Бабель и А. Григорьев
запишу пока сюда, застолблю делянку. В единственном встретившемся мне пока разборе "Ди Грассо" Бабеля (Г.Фрейдин, "Fat Tuesday in Odessa: Isaac Babel's "Di Grasso" as a Testament and Manifesto" ) найден прототип - сицилийский актер Джованни Грассо, и собрано много внутри-бабелевским реминисценций. а ведь как можно покрутиться вокруг: имени Джованни, сюжета "сицилийской драмы" (убийство из-за ревности). вампирский укус в шею и высасывание крови трактуется Г.Ф. как мотив декапитации (в широком смысле), связанный с комплексом кастрации и самоутверждением как личности, метафора победы над тиранией семьи. Сам Джованни назван так "конечно, вслед за Иоанном Крестителем" (но почему не за Доном Жуаном?).
кажется, в "Ди Грассо" там есть множество всякой интертекстуальности. прежде всего - "Великий трагик" Ап.Григорьева, который тянет за собой много чего еще (Шекспира, Пушкина, Тургенева). хотя м.б. это уже прокомментировано и я открываю Америку? вот только пара (правда, сильных) моментов:
Бабель:
С минуты на минуту отец мог
хватиться часов, взятых у него без позволения и заложенных у Коли Шварца.
Успев привыкнуть к золотым часам и будучи человеком, пившим по утрам
вместо чая бессарабское вино, Коля, получив обратно свои деньги, не мог,
однако, решиться вернуть мне часы.
Григорьев:
- Вот как... часы завелись! - заметил я насмешливо. - Надолго ли?
- Глупый, с позволения сказать, вопрос, мой милейший, - отвечал Иван
Иванович, нисколько не смущаясь, - глупый потому, что совершенно лишний...
Часы - это касса сбережения ходячей монеты, до первого востребования...
Однако пора, говорю я вам.
Бабель (конец рассказа):
Они дошли до угла и повернули на Пушкинскую. Сжимая часы, я остался
один и вдруг, с такой ясностью, какой никогда не испытывал до тех пор,
увидел уходившие ввысь колонны Думы, освещенную листву на бульваре,
бронзовую голову Пушкина с неярким отблеском луны на ней, увидел в первый
раз окружавшее меня таким, каким оно было на самом деле, - затихшим и
невыразимо прекрасным.
Григорьев:
Это была не безобразная физиономия хамита-негра, а открытая,
благородно-спокойная и, несмотря на зрелый возраст, прекрасная, хотя
бронзовая физиономия семита-мавра. <...>
<конец рассказа>:
И потому ничего не анализировали мы с Иваном Ивановичем в эту ночь,
сидя в кафе "Piccolo Helvetico" на площади собора. Иван Иванович мрачно и
беспощадно пил коньяк, а я смотрел в окно кофейной на чудную весеннюю,
свежодышавшую ночь да на мою любимицу, колокольню Duomo - эту разубранную
инкрустациями, но не отягощенную" ими, стройную, легкую и высокую ростом
красавицу! И одно только я знал и чувствовал, что хорошо, по словам нашего
божественного поэта, "упиться гармонией и облиться слезами над вымыслом".
кажется, в "Ди Грассо" там есть множество всякой интертекстуальности. прежде всего - "Великий трагик" Ап.Григорьева, который тянет за собой много чего еще (Шекспира, Пушкина, Тургенева). хотя м.б. это уже прокомментировано и я открываю Америку? вот только пара (правда, сильных) моментов:
Бабель:
С минуты на минуту отец мог
хватиться часов, взятых у него без позволения и заложенных у Коли Шварца.
Успев привыкнуть к золотым часам и будучи человеком, пившим по утрам
вместо чая бессарабское вино, Коля, получив обратно свои деньги, не мог,
однако, решиться вернуть мне часы.
Григорьев:
- Вот как... часы завелись! - заметил я насмешливо. - Надолго ли?
- Глупый, с позволения сказать, вопрос, мой милейший, - отвечал Иван
Иванович, нисколько не смущаясь, - глупый потому, что совершенно лишний...
Часы - это касса сбережения ходячей монеты, до первого востребования...
Однако пора, говорю я вам.
Бабель (конец рассказа):
Они дошли до угла и повернули на Пушкинскую. Сжимая часы, я остался
один и вдруг, с такой ясностью, какой никогда не испытывал до тех пор,
увидел уходившие ввысь колонны Думы, освещенную листву на бульваре,
бронзовую голову Пушкина с неярким отблеском луны на ней, увидел в первый
раз окружавшее меня таким, каким оно было на самом деле, - затихшим и
невыразимо прекрасным.
Григорьев:
Это была не безобразная физиономия хамита-негра, а открытая,
благородно-спокойная и, несмотря на зрелый возраст, прекрасная, хотя
бронзовая физиономия семита-мавра. <...>
<конец рассказа>:
И потому ничего не анализировали мы с Иваном Ивановичем в эту ночь,
сидя в кафе "Piccolo Helvetico" на площади собора. Иван Иванович мрачно и
беспощадно пил коньяк, а я смотрел в окно кофейной на чудную весеннюю,
свежодышавшую ночь да на мою любимицу, колокольню Duomo - эту разубранную
инкрустациями, но не отягощенную" ими, стройную, легкую и высокую ростом
красавицу! И одно только я знал и чувствовал, что хорошо, по словам нашего
божественного поэта, "упиться гармонией и облиться слезами над вымыслом".