Живой "бог" - "Солнце-царь"
Основа тирании старомосковских самодержцев: к вопросу о роли Ивана Грозного в русской истории
В свете установки памятника знаменитому тирану в г. Орле и развернувшейся по этому поводу дискуссии, еще раз представляю свою концепцию относительно российского самодержавия. Главный вопрос: как Великим князьям Московии удалось утвердить безграничную деспотическую власть?
Подчеркну, что я не являюсь сторонником "ордынской версии". Укрепление самодержавной власти осуществлялась как раз на антиордынской риторике. Что касается священных символов и авторитетов, то ими было что угодно, но отнюдь не Орда. Российское самодержавие укреплялось как "единственное в мире" православное Царство. Царь играл роль - ни больше, ни меньше - земного представителя Всевышнего.
Почему этот момент игнорируют многие истории, лично мне не понятно. Только культурологический подход к анализу той эпохи позволяет восстановить господствующую психологическую атмосферу. Именно в этой атмосфере - атмосфере апокалиптических ожиданий - и утверждалась царская тирания.
«Живая икона»
Честно скажу, еще до последнего времени я был уверен, что Иван Грозный испытал некое стороннее и даже какое-то негласное идеологическое влияние, побудившее его к установлению деспотического правления. То есть кто-то конкретно его с определенных лет надоумил к действиям по абсолютному и беспощадному укреплению личной власти: Иван Пересветов, монахи-иосифляне, какие-то заезжие европейские еретики. Не исключаю, что и без них тоже не обошлось. Но, скорее всего, какие-то конкретные учения лишь оформили мировоззрение царя, дали ему дополнительные аргументы в пользу установившегося деспотизма. В то же время, судя по всему, на общий эмоциональный настрой они не влияли. Источник эмоционального влияния был другим. Просто молодой царь - еще до того, как начал расправу над соратниками - уже находился в мистически экзальтированной среде, которая сама по себе была способна пошатнуть его душевное равновесие.
Нельзя не согласиться с Александром Дворкиным, что бояре всячески опекали «божественного» отпрыска с ранних лет и сами готовили его к царской роли - причем так, как они сами в ту пору понимали эту роль. Дворкин верно отмечает, что Ивану с малых лет оказывались высочайшие почести, производившие на него очень сильное впечатление. Однако он не придает значения историческому контексту, ограничиваясь общими нравственными оценками. Дескать, избаловали парнишку высокопарной лестью, вот ему и вскружило голову. Но все ли восхваления, адресованные юному царю, можно назвать лестью, исходя из контекста эпохи? Лесть - это когда лукавят, говорят заведомую неправду или хотя бы сильно приукрашенную правду. А если говорят то, во что искренне верят?
Вот конкретный пример. Дворкин приводит событие 1541 года, когда крымский хан Шагин-Гирей совершил набег на южные окраины Московии. Русские силы начинают спешно собираться, чтобы не допустить прорыва врага к столице. Будущему царю было тогда одиннадцать лет. «Иван, - читаем у Дворкина, - который по решению Боярской думы и митрополита остался в городе, горячо молился в Успенском соборе о победе своего воинства и об избавлении страны от нашествия иноплеменников. В эти дни на него были устремлены взоры всех подданных. И когда, по отражении нашествия, явившиеся к царю воеводы сказали ему: “Государь! Мы победили твоими ангельскими молитвами и твоим счастием!”- он, без сомнения, и сам уверовал в сказанное. На эту веру, превратившуюся в глубокое убеждение, он постоянно опирался и впоследствии».
На этом основании автор делает следующий вывод: «Здесь проявились две составляющие самосознания юного царя, увидевшего себя не только “грозным”, т. е. внушающим трепет, правителем, но и носителем высшей и единственной в своем роде миссии - ходатайствовать за свою страну перед Богом, даровавшим ему власть. Памятование о них будет проявляться во всех его словах и делах с юношеских лет до последних дней».
По факту замечание верное. Однако автор, к сожалению, не развивает мысль до конца. А дело все в том, что вот эта фраза царских воевод: «Мы победили твоими ангельскими молитвами и твоим счастием!» - в ту пору, в XVI столетии, совсем не была метафорой. Сказанное здесь понималось БУКВАЛЬНО! Это в просвещенном XIX веке в ходу были изящные выражения, произносившиеся ради красивого словца, ради «эстетики». Так они и воспринимались - как красивая болтовня, как комплимент, как лесть, наконец. Никакого смысла в них не было, кроме демонстрации лояльности и сильной «любви» к начальству. Начальство платило взаимностью, и могло даже привыкнуть к такой «эстетике», шибко переоценить себя и свои заслуги. Одним словом, слегка утратить адекватность.
Но в XVI веке такие фразы произносились со смыслом. И те, кто их произносил, искренне верили в этот смысл. Иными словами, воеводы ВСЕРЬЕЗ полагали, будто одержали победу молитвами малолетнего наследника престола. Не своим умением и талантом, а именно тем, что благодаря отпрыску царского рода высшие силы оказались на их стороне. Иначе с какой стати в момент опасности общество стало бы с надеждой взирать на одиннадцатилетнего мальчонку? Понятно, что мальчонка, в понимании тогдашних людей, обладал таинственной связью с высшими силами. И тот факт, что он по итогам битвы оказался-таки «фартовым», укрепило в душах подданных мистический трепет перед ним (включая и высокородных бояр).
В общем, к царскому отпрыску относились как к некоему подобию чудотворной иконы. Через него как бы шла прямая связь с Богом. Он сам по себе, своим существованием - вкупе с горячими молитвами - должен был обеспечивать обществу безопасность и процветание. И это был отнюдь не результат каких-то случайных придворных реверансов и льстивых речей. Это были реальные настроения, реальные взгляды на мир, существовавшие в той среде, где находился юный монарх. Он - особа «священная», играющая исключительную роль в судьбе страны уже в силу своего «божественного» происхождения. Могли ли применять к его личности какие-либо человеческие мерки, оценивать с позиции утвержденных нравственных норм, коль само существование царя было - по всеобщему признанию - не от мира сего?
Не удивительно, что во время знаменитой осады Казани царь (в то время уже далеко не мальчик) выполняет ту же «священную» функцию - «обеспечивает» русскому войску поддержку со стороны высших сил. Во время штурма он не выходит из своей походной церкви, предаваясь там молитвам. Конечно же, взятие города царь напрямую увязал с силой своих молитв. Это убеждение подкреплялось торжественным поздравлением со стороны митрополита Макария: «По твоей вере и великим неизреченным трудом и дарова тебе Бог милосердие Свое: град и царство Казанское предаде в руце твои, и возсия тебе благодать Его».
Правда, как отмечает Дворкин, войско, участвовавшее в осаде, не особо-то восторгалось такой вот «молитвенной поддержкой» со стороны царя. Боярам-воеводам хотелось более деятельного участия самодержца во время военных походов. Здесь, по мнению Дворкина, наметилось первое серьезное разногласие между молодым царем и определенной частью знати, которая своими претензиями и наставлениями якобы подрывала его уверенность в своей исключительности. Выражаясь по-современному, вызывала у него «комплексы». Дескать, царь не ввязывался в битву из-за трусости, и что его роль во взятии Казани ничтожна. Поэтому самодержец, считает Дворкин, психологически тянулся к тем, кто подкреплял в нем уверенность в своем божественном предназначении. И, соответственно, таил злобу на тех, кто пытался разрушить его самомнение.
Я нисколько не исключаю того, что указанное разногласие действительно могло появиться. Военные, в силу своих обязанностей вынужденные решать сложные стратегические и тактические задачи и отвечающие за конечный результат, обычно не склонны к длительным припадкам мистического экстаза. Это рядовой воин может на поле боя отдаться эмоциональному порыву, но стратег вынужден дружить с головой. Казанский поход тем и отличался от битвы с Шагин-Гиреем, что это была спланированная операция. И те, кто ее разрабатывал, наверняка в большей степени связывали победу с грамотными тактическими расчетами, с правильной организацией осады, чем с царскими молитвами. И совсем не исключено, что их требование к молодому царю заключалось в том, чтобы он вникал в такие вещи (коль уж он лично отправлялся в поход). То есть, чтобы царь был, так сказать, поближе к земле.
Однако самодержец предпочел витать в облаках. Я не склонен утверждать, что в данном случае он вел себя так из-за трусости или пытался показать боярам своеволие (как полагает Дворкин). Он вел себя в точном соответствии с установившейся традицией, предписывающей ему определенный стиль поведения. Это не было результатом каких-то случайных рефлексий, озарений и размышлений.
Читайте полностью:
РУССКИЙ МОРОК: "Особый путь" в никуда - от Московии до Советского Союза
https://cloud.mail.ru/public/2x6x/gZCCxk4EE
В то же самое время, когда Иван Грозный учинял свои зверства, на другом конце света - в Южной Америке - европейцы могли наблюдать схожую систему власти с обожествленным правителем. Великий Инка - по сути, отображает тот же тип "Солнце-Царя", к которому стремились русские самодержцы.
В свете установки памятника знаменитому тирану в г. Орле и развернувшейся по этому поводу дискуссии, еще раз представляю свою концепцию относительно российского самодержавия. Главный вопрос: как Великим князьям Московии удалось утвердить безграничную деспотическую власть?
Подчеркну, что я не являюсь сторонником "ордынской версии". Укрепление самодержавной власти осуществлялась как раз на антиордынской риторике. Что касается священных символов и авторитетов, то ими было что угодно, но отнюдь не Орда. Российское самодержавие укреплялось как "единственное в мире" православное Царство. Царь играл роль - ни больше, ни меньше - земного представителя Всевышнего.
Почему этот момент игнорируют многие истории, лично мне не понятно. Только культурологический подход к анализу той эпохи позволяет восстановить господствующую психологическую атмосферу. Именно в этой атмосфере - атмосфере апокалиптических ожиданий - и утверждалась царская тирания.
«Живая икона»
Честно скажу, еще до последнего времени я был уверен, что Иван Грозный испытал некое стороннее и даже какое-то негласное идеологическое влияние, побудившее его к установлению деспотического правления. То есть кто-то конкретно его с определенных лет надоумил к действиям по абсолютному и беспощадному укреплению личной власти: Иван Пересветов, монахи-иосифляне, какие-то заезжие европейские еретики. Не исключаю, что и без них тоже не обошлось. Но, скорее всего, какие-то конкретные учения лишь оформили мировоззрение царя, дали ему дополнительные аргументы в пользу установившегося деспотизма. В то же время, судя по всему, на общий эмоциональный настрой они не влияли. Источник эмоционального влияния был другим. Просто молодой царь - еще до того, как начал расправу над соратниками - уже находился в мистически экзальтированной среде, которая сама по себе была способна пошатнуть его душевное равновесие.
Нельзя не согласиться с Александром Дворкиным, что бояре всячески опекали «божественного» отпрыска с ранних лет и сами готовили его к царской роли - причем так, как они сами в ту пору понимали эту роль. Дворкин верно отмечает, что Ивану с малых лет оказывались высочайшие почести, производившие на него очень сильное впечатление. Однако он не придает значения историческому контексту, ограничиваясь общими нравственными оценками. Дескать, избаловали парнишку высокопарной лестью, вот ему и вскружило голову. Но все ли восхваления, адресованные юному царю, можно назвать лестью, исходя из контекста эпохи? Лесть - это когда лукавят, говорят заведомую неправду или хотя бы сильно приукрашенную правду. А если говорят то, во что искренне верят?
Вот конкретный пример. Дворкин приводит событие 1541 года, когда крымский хан Шагин-Гирей совершил набег на южные окраины Московии. Русские силы начинают спешно собираться, чтобы не допустить прорыва врага к столице. Будущему царю было тогда одиннадцать лет. «Иван, - читаем у Дворкина, - который по решению Боярской думы и митрополита остался в городе, горячо молился в Успенском соборе о победе своего воинства и об избавлении страны от нашествия иноплеменников. В эти дни на него были устремлены взоры всех подданных. И когда, по отражении нашествия, явившиеся к царю воеводы сказали ему: “Государь! Мы победили твоими ангельскими молитвами и твоим счастием!”- он, без сомнения, и сам уверовал в сказанное. На эту веру, превратившуюся в глубокое убеждение, он постоянно опирался и впоследствии».
На этом основании автор делает следующий вывод: «Здесь проявились две составляющие самосознания юного царя, увидевшего себя не только “грозным”, т. е. внушающим трепет, правителем, но и носителем высшей и единственной в своем роде миссии - ходатайствовать за свою страну перед Богом, даровавшим ему власть. Памятование о них будет проявляться во всех его словах и делах с юношеских лет до последних дней».
По факту замечание верное. Однако автор, к сожалению, не развивает мысль до конца. А дело все в том, что вот эта фраза царских воевод: «Мы победили твоими ангельскими молитвами и твоим счастием!» - в ту пору, в XVI столетии, совсем не была метафорой. Сказанное здесь понималось БУКВАЛЬНО! Это в просвещенном XIX веке в ходу были изящные выражения, произносившиеся ради красивого словца, ради «эстетики». Так они и воспринимались - как красивая болтовня, как комплимент, как лесть, наконец. Никакого смысла в них не было, кроме демонстрации лояльности и сильной «любви» к начальству. Начальство платило взаимностью, и могло даже привыкнуть к такой «эстетике», шибко переоценить себя и свои заслуги. Одним словом, слегка утратить адекватность.
Но в XVI веке такие фразы произносились со смыслом. И те, кто их произносил, искренне верили в этот смысл. Иными словами, воеводы ВСЕРЬЕЗ полагали, будто одержали победу молитвами малолетнего наследника престола. Не своим умением и талантом, а именно тем, что благодаря отпрыску царского рода высшие силы оказались на их стороне. Иначе с какой стати в момент опасности общество стало бы с надеждой взирать на одиннадцатилетнего мальчонку? Понятно, что мальчонка, в понимании тогдашних людей, обладал таинственной связью с высшими силами. И тот факт, что он по итогам битвы оказался-таки «фартовым», укрепило в душах подданных мистический трепет перед ним (включая и высокородных бояр).
В общем, к царскому отпрыску относились как к некоему подобию чудотворной иконы. Через него как бы шла прямая связь с Богом. Он сам по себе, своим существованием - вкупе с горячими молитвами - должен был обеспечивать обществу безопасность и процветание. И это был отнюдь не результат каких-то случайных придворных реверансов и льстивых речей. Это были реальные настроения, реальные взгляды на мир, существовавшие в той среде, где находился юный монарх. Он - особа «священная», играющая исключительную роль в судьбе страны уже в силу своего «божественного» происхождения. Могли ли применять к его личности какие-либо человеческие мерки, оценивать с позиции утвержденных нравственных норм, коль само существование царя было - по всеобщему признанию - не от мира сего?
Не удивительно, что во время знаменитой осады Казани царь (в то время уже далеко не мальчик) выполняет ту же «священную» функцию - «обеспечивает» русскому войску поддержку со стороны высших сил. Во время штурма он не выходит из своей походной церкви, предаваясь там молитвам. Конечно же, взятие города царь напрямую увязал с силой своих молитв. Это убеждение подкреплялось торжественным поздравлением со стороны митрополита Макария: «По твоей вере и великим неизреченным трудом и дарова тебе Бог милосердие Свое: град и царство Казанское предаде в руце твои, и возсия тебе благодать Его».
Правда, как отмечает Дворкин, войско, участвовавшее в осаде, не особо-то восторгалось такой вот «молитвенной поддержкой» со стороны царя. Боярам-воеводам хотелось более деятельного участия самодержца во время военных походов. Здесь, по мнению Дворкина, наметилось первое серьезное разногласие между молодым царем и определенной частью знати, которая своими претензиями и наставлениями якобы подрывала его уверенность в своей исключительности. Выражаясь по-современному, вызывала у него «комплексы». Дескать, царь не ввязывался в битву из-за трусости, и что его роль во взятии Казани ничтожна. Поэтому самодержец, считает Дворкин, психологически тянулся к тем, кто подкреплял в нем уверенность в своем божественном предназначении. И, соответственно, таил злобу на тех, кто пытался разрушить его самомнение.
Я нисколько не исключаю того, что указанное разногласие действительно могло появиться. Военные, в силу своих обязанностей вынужденные решать сложные стратегические и тактические задачи и отвечающие за конечный результат, обычно не склонны к длительным припадкам мистического экстаза. Это рядовой воин может на поле боя отдаться эмоциональному порыву, но стратег вынужден дружить с головой. Казанский поход тем и отличался от битвы с Шагин-Гиреем, что это была спланированная операция. И те, кто ее разрабатывал, наверняка в большей степени связывали победу с грамотными тактическими расчетами, с правильной организацией осады, чем с царскими молитвами. И совсем не исключено, что их требование к молодому царю заключалось в том, чтобы он вникал в такие вещи (коль уж он лично отправлялся в поход). То есть, чтобы царь был, так сказать, поближе к земле.
Однако самодержец предпочел витать в облаках. Я не склонен утверждать, что в данном случае он вел себя так из-за трусости или пытался показать боярам своеволие (как полагает Дворкин). Он вел себя в точном соответствии с установившейся традицией, предписывающей ему определенный стиль поведения. Это не было результатом каких-то случайных рефлексий, озарений и размышлений.
Читайте полностью:
РУССКИЙ МОРОК: "Особый путь" в никуда - от Московии до Советского Союза
https://cloud.mail.ru/public/2x6x/gZCCxk4EE
В то же самое время, когда Иван Грозный учинял свои зверства, на другом конце света - в Южной Америке - европейцы могли наблюдать схожую систему власти с обожествленным правителем. Великий Инка - по сути, отображает тот же тип "Солнце-Царя", к которому стремились русские самодержцы.