назад в будущее
Мечущий бисер dkuzmin давно ещё обронил одну мысль, которой я внял только сейчас, найдя способ ее развернуть.
Мишель Фуко понимал имя автора как классифицирующую функцию, которая "позволяет сгруппировать ряд текстов, разграничить их, исключить из их числа одни и противопоставить их другим", а значит, как фикцию "которая конструирует некое разумное существо, которое и называют автором". Отброшу за ненадобностью философскую проблематику смерти субъекта; мне важно в этих рассуждениях понимание имени-автора как чего-то большего, чем просто-имя. В том же ключе об именах в поэзии Хлебникова писал Р. Дуганов: "В каком же значении нужно понимать эти имена? Очевидно, не в личностном, не в портретном, а в мифопоэтическом» смысле. «Тютчев, скажем, знаменует здесь не имя этого человека, а имя мира, созданного его творчеством. В мифопоэтической эстетике имя писателя есть символ его мира, понимаемого как миф".
Таким образом, "имена-авторов" априори значимы, за ними стоят стоит корпус текстов, культурные ассоциации, дискурсивные пласты, целые эстетические миры. Возникновение в стихах антропонима провоцирует читателя на отклик, на извлечение ряда дескрипций («Маяковский» - великий (советский) поэт, футурист, автор «Флейты-позвоночника», «Советского паспорта» и т.д., и т.д.), проще говоря - на узнавание названного. Но почему в поэзии Сатуновского так силен эффект от введения имен, которые не опознаются? Часто - рядом с именами-авторов, например:
Представь себе, в доме ВХУТЕИНа,
где Фёкла Борисовна
и тень Давида,
такой гамуля-тышлеревич Куперман,
такой милеля,
не просто травящий, а кислотой медь,
напомнил мне, что все непоправимо.
17 июня 1970
Предполагается, что эти имена - не менее значимы для лирического героя, чем имена-авторов. За ними стоят не менее богатые миры, но доступны они только его сознанию, его, лирического героя, памяти. Если за именами-авторов признать их явную семантическую глубину и емкость (что я пытался показать ранее), то имена-близких в текстах Сатуновского функционируют, расширяя термин Тынянова, как "эквиваленты" таких сверхзначимых слов, по инерции принимающие на себя их «смысловую энергию».
Мишель Фуко понимал имя автора как классифицирующую функцию, которая "позволяет сгруппировать ряд текстов, разграничить их, исключить из их числа одни и противопоставить их другим", а значит, как фикцию "которая конструирует некое разумное существо, которое и называют автором". Отброшу за ненадобностью философскую проблематику смерти субъекта; мне важно в этих рассуждениях понимание имени-автора как чего-то большего, чем просто-имя. В том же ключе об именах в поэзии Хлебникова писал Р. Дуганов: "В каком же значении нужно понимать эти имена? Очевидно, не в личностном, не в портретном, а в мифопоэтическом» смысле. «Тютчев, скажем, знаменует здесь не имя этого человека, а имя мира, созданного его творчеством. В мифопоэтической эстетике имя писателя есть символ его мира, понимаемого как миф".
Таким образом, "имена-авторов" априори значимы, за ними стоят стоит корпус текстов, культурные ассоциации, дискурсивные пласты, целые эстетические миры. Возникновение в стихах антропонима провоцирует читателя на отклик, на извлечение ряда дескрипций («Маяковский» - великий (советский) поэт, футурист, автор «Флейты-позвоночника», «Советского паспорта» и т.д., и т.д.), проще говоря - на узнавание названного. Но почему в поэзии Сатуновского так силен эффект от введения имен, которые не опознаются? Часто - рядом с именами-авторов, например:
Представь себе, в доме ВХУТЕИНа,
где Фёкла Борисовна
и тень Давида,
такой гамуля-тышлеревич Куперман,
такой милеля,
не просто травящий, а кислотой медь,
напомнил мне, что все непоправимо.
17 июня 1970
Предполагается, что эти имена - не менее значимы для лирического героя, чем имена-авторов. За ними стоят не менее богатые миры, но доступны они только его сознанию, его, лирического героя, памяти. Если за именами-авторов признать их явную семантическую глубину и емкость (что я пытался показать ранее), то имена-близких в текстах Сатуновского функционируют, расширяя термин Тынянова, как "эквиваленты" таких сверхзначимых слов, по инерции принимающие на себя их «смысловую энергию».