когда человек в спокойной, углубленной душевной жизни перерабатывает то, что им внутренне пережито в душе ощущающей. Человек в душе рассудочной приходит к своему Я, то есть к самому себе. Я постепенно просветляется, а затем достигает совершенной ясности, и человек может сказать себе: "Я постиг себя! Я пришел к самопознанию!" К этой ясности Я может прийти только в душе сознательной. Проникающая сила Я проявляется тогда, когда мы восходим из души ощущающей через душу рассудочную к душе сознательной.
Познав, что человек в своем Я через душу сознательную может развиться к ясновидческому сознанию, как бы к более высоким душевным членам, можно понять, почему ясновидящий, рассматривая человеческое развитие, говорит: Я, поднимаясь к высшим душевным членам, входит в душу ощущающую из более низших членов человеческой природы. Мы уже описывали, как всё внутреннее существо в целом - душа ощущающая, душа рассудочная, или характера, и душа сознательная - развивается в совокупности оболочек, которые мы называем физическим телом, эфирным телом и астральным телом, или телом ощущений. Из того, что показывает духовная наука, становится понятно, что это Я, прежде чем развиться через душу ощущающую до души сознательной, первоначально работало в более низших, мало связанных с душевной жизнью членах человека, то есть во внешних оболочках.
До того как Я поднялось в душу ощущающую, оно работало в теле ощущений, ещё раньше - в эфирном теле и в физическом теле. В ту пору оно было в большей степени таким Я, которое вело и руководило человеком извне. Составляя представление о его деятельности, можно сказать примерно следующее: когда перед нами человек в его трех оболочках, мы видим Я действующим, направляющим и ведущим человека. Но этот человек еще не способен сказать о себе: "Я", не способен пока найти в себе средоточие своего существа. Это такое Я, которое правит пока в неведомых глубинах телесной жизни. Но спросим себя: надо ли полагать, что то Я, которое в далеком прошлом руководило человеком и строило его внешнюю телесность, менее несовершенно, чем Я, которое мы несем в своей душе сегодня?