На исход зимы
Истлевает зима, и опять бестолково убитым
притворяется время, но всё же с ним что-то не так.
Стала жизнь наполняться каким-то несбыточным бытом.
Ни тебе дионисий, ни яростных битв - нищета
местечковой тщеты, но и та всё уступчивей, робче,
словно чует, чертовка, что нынче чужая она.
В небе ветер шурует - божественный чернорабочий,
роет ямы воздушные, шепчет врасплох имена
птицы, камня, пылинки… и что-то невнятное дальше,
что-то слишком далёкое, слишком лукавое, но
притерпеться бы к счастью, которым уже обладаешь,
остальное - тщета, остальное постичь не дано.
Вот и пробуешь жить чуть подробнее, пристальней, проще,
пьёшь и с мартом братаешься, слушаешь благостный трёп
шебутных воробьев, обнимаешься с ветром, на ощупь
приближаясь к развязке, и замертво рухнув в сугроб,
поднимаешься снова, не ведая срока и века.
Город, светом исколотый, сам на себя не похож.
Знать бы, что впереди? Но по данным сорочьей разведки
всё решает мгновенье, которым теперь и живешь.
притворяется время, но всё же с ним что-то не так.
Стала жизнь наполняться каким-то несбыточным бытом.
Ни тебе дионисий, ни яростных битв - нищета
местечковой тщеты, но и та всё уступчивей, робче,
словно чует, чертовка, что нынче чужая она.
В небе ветер шурует - божественный чернорабочий,
роет ямы воздушные, шепчет врасплох имена
птицы, камня, пылинки… и что-то невнятное дальше,
что-то слишком далёкое, слишком лукавое, но
притерпеться бы к счастью, которым уже обладаешь,
остальное - тщета, остальное постичь не дано.
Вот и пробуешь жить чуть подробнее, пристальней, проще,
пьёшь и с мартом братаешься, слушаешь благостный трёп
шебутных воробьев, обнимаешься с ветром, на ощупь
приближаясь к развязке, и замертво рухнув в сугроб,
поднимаешься снова, не ведая срока и века.
Город, светом исколотый, сам на себя не похож.
Знать бы, что впереди? Но по данным сорочьей разведки
всё решает мгновенье, которым теперь и живешь.