Барачная поэзия. Ч. 1.
буду понемножку помещать сюда свои труди и дни. комментарии, дополнения, исправления, удивления, порицания и одобрения приветствуются. может, это вообще боян и кто-то обо всем этом написал?) библиография пока не идеальна, но еще не вечер; приводится по мере цитированияи далее не дублируется.
в Тарту услышат сокращенную версию, а здесь будет режиссерская черновая редакция:)
В СТОРОНУ СВЕРХТЕКСТА: БАРАЧНАЯ ПОЭЗИЯ ЛИАНОЗОВСКОЙ ГРУППЫ.
синопсис
1. Натурализм сто лет спустя.
2. Морфология жестокого романса. Мотив пьянства (он же вакхический, вакхальный, мотив вина, мотив выпивки:).
3. Маруся как маркер балладного сюжета.
4. "Лозунги" Маяковского и "надписи" в барачных стихах: рудименты поэтического.
5. Подступы к сверхтексту: пространство и мифология барака.
1. НАТУРАЛИЗМ СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ.
Изучение «барачной поэзии» должно было бы начинаться с определения объема понятия. Круг авторов барачных стихов известен: Евгений Кропивницкий, Генрих Сапгир*, Игорь Холин** и отчасти Ян Сатуновский. Не пугаясь торных дорожек, обратимся к самому термину. Эпитет «барачный» характеризует этот корпус текстов до грубости наглядно: тематически. И это определение максимально емко отражает суть: поэтами Лианозово в русскую поэзию был введен и «обжит» новый локус, отражающий социально-экономическую ситуацию в СССР в середине прошлого века.
Не будет преувеличением сказать, что барачные стихи (и особенно «Барачное» И. Холина как наиболее репрезентативное явление) - одни из самых мрачных в русской поэзии. На рассматриваемые «барачные» книги Кропивницкого, Холина и Сапгира по нашим приблизительным подсчетам приходится более 60 смертей (из них 11 несчастных случаев, 15 убийств, 6 самоубийств, 29 смертей по болезни или по неизвестным причинам), как минимум 26 пострадавших в драках и четверо сошедших с ума. Отталкиваясь от определенных художественных и ценностных установок, нам предстоит реконструировать «художественный мир барака» в его отношении к традиции натурализма в русской поэзии и фольклоре, которая исследователями «барачного цикла» Игоря Холина (а он представляется нам «ядром» барачной поэзии) была опущена или выведена за скобки***.
Новацию схожего качества за столетие до лианозовцев произвел в «высокой поэзии» Н. А. Некрасов. «Реабилитация прежде «низкой действительности, «поэтическое открытие <нового> мира» (Корман 1964: 102) - общее место в некрасоведении. «Натуральная школа» в прозе и Некрасов (а также Кольцов и др.) в поэзии произвели тотальную демократизацию арсенала поэтических «тем» и мотивов, ввели «в поэзию разночинца как эстетически полноправного лирического героя» [Корман 1964: 82], что отвечало спросу нового слоя читателей-разночинцев****. Для нас будут важны лишь определенные черты его поэтики, такие как: сюжетность и качество сюжетов, внимание к бытовым деталям, частотный введение прямой речи, обращение к ролевой лирике, а также ориентация на разговорную речь. «Непосредственное читательское восприятие стиля Некрасова неразрывно связано с ощущением простоты, разговорности, «прозаичности». Подобная читательская репутация <…> не может быть случайной - она отражает сознательную авторскую установку, стремление поэта выработать стиль, который воспринимался бы как непосредственный, сохраняющий живые интонации разговорной речи» [Лотман 1996: 195]. Разумеется, лианозовцы пришли к «разговорной речи» в поэзии совершенно другим путем и воплотили эту установку по-другому, но основанием для сравнения этих процессов может служить отказ от господствующей «гармонической» эстетики в XIX веке и изощренного стиха Серебряного века. Заметим, что в обоих случаях поворот «к речи» отнюдь не был радикальным (мы не рассматриваем здесь поэзию Вс. Н. Некрасова).
С другой стороны, барачная поэзия на мотивном уровне восходит, на наш взгляд, к поэтике жестокого (мещанского, городского) романса. Вопрос о связи поэзии Н. А. Некрасова и жестокого романса в науке не освещен, поэтому во многом наши дальнейшие построения будут иметь характер гипотезы.
К жестокому романсу как таковому в последние годы наблюдается определенный интерес. Условия формирования нового фольклорного жанра - те же, что у литературы середины XIX века. «Жестокий романс развился на основе традиционной русской баллады, ему свойственна узкая семейно-бытовая тематика. В решении конфликта и развития сюжета жестокому романсу присущ экзотизм, стремление к смакованию жестокости, мелодраматизм и трагическая концовка (убийство, самоубийство, смерть от горя и т.д.)» [Тростина б/г]. «Разрешение <сюжетной коллизии в жестоком романсе>, если оно происходит, почти всегда трагично. <…> Внутренний мир баллады и романса - мир нарушений, преступлений, конфликта, мир случая. События развиваются через столкновение страстей как субъективной формы проявления случайности, либо через случай как таковой (смерть на войне, ошибка)» [Адоньева, Герасимова 1996: 346-347]. Уже такое краткое определение демонстрирует схожесть жанра городского романса с поэзией Н. А. Некрасова: сюжеты его стихов тоже, как правило, трагичны. Исследовательница некрасовский баллад И.А. Дымова резюмирует: «1) подавляющее большинство новелл имеет любовные сюжеты <…>; 2) меньшую группу составляют сюжеты: а) на библейские темы <…>; б) на тему падения маленького человека <…>; в) на тему преступлений, совершенных против людей, и наступившей расплаты <…>; д) на тему жизни и смерти мелкого чиновника, его похорон» [Дымова 2003: 13].
Ряд существенных сближений будет отмечен ниже, но самые очевидные - и самые важные для нас - можно сформулировать формулой «сюжетность + бытовая трагедия + сниженность этических и эстетических категорий».
2. МОРФОЛОГИЯ ЖЕСТОКОГО РОМАНСА
Здесь нам кажется важным пересказать работу C. Б. Адоньевой и Н. М. Герасимовой [Адоньева, Герасимова 1996], посвященную поэтике жестокого романса, которая кажется нам во многом принципиальной . Авторы отмечают абсолютную «безблагодатность» мира городского романса. «Все христианские добродетели представлены в нем их поведенческими «антонимами»: вместо любви к ближнему - корысть и вражда, вместо прощения - месть, вместо воздержания - блуд, вместо кротости - гнев, вместо брака - прелюбодеяние, вместо покаяния - ненависть и гордыня, причем в самом страшном для христианина случае - перед смертью». Но предприятие, составляющее главную ценность статьи - анализ морфологии жестоких романсов, представленных в сборнике по методологии В.Я. Проппа. Он позволил выделить «достаточно ограниченный и статичный набор мотивно-тематических блоков, варьирующихся на текстовом уровне от формул до целого эпизода». Каждый из 28 выделенных сюжетных звеньев может стать как центральным, так и периферийным. Мотивы эти таковы: измена, разлука, убийство, самоубийство, раскаяние, неполученное прощение, неполученное благословение, утрата, падение девушки, бегство с любимым, адюльтер, долг и страсть, смерть от любовной тоски, доля (= горькая судьба), разорение отчего дома, возвращение домой, криминал, гибель вдали от дома, побег, верность, тоска, суд/тюрьма, счастливая любовь, радость жизни (гедонистическая), встреча, инцест. Интересно, что исследовательницы прослеживают прямую зависимость большего или меньшего числа сюжетных звеньев и степени преобладания соответственно эпического или лирического начала в песне. Добавим лишь, что жестокий романс представляется результатом примитивизации и огрубления, во-первых, сюжетных и стилевых открытий романтизма с его воспеванием преступления, а, во-вторых, сентиментализма, не нашедшего на русской почве продолжения, достойного «карамзинской школы».
Попробуем показать, что барачная поэзия во многом наследует в отношении мотивной системы именно жестокому романсу, но также и преобразует ее, отсекая чуждые и добавляя новые по отношению к городской балладе мотивы. По сравнению с жестоким романсом в барачных стихах число мотивов сокращается.
В поэзии Евгения Кропивницкого «балладные» сюжетные ходы присутствуют, как правило, лишь намеком и могут быть свернуты до одной строчки.
Прямым предшественником Сапгира и Холина в барачной поэзии был Евгений Кропивницкий. В поле нашего анализа попадают книги «Великие будни» (1937-1977) и «Лики жизни» (1938-1970). Мы сознательно отказываемся от строго хронологического подхода к изучению генетики барачной поэзии, что связано с попыткой представить этот емкий корпус текстов как сверхтекстовое образование, о речь пойдет ниже. Поэтому мы будем рассматривать две книги Кропивницкого, полагая, что типологически они предшествуют циклам Сапгира и Холина.
Ироничность такого супер-советизма, как заглавие «Великие будни», становится ясна после прочтения первого - «программного» - текста:
Я поэт окраины
И мещанских домиков.
Сколько, сколько тайного
В этом малом томике.
Тусклые окошечки
С красными геранями,
Дремлют Мурки-кошечки,
Тани ходят с Ванями.
Под гитару томную
У ворот встречаются.
- Митьку били втемную… -
Месяц улыбается.
[Кропивницкий 2004: 94]
Связь с жестоким романсом ощутима, во-первых, из-за ориентации на «примитивный», «лубочный» поэтический язык*****, который указывает на (социальную) причастность лирического субъекта описываемой реальности, а во-вторых «жестоко-романсный» код задан свернутым до одной строки криминальным сюжетом с дракой (или разбоем). «Поэтами окраины» были и авторы жестоких романсов: «Пригород - отношение не столько географическое, сколько качественное: еще не город, но уже не деревня - это относится и к быту, и к культуре, и к сознанию предместного населения» [Кофман 1986]******. Для Кропивницкого характерна сжатость романсного сюжета до намека на сюжет. Сюжет зачастую отступает перед бытовыми и пейзажными зарисовками. В двух книгах находим многие мотивы, предложенные для жестокого романса: разбой, «счастливая» любовь («счастливая» - значит, без драк, ссор и взаимных оскорблений), падение девушки, «доля», самоубийство, убийство, убийство из-за любви, измена .
Аура жестокости мещанского романса в барачных стихотворениях практически лишена романтического оттенка, а значит и сочувствующего взгляда, жалости и оправдания. Уже у Кропивницкого, как правило, отсутствует мотивация преступления:
Убили в проходном дворе:
Лежал на мусоре раздетый…
А рано утром на заре
Ее смутили вестью этой.
[Кропивницкий 2004: 110]
И в этом барачная поэзия наследует жестокому романсу: «Немотивированность, произвольность несчастья делают его принципиально непреодолимым для героев» [Адоньева, Герасимова 1996: 347].
Но ведущим - и главное, органично вписывающимся в этот ряд - оказывается мотив пьянства, осмысляемого в том же трагическом и ключе. Особенно очевиден он у Кропивницкого, даже на уровне заголовочного комплекса и первых строк: «Песня пьяницы», «Бутылки», «Черти и пьяница», «Муж пьяница», «Пили пиво у киоска», «Мечта алкоголика», «Выпивку забуду», «Смерть пьяницы», «Белая горячка» и т.д.
Рамки нашей работы не позволяют углубиться в эту тему, поэтому мы опустим «связующие звенья» - мотив пьянства в поэзии А. Григорьева, Блока, Есенина и др., остановившись только на интересующих нас авторах. Н. А. Некрасов один из первых развернул мотив пьянства от анакреонтической беззаботности к трагизму: «Жизнь в трезвом положении // Куда нехороша! <…> Все - повод к искушению, //Все дразнит и язвит //И руку к преступлению нетвердую манит…// Одна открыта торная // Дорога к кабаку». Лирический герой страдает от собственного бессилия перед пьянством, желая облегчить жизнь своим родным и «стряхнуть ярмо тяжелого, // Гнетущего труда». [Некрасов1953: 39-40]
Гнетущий труд - одна из главных бед барачного мира. С рутиной труда пьянство связано и в барачной поэзии:
Бутылку и стакан - на бочку!
Пьет водку молча, в одиночку.
Лопаты, пилы, топоры,
Кувалды, кирки и ломы. [Сапгир 2004: 84]
Или - тоже у Сапгира:
:
Разгружал стальные балки.
Водку пил с обходчицей.
В данном случае вряд ли возможно говорить о пьянстве, как об «уходе от реальности». Ведь пьянство - это и есть реальность барачного жителя, настолько оно повсеместно и обыденно, это катализатор изначально заложенной в него антигуманности. Пьянство одновременно предельно огрубляет ситуацию, но вместе с тем привносит в барачный мир метафизическое измерение «с обратным знаком». Антиметафизичность барака прослеживается, например, в стихотворениях Кропивницкого «Из гостей» и «Черт и пьяница», которые, как нам кажется, отсылают к «Чудищу» К. Фофанова и «Чортовым качелям» Сологуба, заменяя угрюмый пейзаж одной - но важной - топологической деталью барачного пространства - забором, и переводя демонологию из области мистического в разряд пьяных галлюцинаций:
Две луны или четыре?
Я не разгляжу.
Лучше погожу.
Лве луны или четыре?
<…>
Затуманил вечер взоры…
Черти - сволочь - спят в аду.
Я качаюсь у заборов.
Если надо - упаду. [Кропивницкий 2004: 116]
Горький пьяница качался
У забора.
Черт лукаво ухмылялся:
Дескать скоро
Нас чертей веселых свора
У забора
У пивнушки
Обнаружит труп пьянчужки. [Кропивницкий 2004: 150]
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
<…>
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока. [Сологуб 2000]
Идет по свету чудище,
Идет, бредет, шатается,
На нем дерьмо и рубище,
И чудище-то, чудище,
Идет - и улыбается!
Идет, не хочет кланяться:
«Левей» - кричит богатому.
В руке-то зелья скляница;
Идет, бредет - растянется,
И хоть бы что косматому. [Фофанов 1962: 245]
И далее, в стихотворении «Земная плоть» как это часто бывает у Кропивницкого, мы встречаем «прямое» авто-описание своих - в данном случае антиметафизических - интенций:
Пьем мы водку, девок любим,
Очень нравится нам джаз.
На войне врагов мы губим -
Мы для всех и все для нас.
Мы смакуем плоть земную
И душа у нас темна.
Отрицаем жизнь другую
Будто есть лишь плоть одна <…> [Кропивницкий 2004: 247]
«Сама <русская> культура поддерживает и лелеет мифологию пьющего народа. <…> Пьянство создает иллюзию освобождения от гипнотического воздействия социальных институтов, придает бесконечным проблемам ощущение относительности» [Ястребов 2000: 4]. В то же время у Кропивницкого эта тема начисто лишена отмечаемой А. Л. Ястребовым характерной «риторики»
Холин, выбрав одну интонацию Кропивницкого и доведя ее до предела, лишает пьянство всех (галлюциногенных, квазимистических) коннотаций, кроме одной - «несущее смерть». Ср. тексты со схожими заглавиями «Муж пьяница» (триолет), «Смерть пьяницы» Кропивницкого:
Пил мой муж напропалую.
И от водки он погиб. <…>
***
Назюзюкался изрядно
И покачиваясь пел;
Совершенно ошалел:
«Хорошо! ей-ей - приятно!»
<…>
Было плохо. Жутко. Ах!..
Он под вечер лег в канаву
Переваривать отраву.
Вскоре помер. <…> [Кропивницкий 2004: 162, 197]
и - Холина:
Лежит Бутылкин здесь, портной.
Скончался от вина в пивной…
Туда его манила
Привычки сила.
***
Сапожник Слесарев Семен
Безвременно здесь погребен.
Дожил до 42 лет.
Не счесть ботинок и штиблет,
К которым он подбил подметки…
Погиб от водки. [Холин 1999: 24]
То, что население бараков состоит из пьяниц - закономерно, если рассматривать барачную поэзию как антитезу Федоровскому (а потом и коммунистическому) проекту «общего дела» и воскрешения мертвых, о чем речь пойдет ниже. В качестве любопытной параллели заметим, что Федорову «был чужд всякий сверхъестественный опыт предчувствия или проникновения в трансцендентные реальности бытия. Особенно его неприятие вызывали всякие искусственные взвинчивающие средства, расстраивающие трезвое человеческое зрение, приводящие его на грани галлюцинирования и «чудесных видений» [Семенова 1990: 200].
ПРИМЕЧАНИЯ
*«Да, Сапгир тоже "барачный" поэт, хотя собственно "барачной" фактуры у него не так уж много.» [Кулаков vladkul 1999: «Лианозово»]
**Но была отмечена Ю.Б. Орлицким по отношению к стихам Кропивницкого: "И в общей ориентации на жанры городского мелоса начала века - в основном на жестокий романс <...>, который подчас прихотливо объединяется у Е. Кропивницкого с сонетной строфикой" [Орлицкий 1993: 195]
*** Несомненно, «барачный цикл» или лучше: «барачный период» Холина составляет не только сборник «Жители барака», но и примыкающий к нему «Лирика без лирики». См.: [Ахметьев ayktm 2002].
****Типологическое сходство натурализма середины XIX века с поэзией конкретизма подтверждается и концепцией барачной поэзии Холина как «антиромантизма», предложенной М. Маурицио: [Маурицио maurussomax 2002].
*****Д. М. Давыдов относит к примитивизму всю барачную поэзию Кропивницкого и Холина: «…Примитивизм инвертирует примитив, иронизируя его <…> Послевоенный неподцензурный примитивизм в первую очередь связан с т.н. «лианозовской группой», с ее лидером Евгением Леонидовичем Кропивницким (1893-1979) и его учеником, Игорем Сергеевичем Холиным (1920-1999). Сопоставляя примитивизм этих поэтов (получивший особое наименование «барачная лирика»), исследователи пишут, как правило, о позитивности мировоззрения Кропивницкого и негативизме Холина. Можно говорить о приятии «чужого» слова «своим у Кропивницкого, и, напротив, об отторжении одного другим у Холина. Антипсихологизм «наивно-восторженного наблюдателя у Кропивницкого схож с антипсихологизмом «констатирующего наблюдателя у Холина. Если Кропивницкий видит в инфантилизме (как модусе примитивизма) спасение от обыденности, то для Холина подобный подход неприемлем» [Давыдов 2004: 10, 20]. «Подчеркнутый примитивизм этих и других стихов сродни изощренному квазипримитивизму поэтики обэриутов, с которыми Кропивницкого роднит также ирония к своим персонажам, изображаемым вместе с тем с непременным сочувствием.» [Орлицкий 2004]
******Отметим и неизбежную ассоциацию, связывающую кошачью кличку Мурка со знаменитым блатным романсом.
ЛИТЕРАТУРА
Адоньева, Герасимова 1996 - Адоньева С.Б., Герасимова Н.М. «Никто меня не пожалеет…» Баллада и романс как феномен фольклорной культуры нового времени.//Современная баллада и жестокий романс. Сост.: С.Б. Адоньева, Н. М. Герасимова. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. 416. С. 338-365.
Ахметьев 2002 - Ахметьев И.А. Игорь Холин и его барачные стихи.// Poesia. Milan: Maggio 2002, № 161. С.64-68. Цит. по: http://ubeschur.livejournal.com/81656.html
Давыдов 2004 - Давыдов Д. М. Русская наивная и примитивисткая поэзия: генезис, эволюция, поэтика. Автореф. дис. …канд. фил. наук. Самара: Самарский государственный педагогический универститет, 2004. - 25 с.
Дымова 2003 - Дымова И.А. Стихотворные новеллы Н.А. Некрасова в контексте жанровых тенденций поэзии середины XIX века. Автореф. дис. … канд. фил. наук. Самара, 2003. 23 с.
Корман 1964 - Корман Б.О. Лирика Некрасова. - Воронеж: Издательство Воронежского Университета, 1964. 391 с.
Кофман 1986 - Кофман А.Ф. Аргентинское танго и русский мещанский романс.//Литература в контексте культуры. МГУ, 1986, с. 220-233. Цит. по: http://deja-vu4.narod.ru/Tango.htm
Кропивницкий 2004 - Кропивницкий Е. Избранное: 736 стихотворений + другие материалы. М.: Культурный слой, 2004. 672 с.
Кулаков 1999 - Кулаков В. Г. Поэзия как факт. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 400 с.
Лотман 1996 - Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб: «Искусство-СПБ», 1996. 848 с.
Маурицио 2002 - Маурицио М. «Барачный цикл» И. Холина как антиромантический эпос «оттепельной» литературы.//Мир романтизма, Выпуск 7 (31), Тверь. 2002, С. 143-150.
Некрасов 1953 - Некрасов Н.А. Сочинения в 3 т. М., 1953. Т.1: 448 с.
Орлицкий 1993 - Орлицкий Ю.Б. "Для выражения чувства..." Стихи Е. Л. Кропивницкого.//Новое литературное обозрение, №5, 1993. С. 186-195.
Орлицкий 2004 - Орлицкий Ю. Б. Стратегия выживания литературы: Евгений Кропивницкий. // Кропивницкий Е. Избранное: 736 стихотворений + другие материалы. М.: Культурный слой, 2004. 672 с. С. 5-16.
Сапгир 2004 - Сапгир Г. В. Стихотворения и поэмы. (Новая б-ка поэта. Малая сер.) СПб.: Академический проект, 2004. 606 с.
Семенова 1990 - Семенова С. Г. Николай Федоров. Творчество жизни. М.: Советский писатель, 1990. 384 с.
Сологуб 2000 - Сологуб Ф. К. Стихотворения. СПб.: ГА "Академический проект", 2000 [3-е издание (1975 г.)]
Тростина б/г - Тростина М.А. Жестокий романс: жанровые признаки, сюжеты и образы.//http://www.ec-dejavu.ru/c/Cruel_romance.html
Фофанов 1962 - Фофанов К. М. Стихотворения и поэмы. Сост. В.В. Смиренского. (Б-ка поэта. Большая сер.). М.-Л., 1062. 336 с.
Холин 1999 - Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 320 с.
Ястребов 2000 - Ястребов А. Л. В. Ерофеев: риторика и мифология национального характера.// «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева: Матириалы Третьей международной конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь: Тверской государственный ун-т, 2000 - 168 с.
в Тарту услышат сокращенную версию, а здесь будет режиссерская черновая редакция:)
В СТОРОНУ СВЕРХТЕКСТА: БАРАЧНАЯ ПОЭЗИЯ ЛИАНОЗОВСКОЙ ГРУППЫ.
синопсис
1. Натурализм сто лет спустя.
2. Морфология жестокого романса. Мотив пьянства (он же вакхический, вакхальный, мотив вина, мотив выпивки:).
3. Маруся как маркер балладного сюжета.
4. "Лозунги" Маяковского и "надписи" в барачных стихах: рудименты поэтического.
5. Подступы к сверхтексту: пространство и мифология барака.
1. НАТУРАЛИЗМ СТОЛЕТИЕ СПУСТЯ.
Изучение «барачной поэзии» должно было бы начинаться с определения объема понятия. Круг авторов барачных стихов известен: Евгений Кропивницкий, Генрих Сапгир*, Игорь Холин** и отчасти Ян Сатуновский. Не пугаясь торных дорожек, обратимся к самому термину. Эпитет «барачный» характеризует этот корпус текстов до грубости наглядно: тематически. И это определение максимально емко отражает суть: поэтами Лианозово в русскую поэзию был введен и «обжит» новый локус, отражающий социально-экономическую ситуацию в СССР в середине прошлого века.
Не будет преувеличением сказать, что барачные стихи (и особенно «Барачное» И. Холина как наиболее репрезентативное явление) - одни из самых мрачных в русской поэзии. На рассматриваемые «барачные» книги Кропивницкого, Холина и Сапгира по нашим приблизительным подсчетам приходится более 60 смертей (из них 11 несчастных случаев, 15 убийств, 6 самоубийств, 29 смертей по болезни или по неизвестным причинам), как минимум 26 пострадавших в драках и четверо сошедших с ума. Отталкиваясь от определенных художественных и ценностных установок, нам предстоит реконструировать «художественный мир барака» в его отношении к традиции натурализма в русской поэзии и фольклоре, которая исследователями «барачного цикла» Игоря Холина (а он представляется нам «ядром» барачной поэзии) была опущена или выведена за скобки***.
Новацию схожего качества за столетие до лианозовцев произвел в «высокой поэзии» Н. А. Некрасов. «Реабилитация прежде «низкой действительности, «поэтическое открытие <нового> мира» (Корман 1964: 102) - общее место в некрасоведении. «Натуральная школа» в прозе и Некрасов (а также Кольцов и др.) в поэзии произвели тотальную демократизацию арсенала поэтических «тем» и мотивов, ввели «в поэзию разночинца как эстетически полноправного лирического героя» [Корман 1964: 82], что отвечало спросу нового слоя читателей-разночинцев****. Для нас будут важны лишь определенные черты его поэтики, такие как: сюжетность и качество сюжетов, внимание к бытовым деталям, частотный введение прямой речи, обращение к ролевой лирике, а также ориентация на разговорную речь. «Непосредственное читательское восприятие стиля Некрасова неразрывно связано с ощущением простоты, разговорности, «прозаичности». Подобная читательская репутация <…> не может быть случайной - она отражает сознательную авторскую установку, стремление поэта выработать стиль, который воспринимался бы как непосредственный, сохраняющий живые интонации разговорной речи» [Лотман 1996: 195]. Разумеется, лианозовцы пришли к «разговорной речи» в поэзии совершенно другим путем и воплотили эту установку по-другому, но основанием для сравнения этих процессов может служить отказ от господствующей «гармонической» эстетики в XIX веке и изощренного стиха Серебряного века. Заметим, что в обоих случаях поворот «к речи» отнюдь не был радикальным (мы не рассматриваем здесь поэзию Вс. Н. Некрасова).
С другой стороны, барачная поэзия на мотивном уровне восходит, на наш взгляд, к поэтике жестокого (мещанского, городского) романса. Вопрос о связи поэзии Н. А. Некрасова и жестокого романса в науке не освещен, поэтому во многом наши дальнейшие построения будут иметь характер гипотезы.
К жестокому романсу как таковому в последние годы наблюдается определенный интерес. Условия формирования нового фольклорного жанра - те же, что у литературы середины XIX века. «Жестокий романс развился на основе традиционной русской баллады, ему свойственна узкая семейно-бытовая тематика. В решении конфликта и развития сюжета жестокому романсу присущ экзотизм, стремление к смакованию жестокости, мелодраматизм и трагическая концовка (убийство, самоубийство, смерть от горя и т.д.)» [Тростина б/г]. «Разрешение <сюжетной коллизии в жестоком романсе>, если оно происходит, почти всегда трагично. <…> Внутренний мир баллады и романса - мир нарушений, преступлений, конфликта, мир случая. События развиваются через столкновение страстей как субъективной формы проявления случайности, либо через случай как таковой (смерть на войне, ошибка)» [Адоньева, Герасимова 1996: 346-347]. Уже такое краткое определение демонстрирует схожесть жанра городского романса с поэзией Н. А. Некрасова: сюжеты его стихов тоже, как правило, трагичны. Исследовательница некрасовский баллад И.А. Дымова резюмирует: «1) подавляющее большинство новелл имеет любовные сюжеты <…>; 2) меньшую группу составляют сюжеты: а) на библейские темы <…>; б) на тему падения маленького человека <…>; в) на тему преступлений, совершенных против людей, и наступившей расплаты <…>; д) на тему жизни и смерти мелкого чиновника, его похорон» [Дымова 2003: 13].
Ряд существенных сближений будет отмечен ниже, но самые очевидные - и самые важные для нас - можно сформулировать формулой «сюжетность + бытовая трагедия + сниженность этических и эстетических категорий».
2. МОРФОЛОГИЯ ЖЕСТОКОГО РОМАНСА
Здесь нам кажется важным пересказать работу C. Б. Адоньевой и Н. М. Герасимовой [Адоньева, Герасимова 1996], посвященную поэтике жестокого романса, которая кажется нам во многом принципиальной . Авторы отмечают абсолютную «безблагодатность» мира городского романса. «Все христианские добродетели представлены в нем их поведенческими «антонимами»: вместо любви к ближнему - корысть и вражда, вместо прощения - месть, вместо воздержания - блуд, вместо кротости - гнев, вместо брака - прелюбодеяние, вместо покаяния - ненависть и гордыня, причем в самом страшном для христианина случае - перед смертью». Но предприятие, составляющее главную ценность статьи - анализ морфологии жестоких романсов, представленных в сборнике по методологии В.Я. Проппа. Он позволил выделить «достаточно ограниченный и статичный набор мотивно-тематических блоков, варьирующихся на текстовом уровне от формул до целого эпизода». Каждый из 28 выделенных сюжетных звеньев может стать как центральным, так и периферийным. Мотивы эти таковы: измена, разлука, убийство, самоубийство, раскаяние, неполученное прощение, неполученное благословение, утрата, падение девушки, бегство с любимым, адюльтер, долг и страсть, смерть от любовной тоски, доля (= горькая судьба), разорение отчего дома, возвращение домой, криминал, гибель вдали от дома, побег, верность, тоска, суд/тюрьма, счастливая любовь, радость жизни (гедонистическая), встреча, инцест. Интересно, что исследовательницы прослеживают прямую зависимость большего или меньшего числа сюжетных звеньев и степени преобладания соответственно эпического или лирического начала в песне. Добавим лишь, что жестокий романс представляется результатом примитивизации и огрубления, во-первых, сюжетных и стилевых открытий романтизма с его воспеванием преступления, а, во-вторых, сентиментализма, не нашедшего на русской почве продолжения, достойного «карамзинской школы».
Попробуем показать, что барачная поэзия во многом наследует в отношении мотивной системы именно жестокому романсу, но также и преобразует ее, отсекая чуждые и добавляя новые по отношению к городской балладе мотивы. По сравнению с жестоким романсом в барачных стихах число мотивов сокращается.
В поэзии Евгения Кропивницкого «балладные» сюжетные ходы присутствуют, как правило, лишь намеком и могут быть свернуты до одной строчки.
Прямым предшественником Сапгира и Холина в барачной поэзии был Евгений Кропивницкий. В поле нашего анализа попадают книги «Великие будни» (1937-1977) и «Лики жизни» (1938-1970). Мы сознательно отказываемся от строго хронологического подхода к изучению генетики барачной поэзии, что связано с попыткой представить этот емкий корпус текстов как сверхтекстовое образование, о речь пойдет ниже. Поэтому мы будем рассматривать две книги Кропивницкого, полагая, что типологически они предшествуют циклам Сапгира и Холина.
Ироничность такого супер-советизма, как заглавие «Великие будни», становится ясна после прочтения первого - «программного» - текста:
Я поэт окраины
И мещанских домиков.
Сколько, сколько тайного
В этом малом томике.
Тусклые окошечки
С красными геранями,
Дремлют Мурки-кошечки,
Тани ходят с Ванями.
Под гитару томную
У ворот встречаются.
- Митьку били втемную… -
Месяц улыбается.
[Кропивницкий 2004: 94]
Связь с жестоким романсом ощутима, во-первых, из-за ориентации на «примитивный», «лубочный» поэтический язык*****, который указывает на (социальную) причастность лирического субъекта описываемой реальности, а во-вторых «жестоко-романсный» код задан свернутым до одной строки криминальным сюжетом с дракой (или разбоем). «Поэтами окраины» были и авторы жестоких романсов: «Пригород - отношение не столько географическое, сколько качественное: еще не город, но уже не деревня - это относится и к быту, и к культуре, и к сознанию предместного населения» [Кофман 1986]******. Для Кропивницкого характерна сжатость романсного сюжета до намека на сюжет. Сюжет зачастую отступает перед бытовыми и пейзажными зарисовками. В двух книгах находим многие мотивы, предложенные для жестокого романса: разбой, «счастливая» любовь («счастливая» - значит, без драк, ссор и взаимных оскорблений), падение девушки, «доля», самоубийство, убийство, убийство из-за любви, измена .
Аура жестокости мещанского романса в барачных стихотворениях практически лишена романтического оттенка, а значит и сочувствующего взгляда, жалости и оправдания. Уже у Кропивницкого, как правило, отсутствует мотивация преступления:
Убили в проходном дворе:
Лежал на мусоре раздетый…
А рано утром на заре
Ее смутили вестью этой.
[Кропивницкий 2004: 110]
И в этом барачная поэзия наследует жестокому романсу: «Немотивированность, произвольность несчастья делают его принципиально непреодолимым для героев» [Адоньева, Герасимова 1996: 347].
Но ведущим - и главное, органично вписывающимся в этот ряд - оказывается мотив пьянства, осмысляемого в том же трагическом и ключе. Особенно очевиден он у Кропивницкого, даже на уровне заголовочного комплекса и первых строк: «Песня пьяницы», «Бутылки», «Черти и пьяница», «Муж пьяница», «Пили пиво у киоска», «Мечта алкоголика», «Выпивку забуду», «Смерть пьяницы», «Белая горячка» и т.д.
Рамки нашей работы не позволяют углубиться в эту тему, поэтому мы опустим «связующие звенья» - мотив пьянства в поэзии А. Григорьева, Блока, Есенина и др., остановившись только на интересующих нас авторах. Н. А. Некрасов один из первых развернул мотив пьянства от анакреонтической беззаботности к трагизму: «Жизнь в трезвом положении // Куда нехороша! <…> Все - повод к искушению, //Все дразнит и язвит //И руку к преступлению нетвердую манит…// Одна открыта торная // Дорога к кабаку». Лирический герой страдает от собственного бессилия перед пьянством, желая облегчить жизнь своим родным и «стряхнуть ярмо тяжелого, // Гнетущего труда». [Некрасов1953: 39-40]
Гнетущий труд - одна из главных бед барачного мира. С рутиной труда пьянство связано и в барачной поэзии:
Бутылку и стакан - на бочку!
Пьет водку молча, в одиночку.
Лопаты, пилы, топоры,
Кувалды, кирки и ломы. [Сапгир 2004: 84]
Или - тоже у Сапгира:
:
Разгружал стальные балки.
Водку пил с обходчицей.
В данном случае вряд ли возможно говорить о пьянстве, как об «уходе от реальности». Ведь пьянство - это и есть реальность барачного жителя, настолько оно повсеместно и обыденно, это катализатор изначально заложенной в него антигуманности. Пьянство одновременно предельно огрубляет ситуацию, но вместе с тем привносит в барачный мир метафизическое измерение «с обратным знаком». Антиметафизичность барака прослеживается, например, в стихотворениях Кропивницкого «Из гостей» и «Черт и пьяница», которые, как нам кажется, отсылают к «Чудищу» К. Фофанова и «Чортовым качелям» Сологуба, заменяя угрюмый пейзаж одной - но важной - топологической деталью барачного пространства - забором, и переводя демонологию из области мистического в разряд пьяных галлюцинаций:
Две луны или четыре?
Я не разгляжу.
Лучше погожу.
Лве луны или четыре?
<…>
Затуманил вечер взоры…
Черти - сволочь - спят в аду.
Я качаюсь у заборов.
Если надо - упаду. [Кропивницкий 2004: 116]
Горький пьяница качался
У забора.
Черт лукаво ухмылялся:
Дескать скоро
Нас чертей веселых свора
У забора
У пивнушки
Обнаружит труп пьянчужки. [Кропивницкий 2004: 150]
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
<…>
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока. [Сологуб 2000]
Идет по свету чудище,
Идет, бредет, шатается,
На нем дерьмо и рубище,
И чудище-то, чудище,
Идет - и улыбается!
Идет, не хочет кланяться:
«Левей» - кричит богатому.
В руке-то зелья скляница;
Идет, бредет - растянется,
И хоть бы что косматому. [Фофанов 1962: 245]
И далее, в стихотворении «Земная плоть» как это часто бывает у Кропивницкого, мы встречаем «прямое» авто-описание своих - в данном случае антиметафизических - интенций:
Пьем мы водку, девок любим,
Очень нравится нам джаз.
На войне врагов мы губим -
Мы для всех и все для нас.
Мы смакуем плоть земную
И душа у нас темна.
Отрицаем жизнь другую
Будто есть лишь плоть одна <…> [Кропивницкий 2004: 247]
«Сама <русская> культура поддерживает и лелеет мифологию пьющего народа. <…> Пьянство создает иллюзию освобождения от гипнотического воздействия социальных институтов, придает бесконечным проблемам ощущение относительности» [Ястребов 2000: 4]. В то же время у Кропивницкого эта тема начисто лишена отмечаемой А. Л. Ястребовым характерной «риторики»
Холин, выбрав одну интонацию Кропивницкого и доведя ее до предела, лишает пьянство всех (галлюциногенных, квазимистических) коннотаций, кроме одной - «несущее смерть». Ср. тексты со схожими заглавиями «Муж пьяница» (триолет), «Смерть пьяницы» Кропивницкого:
Пил мой муж напропалую.
И от водки он погиб. <…>
***
Назюзюкался изрядно
И покачиваясь пел;
Совершенно ошалел:
«Хорошо! ей-ей - приятно!»
<…>
Было плохо. Жутко. Ах!..
Он под вечер лег в канаву
Переваривать отраву.
Вскоре помер. <…> [Кропивницкий 2004: 162, 197]
и - Холина:
Лежит Бутылкин здесь, портной.
Скончался от вина в пивной…
Туда его манила
Привычки сила.
***
Сапожник Слесарев Семен
Безвременно здесь погребен.
Дожил до 42 лет.
Не счесть ботинок и штиблет,
К которым он подбил подметки…
Погиб от водки. [Холин 1999: 24]
То, что население бараков состоит из пьяниц - закономерно, если рассматривать барачную поэзию как антитезу Федоровскому (а потом и коммунистическому) проекту «общего дела» и воскрешения мертвых, о чем речь пойдет ниже. В качестве любопытной параллели заметим, что Федорову «был чужд всякий сверхъестественный опыт предчувствия или проникновения в трансцендентные реальности бытия. Особенно его неприятие вызывали всякие искусственные взвинчивающие средства, расстраивающие трезвое человеческое зрение, приводящие его на грани галлюцинирования и «чудесных видений» [Семенова 1990: 200].
ПРИМЕЧАНИЯ
*«Да, Сапгир тоже "барачный" поэт, хотя собственно "барачной" фактуры у него не так уж много.» [Кулаков vladkul 1999: «Лианозово»]
**Но была отмечена Ю.Б. Орлицким по отношению к стихам Кропивницкого: "И в общей ориентации на жанры городского мелоса начала века - в основном на жестокий романс <...>, который подчас прихотливо объединяется у Е. Кропивницкого с сонетной строфикой" [Орлицкий 1993: 195]
*** Несомненно, «барачный цикл» или лучше: «барачный период» Холина составляет не только сборник «Жители барака», но и примыкающий к нему «Лирика без лирики». См.: [Ахметьев ayktm 2002].
****Типологическое сходство натурализма середины XIX века с поэзией конкретизма подтверждается и концепцией барачной поэзии Холина как «антиромантизма», предложенной М. Маурицио: [Маурицио maurussomax 2002].
*****Д. М. Давыдов относит к примитивизму всю барачную поэзию Кропивницкого и Холина: «…Примитивизм инвертирует примитив, иронизируя его <…> Послевоенный неподцензурный примитивизм в первую очередь связан с т.н. «лианозовской группой», с ее лидером Евгением Леонидовичем Кропивницким (1893-1979) и его учеником, Игорем Сергеевичем Холиным (1920-1999). Сопоставляя примитивизм этих поэтов (получивший особое наименование «барачная лирика»), исследователи пишут, как правило, о позитивности мировоззрения Кропивницкого и негативизме Холина. Можно говорить о приятии «чужого» слова «своим у Кропивницкого, и, напротив, об отторжении одного другим у Холина. Антипсихологизм «наивно-восторженного наблюдателя у Кропивницкого схож с антипсихологизмом «констатирующего наблюдателя у Холина. Если Кропивницкий видит в инфантилизме (как модусе примитивизма) спасение от обыденности, то для Холина подобный подход неприемлем» [Давыдов 2004: 10, 20]. «Подчеркнутый примитивизм этих и других стихов сродни изощренному квазипримитивизму поэтики обэриутов, с которыми Кропивницкого роднит также ирония к своим персонажам, изображаемым вместе с тем с непременным сочувствием.» [Орлицкий 2004]
******Отметим и неизбежную ассоциацию, связывающую кошачью кличку Мурка со знаменитым блатным романсом.
ЛИТЕРАТУРА
Адоньева, Герасимова 1996 - Адоньева С.Б., Герасимова Н.М. «Никто меня не пожалеет…» Баллада и романс как феномен фольклорной культуры нового времени.//Современная баллада и жестокий романс. Сост.: С.Б. Адоньева, Н. М. Герасимова. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1996. 416. С. 338-365.
Ахметьев 2002 - Ахметьев И.А. Игорь Холин и его барачные стихи.// Poesia. Milan: Maggio 2002, № 161. С.64-68. Цит. по: http://ubeschur.livejournal.com/81656.html
Давыдов 2004 - Давыдов Д. М. Русская наивная и примитивисткая поэзия: генезис, эволюция, поэтика. Автореф. дис. …канд. фил. наук. Самара: Самарский государственный педагогический универститет, 2004. - 25 с.
Дымова 2003 - Дымова И.А. Стихотворные новеллы Н.А. Некрасова в контексте жанровых тенденций поэзии середины XIX века. Автореф. дис. … канд. фил. наук. Самара, 2003. 23 с.
Корман 1964 - Корман Б.О. Лирика Некрасова. - Воронеж: Издательство Воронежского Университета, 1964. 391 с.
Кофман 1986 - Кофман А.Ф. Аргентинское танго и русский мещанский романс.//Литература в контексте культуры. МГУ, 1986, с. 220-233. Цит. по: http://deja-vu4.narod.ru/Tango.htm
Кропивницкий 2004 - Кропивницкий Е. Избранное: 736 стихотворений + другие материалы. М.: Культурный слой, 2004. 672 с.
Кулаков 1999 - Кулаков В. Г. Поэзия как факт. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 400 с.
Лотман 1996 - Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб: «Искусство-СПБ», 1996. 848 с.
Маурицио 2002 - Маурицио М. «Барачный цикл» И. Холина как антиромантический эпос «оттепельной» литературы.//Мир романтизма, Выпуск 7 (31), Тверь. 2002, С. 143-150.
Некрасов 1953 - Некрасов Н.А. Сочинения в 3 т. М., 1953. Т.1: 448 с.
Орлицкий 1993 - Орлицкий Ю.Б. "Для выражения чувства..." Стихи Е. Л. Кропивницкого.//Новое литературное обозрение, №5, 1993. С. 186-195.
Орлицкий 2004 - Орлицкий Ю. Б. Стратегия выживания литературы: Евгений Кропивницкий. // Кропивницкий Е. Избранное: 736 стихотворений + другие материалы. М.: Культурный слой, 2004. 672 с. С. 5-16.
Сапгир 2004 - Сапгир Г. В. Стихотворения и поэмы. (Новая б-ка поэта. Малая сер.) СПб.: Академический проект, 2004. 606 с.
Семенова 1990 - Семенова С. Г. Николай Федоров. Творчество жизни. М.: Советский писатель, 1990. 384 с.
Сологуб 2000 - Сологуб Ф. К. Стихотворения. СПб.: ГА "Академический проект", 2000 [3-е издание (1975 г.)]
Тростина б/г - Тростина М.А. Жестокий романс: жанровые признаки, сюжеты и образы.//http://www.ec-dejavu.ru/c/Cruel_romance.html
Фофанов 1962 - Фофанов К. М. Стихотворения и поэмы. Сост. В.В. Смиренского. (Б-ка поэта. Большая сер.). М.-Л., 1062. 336 с.
Холин 1999 - Холин И. С. Избранное. Стихи и поэмы. М.: Новое литературное обозрение, 1999. - 320 с.
Ястребов 2000 - Ястребов А. Л. В. Ерофеев: риторика и мифология национального характера.// «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева: Матириалы Третьей международной конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь: Тверской государственный ун-т, 2000 - 168 с.