Из нового
***
Выбираешь февраль с бесноватой волынкой метелей,
немотою снегов - неизбывной, глубокой как страх
перед празднеством смерти, с дымящим на кладбищах елей
миражом Рождества, с мчащей на оголтелых ветрах
кавалерией времени - воинством неумолимым.
От него не спастись. Белый свет разметал снеговей -
то пропавшая без вести вьюжит эпоха, чьё имя
ты почти позабыл, опоздавши стать воздухом в ней.
Выбираешь пути, чтоб торить их по топкому снегу,
от начала начал, столько, сколько ещё проживёшь,
лишь бы дальше от мест, где хула и хвала - всё за деньги,
как война или мир, только жизнь - ни за грош, ни за грош.
Тучен град Вавилон, величавы цари, но в конце им
умирать в кандалах срама, немощи, скорби, тоски.
И бежишь от волхвов, а волхвы всё трясут кадуцеем,
в кровь стирая язык, бредя небом своим плутовским.
Выбираешь «прости», и «прощай» выбираешь, а значит,
выбираешь «люблю». И твоя непогожая речь
замирает в тебе, изнутри тебя холодом нянчит,
и лелеет всё то, что уже не сумел ты сберечь.
Всё разборчивей зов голосящих взахлёб колоколен,
что наотмашь зовут в затрапезной родимой глуши.
Спит отечество, но бродит лакомый дух алкоголя
вместе с духом святым, ибо здесь нет покоя лишь им.
Истончившийся холст в Лету канувших тысячелетий
всё полощет февраль, и те, двое, всё бродят окрест.
Но над всей этой пустошью, видимо, есть кто-то третий,
потому что опять в гулах вьюги ты слышишь оркестр,
потому что зовут колокольни, и звёздные Рыбы
к Водолею плывут. И отечество здесь и не здесь.
Потому, наконец, что он есть у тебя, этот выбор,
что бы ни было там, но ты знаешь, он всё-таки есть.
***
Всегда больной вопрос - а судьи кто?
Я сам их видел - это люди в чёрном.
Я с ними пил, рядясь елейным чёртом -
чужой среди своих, я конь в пальто
среди манкуртов в мантиях, среди
слуг Плутоса и вечного Обкома…
А у Фемиды снова глаукома,
ей не до смертных, ей не до судьи,
торжественно прошествовавшей в зал,
где ждут закланья жертвенные овцы.
Какую правосудия торговцы
назначат цену? Если бы я знал!
Какую будут истину искать
глашатаи судьбы и приговора?
Конечно, вор легко почует вора,
тем более, когда воры под стать
друг другу, но от этого исход
затеянной стряпни ясней не станет.
Ну, кто ж посмеет прикоснуться к тайне
их комнат совещательных? И вот
опять свершится таинство сие.
Спасибо всем, участвовавшим в фарсе!
Уходят лицедеи восвояси,
и я пойду... над пропастью в овсе.
Выбираешь февраль с бесноватой волынкой метелей,
немотою снегов - неизбывной, глубокой как страх
перед празднеством смерти, с дымящим на кладбищах елей
миражом Рождества, с мчащей на оголтелых ветрах
кавалерией времени - воинством неумолимым.
От него не спастись. Белый свет разметал снеговей -
то пропавшая без вести вьюжит эпоха, чьё имя
ты почти позабыл, опоздавши стать воздухом в ней.
Выбираешь пути, чтоб торить их по топкому снегу,
от начала начал, столько, сколько ещё проживёшь,
лишь бы дальше от мест, где хула и хвала - всё за деньги,
как война или мир, только жизнь - ни за грош, ни за грош.
Тучен град Вавилон, величавы цари, но в конце им
умирать в кандалах срама, немощи, скорби, тоски.
И бежишь от волхвов, а волхвы всё трясут кадуцеем,
в кровь стирая язык, бредя небом своим плутовским.
Выбираешь «прости», и «прощай» выбираешь, а значит,
выбираешь «люблю». И твоя непогожая речь
замирает в тебе, изнутри тебя холодом нянчит,
и лелеет всё то, что уже не сумел ты сберечь.
Всё разборчивей зов голосящих взахлёб колоколен,
что наотмашь зовут в затрапезной родимой глуши.
Спит отечество, но бродит лакомый дух алкоголя
вместе с духом святым, ибо здесь нет покоя лишь им.
Истончившийся холст в Лету канувших тысячелетий
всё полощет февраль, и те, двое, всё бродят окрест.
Но над всей этой пустошью, видимо, есть кто-то третий,
потому что опять в гулах вьюги ты слышишь оркестр,
потому что зовут колокольни, и звёздные Рыбы
к Водолею плывут. И отечество здесь и не здесь.
Потому, наконец, что он есть у тебя, этот выбор,
что бы ни было там, но ты знаешь, он всё-таки есть.
***
Всегда больной вопрос - а судьи кто?
Я сам их видел - это люди в чёрном.
Я с ними пил, рядясь елейным чёртом -
чужой среди своих, я конь в пальто
среди манкуртов в мантиях, среди
слуг Плутоса и вечного Обкома…
А у Фемиды снова глаукома,
ей не до смертных, ей не до судьи,
торжественно прошествовавшей в зал,
где ждут закланья жертвенные овцы.
Какую правосудия торговцы
назначат цену? Если бы я знал!
Какую будут истину искать
глашатаи судьбы и приговора?
Конечно, вор легко почует вора,
тем более, когда воры под стать
друг другу, но от этого исход
затеянной стряпни ясней не станет.
Ну, кто ж посмеет прикоснуться к тайне
их комнат совещательных? И вот
опять свершится таинство сие.
Спасибо всем, участвовавшим в фарсе!
Уходят лицедеи восвояси,
и я пойду... над пропастью в овсе.