два моностиха
выложу-ка еще кусочек про Сатуновского.
…и многие, многие другие…
10 февраля 1976
***
И многие, многие другие (и многие совсем другие…)
29 октября 1981
Второй текст, написанный спустя почти пять лет, можно назвать вариантом первого. Отличается он как в своем объеме, не говоря о семантике, так и в пунктуационном отношении. Моностих 76 г. обрамлен многоточиями, благодаря чему такие тексты, по мнению Кузьмина, «прочитываются, как речевые фрагменты» [Д. Кузьмин dkuzmin: История русского моностиха]. Иными словами, перед нами один из ярких примеров «конкретной поэзии» или «found poetry» - фрагмент речи, осмысленный как поэтическое целое, вырванный из ситуативного контекста и получает за счет этого вариативность интерпретации. Начальный союз «и» маркирует фрагментарность стиха, повтор придает семантике «многие» большую интенсивность. Оба знаменательных слова имеют очень широкую семантику: «другие» является определительным местоимением, а прилагательное «многие» приближается к местоимению по семантической широте.
Моностих представляет собой устойчивую формулу, завершающую предшествующий ей ряд однородных членов. «Однородность» и «массовость» и есть главные смысловые опоры моностиха. Его интерпретационным фоном служит в первую очередь исторический контекст советского строя и его коллективистской идеологии, а шире - культуры XX века, ставшего веком массового общества, глобализации всех социальных процессов. Эффект состоит в емкости и тесноте виртуального перечислительного ряда «слева» и «справа» от однострока. Воспроизведенная формула уравнивания и «безразличия» ко многим, многим «остальным» с известной долей допущения может быть прочитана как фрагмент тоталитарного дискурса : в ряде однородных членов словосочетание «многие другие» само по себе редуцирует значимость неназванных лиц (вещей, явлений) и - образно говоря - играет роль «судьбы»: кому-то (или чему-то) «повезло» быть названным, а другим - нет, язык лишь указывает на их наличие. У Сатуновского же этот языковой смысл усиливается редукцией всего ряда названных - в стихотворении не назван никто и ничто , все сводятся ко «многим другим», а местоимение, изъятое из контекста и лишенное противопоставления «не-другим», теряет свое различительное значение.
Моностих 81 г. приобретает второй виток: к приведенным смыслам добавляется другая семантическая доминанта - это текст не только (или не столько) о стирании личности, но о ее метаморфозе. На основании формальной структуры строчки выстраивается целая социальная модель: если за многих, многих других принять советское общество, то многие совсем другие окажутся самой советизированной его частью - теми, кто изменил «себе-прежним». В этой интерпретации «другие» имеет разные смысловые оттенки: в левой части моностиха слово столь же собирательно и абстрактно, как и в рассмотренном выше стихе 76 г., в правой же части местоимение получает идентификационную «точку отсчета» - «другие, нежели те, кто остался верен себе».
В поставленных рядом двух вариантных моностихах возникает и метапоэтическое измерение. Они реализуют принцип абсолютной значимости любого текстового элемента: стих 81 г. действительно «совсем другой» - и отличие здесь тем более важно, что оно продемонстрировано на примере дублирования "исходного" текста с минимальными изменениеми.
…и многие, многие другие…
10 февраля 1976
***
И многие, многие другие (и многие совсем другие…)
29 октября 1981
Второй текст, написанный спустя почти пять лет, можно назвать вариантом первого. Отличается он как в своем объеме, не говоря о семантике, так и в пунктуационном отношении. Моностих 76 г. обрамлен многоточиями, благодаря чему такие тексты, по мнению Кузьмина, «прочитываются, как речевые фрагменты» [Д. Кузьмин dkuzmin: История русского моностиха]. Иными словами, перед нами один из ярких примеров «конкретной поэзии» или «found poetry» - фрагмент речи, осмысленный как поэтическое целое, вырванный из ситуативного контекста и получает за счет этого вариативность интерпретации. Начальный союз «и» маркирует фрагментарность стиха, повтор придает семантике «многие» большую интенсивность. Оба знаменательных слова имеют очень широкую семантику: «другие» является определительным местоимением, а прилагательное «многие» приближается к местоимению по семантической широте.
Моностих представляет собой устойчивую формулу, завершающую предшествующий ей ряд однородных членов. «Однородность» и «массовость» и есть главные смысловые опоры моностиха. Его интерпретационным фоном служит в первую очередь исторический контекст советского строя и его коллективистской идеологии, а шире - культуры XX века, ставшего веком массового общества, глобализации всех социальных процессов. Эффект состоит в емкости и тесноте виртуального перечислительного ряда «слева» и «справа» от однострока. Воспроизведенная формула уравнивания и «безразличия» ко многим, многим «остальным» с известной долей допущения может быть прочитана как фрагмент тоталитарного дискурса : в ряде однородных членов словосочетание «многие другие» само по себе редуцирует значимость неназванных лиц (вещей, явлений) и - образно говоря - играет роль «судьбы»: кому-то (или чему-то) «повезло» быть названным, а другим - нет, язык лишь указывает на их наличие. У Сатуновского же этот языковой смысл усиливается редукцией всего ряда названных - в стихотворении не назван никто и ничто , все сводятся ко «многим другим», а местоимение, изъятое из контекста и лишенное противопоставления «не-другим», теряет свое различительное значение.
Моностих 81 г. приобретает второй виток: к приведенным смыслам добавляется другая семантическая доминанта - это текст не только (или не столько) о стирании личности, но о ее метаморфозе. На основании формальной структуры строчки выстраивается целая социальная модель: если за многих, многих других принять советское общество, то многие совсем другие окажутся самой советизированной его частью - теми, кто изменил «себе-прежним». В этой интерпретации «другие» имеет разные смысловые оттенки: в левой части моностиха слово столь же собирательно и абстрактно, как и в рассмотренном выше стихе 76 г., в правой же части местоимение получает идентификационную «точку отсчета» - «другие, нежели те, кто остался верен себе».
В поставленных рядом двух вариантных моностихах возникает и метапоэтическое измерение. Они реализуют принцип абсолютной значимости любого текстового элемента: стих 81 г. действительно «совсем другой» - и отличие здесь тем более важно, что оно продемонстрировано на примере дублирования "исходного" текста с минимальными изменениеми.