Сатуновский
занимаюсь не тем, чем надо бы. беру подряд стихи ЯС и записываю, что имею о них сказать, в любимом жанре аналитического комментария:) есть потребность вербализировать свои впечатления. добавления, несогласия и прочая - приветствуются, как всегда.
5
У часового я спросил:
скажите, можно ходить по плотине?
- Идить! - ответил часовой
и сплюнул за перила.
Сняв шляпу,
я пошел
по плотине,
овеянной славой,
с левого берега
на правый
и статью из Конституции прочёл.
Так вот он, Днепрострой.
Я вижу
символ овеществленного труда,
а подо мной стоит вода
с одной стороны выше,
с другой стороны ниже.
сентябрь 1938, Запорожье
Стихотворение, точнее, его концовку можно трактовать символически: такую установку дает и сам текст («символ овеществленного труда»): вода под ногами - неустойчивость поверхности, существования, всего бытия, его призрачность. Плотина - символ укрощенной стихии, но это укрощение нарушает гармонию («с одной стороны выше, с другой стороны ниже»). Сама ситуация прохода по плотине отсылает к исходу сынов Израилевых из Египта («воды же были им стеною по правую и по левую сторону»), но в "сниженном варианте": с чудом Моисея, проявлением духовной силы одного человека соотносится «символ овеществленного труда» советского народа (не говоря уже о стилистике: "идить!", "сплюнул"). Сама «квазисакральная ситуация» (на «сакральность» указывает «почтение» героя по отношению к «святому месту» - снятие шляпы) прохода по плотине сопровождается чтением «квазисвященного текста» - Конституции СССР. (Возможно, имеется ввиду недавно появившаяся Конституция 1936 г. Хотя соблазнительно связать со стихотворением первые строки Конституции 1924 г.: «Со времени образования советских республик, государства мира раскололись на два лагеря: лагерь капитализма и лагерь социализма». «Там, в лагере капитализма…» «Здесь, в лагере социализма…» «…неустойчивость международного положения…» и пр.) Квазирелигиозный контекст особым образом освещает и экономический термин «овеществленный труд»: плотина представляется зримым результатом деятельности демиургов.
Напрашивается каламбур: картину Днепростроя и конституцию соединяет мотив соединения (берегов > стран и народов). Сложнейший инженерный проект и текст конституции сходны и функционально: устанавление новых законов - течения реки и жизни государства. Кроме того, отмеченные мотивы неустойчивости и призрачности приложимы и конституции тоже - ведь к моменту написания стихов в СССР сменили друг друга 3 разных текста основного закона.
Таким образом, "плотина" - одновременно и соединяющий мост, и «трещина», аномалия в ходе вещей, чудо, являющее собой опасность.
6
Вчера, опаздывая на работу,
я встретил женщину, ползавшую по льду,
и поднял ее, а потом подумал: - Ду-
рак, а вдруг она враг народа?
Вдруг! - а вдруг наоборот?
Вдруг она друг? Или, как сказать, обыватель?
Обыкновенная старуха на вате,
шут ее разберет.
1939, Днепропетровск
Прозаическая ситуация (лирический герой помогает подняться пожилой женщине, поскользнувшейся на гололеде) представлена в начале текста как абсурдная неслучайно. Абсурд подготавливает рефлексию ЛГ о своем поступке. Его поступок (помощь) - этически, человечески единственно возможный. Сознание героя как будто игнорирует все это, априорных этических установок у него нет. Трагизм в том, что его подсознание (или до-сознание) этими установками все же наделено (сначала помог, потом подумал). Этические нормы заменены категориями тоталитарного общества. Вырваться за пределы элементарной бинарной системы представлений (друг//враг), как мы видим, оказывается нелегко - герою приходится подбирать слова, чтобы обозначить «нейтральный статус» человека. Найденное им слово «обыватель» в своем актуальном для 30-х годов значении словарем Ушакова характеризуется как презрительное: «человек, лишенный общественного кругозора, с косными, мещанскими взглядами; человек, уклонившийся от классовых позиций пролетариата». В последнем же определении (обыкновенная старуха на вате») отрицательный компонент как будто ощущается меньше, но при этом старуха метонимически уподоблена предмету одежды («старуха на вате»), а «шут ее разберет» говорит об отказе героя от дальнейшей рефлексии. Рефлексия упирается в понятийные ограничения, в недостаток словарного запаса, в страх перед размышлениями.
5
У часового я спросил:
скажите, можно ходить по плотине?
- Идить! - ответил часовой
и сплюнул за перила.
Сняв шляпу,
я пошел
по плотине,
овеянной славой,
с левого берега
на правый
и статью из Конституции прочёл.
Так вот он, Днепрострой.
Я вижу
символ овеществленного труда,
а подо мной стоит вода
с одной стороны выше,
с другой стороны ниже.
сентябрь 1938, Запорожье
Стихотворение, точнее, его концовку можно трактовать символически: такую установку дает и сам текст («символ овеществленного труда»): вода под ногами - неустойчивость поверхности, существования, всего бытия, его призрачность. Плотина - символ укрощенной стихии, но это укрощение нарушает гармонию («с одной стороны выше, с другой стороны ниже»). Сама ситуация прохода по плотине отсылает к исходу сынов Израилевых из Египта («воды же были им стеною по правую и по левую сторону»), но в "сниженном варианте": с чудом Моисея, проявлением духовной силы одного человека соотносится «символ овеществленного труда» советского народа (не говоря уже о стилистике: "идить!", "сплюнул"). Сама «квазисакральная ситуация» (на «сакральность» указывает «почтение» героя по отношению к «святому месту» - снятие шляпы) прохода по плотине сопровождается чтением «квазисвященного текста» - Конституции СССР. (Возможно, имеется ввиду недавно появившаяся Конституция 1936 г. Хотя соблазнительно связать со стихотворением первые строки Конституции 1924 г.: «Со времени образования советских республик, государства мира раскололись на два лагеря: лагерь капитализма и лагерь социализма». «Там, в лагере капитализма…» «Здесь, в лагере социализма…» «…неустойчивость международного положения…» и пр.) Квазирелигиозный контекст особым образом освещает и экономический термин «овеществленный труд»: плотина представляется зримым результатом деятельности демиургов.
Напрашивается каламбур: картину Днепростроя и конституцию соединяет мотив соединения (берегов > стран и народов). Сложнейший инженерный проект и текст конституции сходны и функционально: устанавление новых законов - течения реки и жизни государства. Кроме того, отмеченные мотивы неустойчивости и призрачности приложимы и конституции тоже - ведь к моменту написания стихов в СССР сменили друг друга 3 разных текста основного закона.
Таким образом, "плотина" - одновременно и соединяющий мост, и «трещина», аномалия в ходе вещей, чудо, являющее собой опасность.
6
Вчера, опаздывая на работу,
я встретил женщину, ползавшую по льду,
и поднял ее, а потом подумал: - Ду-
рак, а вдруг она враг народа?
Вдруг! - а вдруг наоборот?
Вдруг она друг? Или, как сказать, обыватель?
Обыкновенная старуха на вате,
шут ее разберет.
1939, Днепропетровск
Прозаическая ситуация (лирический герой помогает подняться пожилой женщине, поскользнувшейся на гололеде) представлена в начале текста как абсурдная неслучайно. Абсурд подготавливает рефлексию ЛГ о своем поступке. Его поступок (помощь) - этически, человечески единственно возможный. Сознание героя как будто игнорирует все это, априорных этических установок у него нет. Трагизм в том, что его подсознание (или до-сознание) этими установками все же наделено (сначала помог, потом подумал). Этические нормы заменены категориями тоталитарного общества. Вырваться за пределы элементарной бинарной системы представлений (друг//враг), как мы видим, оказывается нелегко - герою приходится подбирать слова, чтобы обозначить «нейтральный статус» человека. Найденное им слово «обыватель» в своем актуальном для 30-х годов значении словарем Ушакова характеризуется как презрительное: «человек, лишенный общественного кругозора, с косными, мещанскими взглядами; человек, уклонившийся от классовых позиций пролетариата». В последнем же определении (обыкновенная старуха на вате») отрицательный компонент как будто ощущается меньше, но при этом старуха метонимически уподоблена предмету одежды («старуха на вате»), а «шут ее разберет» говорит об отказе героя от дальнейшей рефлексии. Рефлексия упирается в понятийные ограничения, в недостаток словарного запаса, в страх перед размышлениями.