(no subject)
Мой путь в Искусстве - кривые, глухие, окольные тропы. Искусству трудно со мной, мне - с ним, каждая наша встреча - мучение.
Случилось пойти на киевский "Портал", допустим.Я-то там был для массы - олицетворял плечами Пятый флот и трёх чеченских братьев на всякий случай. Ну, и на посылках тоже. Пойти автограф взять. Взять, Серёжа, не выбить и не отобрать. Попросить.
Пошёл. Как приличный стою в очереди, с потрёпанными уже томиками Олдей - к ним же. Думаю: наверняка такой зачитанный томик сердцу писателей должен быть мил. К тому же, они мало что каратисты, но ещё добряки и плюшки. На театре играли. Одним словом, люди бывалые, не травмирую.
В тот день, однако, эти плюшки были чем-то ужасно раздражены - почти небывалый случай. И вот передо мной остаётся один человек. То есть, их там кучка, но как бы один. Они суют писателям книги и листочки, мусипуси всякие говорят, в том числе и такое: дескать, у каких ещё писателей есть чёрный пояс по карате?
Ничего лучше не находит Пятый флот, как пробасить сверху:
- У Головачёва есть, например.
Кто-то из Олдей (Громов, кажется) в лице переменился, даже пятнами пошёл и сказал нервно и громко:
- Нет у Головачёва никаких поясов! Нет, нет и нет! Ни по какому карате!
- Ну, как же - ни по какому? - вкрадчиво и ехидно поинтересовался бас, - А по астральному?
Книги подписали, правда. Очень приличные люди.
На следующий день давали Штыпеля и Галину. Освободился и приехал заранее, там какой-то промежуточный семинар шёл. Нырнул скрасить минуты досуга в соседний с планетарием страшненький кофеюшник, где привычные ко всему литераторы, нисколько не теряясь, закусывали что попало бледно-голубым минтаем. Или пюре - оно ведь с нашим минтаём цвета одного. Спросил коньяку и какой-то мясной закуски. Закуска оказалась одного цвета и, подозреваю, вкуса с пюре и минтаем. Итого, на выступление я шёл вполне рабочим человеком: серый костюмчик, чёрная папочка, стрижка "под прапорщика" - ёжиком таким - и с лёгким флёром одеколона и коньяка.
Вкупе с тем, что по лицу меня не единожды принимали за особиста, выглядело наверняка однозначно.
Сидел себе в первых рядах, крутил в руках папочку, время от времени доставал большой блокнот и что-то записывал. Я со встречи с министерским товарищем как раз, и пока проблема свежая, в голове крутилась удачно, - я пометки делал на потом, чтобы не забыть.
Сперва я не понимал, почему Аркадий Штыпель сверлит меня с такою диссидентскою ненавистью, будто я при погонах и с медалью "За Мейерхольда". Но к концу выступления у меня, кажется, на лбу начал околыш проступать под пристальным взглядом.
Учитывая большую редкость наших с Искусством встреч, этот не самый удачный эпизод вряд ли имел шанс на продолжение, однако же вот. Довелось ещё раз слегка соприкоснуться рукавами.
Где-то в промежутке между судьбоносными встречами бежал я от столичной суеты и столичных странных женщин в родную Богемию. Где воздух горяч и прян, работа - вялотекущий отпуск, а количество кафе в городе позволяет полноценно обедать каждый день, не опасаясь прослыть алкоголиком через месяц.
Журналистки пытались как-то развеять мою скуку и регулярно давали копоти. Рифмованные заголовки. Monotype Corsiva - завитушки, как приглашение на свадьбу, а не статья "Кандидоз - болезнь непростая". Кеглем 22, вырвиглазно-сиреневым.
Я терпелив, я умею ждать. Заголовок ""Ох сильна ты, головная боль/ Но исчезнуть ты изволь!" я хладнокровно резал финским ножом в углу и затаивался, ожидая когда авторица бросится на его защиту. Поднимется на задние лапы медведицею у берлоги, заревёт страшно. Тогда я вытаскивал из кобуры статистику сайта. Из которой неумолимо следовало, что среди всех Авторских Циклов, Ценных Мнений и, простигосподи, Поэтической странички, первое место по просмотрам с десятикратным отрывом держит статья "Золотистая картофельная нематода". Впрочем, всё это отвлекало мало, загружало ещё меньше и перед лицом печени встала необходимость незамедлительного отъезда. В Москву, например.
Нисколько ещё не освоившись в городе, на первой же неделе, решил прильнуть к культуре. Менять жизнь - так полностью! Начать с открытых, хорошо просматриваемых местностей с несколькими путями отхода. И пошёл на поэтические чтения в ЦКПиО, где была заявлена Линор Горалик. В сочетании с топографическим кретинизмом приключение должно было стать отменным. Поначалу так всё и было. Я шатался туда-сюда, уворачиваясь от роллеров, скейтеров и хипстеров, глупо пялился в GPS-навигатор на телефоне и уже почти отчаялся самостоятельно найти какую-то ротонду имени кого-то или его тридцати-с-чем-то-летия. Как вдруг заметил Штыпеля с Галиной. Ура! Литераторы непременно доведут меня до точки сборки духовных людей столицы! Не знаю, как они заметили - я поднял воротничок до макушки, перебегал от дерева к дереву, вообще - вёл себя предельно естественно. Сначала они свернули на еле заметную тропку, а в самой чаще легко сбросили хвост, оставив меня одного в кустах и в растерянности. Наверное, опять подвела стрижка армейским бобриком и чрезмерно добрые глаза. При такой внешности звать на помощь хуже чем бесполезно - опасно. Оставалось одно: идти на Духовность. Это помогло, и уже довольно скоро я на лавке разглядывал собрание сквозь клубы табачного дыма. Дальше всё пошло кувырком. Орги допустили стратегический промах, выпустив Горалик читать первой. Потому что потом в бой пошла пехота и всё померкло в предзакатном багрянце. После Горалик вышел решительный юноша. Сразу стало ясно, что читать он - будет, хоть вы тут скончайтесь все в страшных корчах. По правде сказать, поэт шёл такой нервической походкой, с таким лицом, что я сперва принял его за безобидного бомбиста. Ну да я - известный оптимист и человеколюбец. Приветствовать публику жрец художественного слова не стал - к чему лицемерить у последней черты? Он быстро выхватил микрофон из стойки и сразу стал завывать с решимостью необычайной, с монотонностью обескровленного пулемётчика, на одном упрямстве поливающего цепи окружающих слушателей. И слушатели дрогнули, отступили под длинными очередями консонансов. Так, пожалуй, мог бы читать очень бодрый робот Вертер или Рождественский в зрелые годы - симптомы врачу на одиннадцатые сутки непрерывной диареи.
Трава несколько пожухла, а дети недоумённо прибились к чьей-то лавочке, вместо чтобы и дальше швырять всякой дрянью в фонтан. Но народ там собрался тёртый, на девять десятых - сами же литераторы, поэтому половина стала мерно посапывать, а другая - неприкрыто зубоскалить. Зря, зря недооценили они чтеца-прокламатора - он оказался опытным и умелым стратегом. Усыпив бдительность и некоторых литераторов, юноша внезапно и вероломно объявил на два тона выше название: "Про Любовь!!!". Так объявляют войну, вот что. Именно это и случилось. На первых же строчках, из которых следовало, что лиргерой с лиргероиней швыряют друг друга в реактор, меня швырнуло со скамейки. И только на 0,27 секунды опередил я поэтессу Е. с компанией, которые в отчаянном спурте тут же оторвались на три с лишком корпуса.
Однако, леший в тот день был настроен к поэтам благожелательно. Безрезультатно поплутав между деревьями, решил я вернуться обратно, пока голоса ещё были слышны и не совсем стемнело. К тому времени за микрофон взялась уже барышня. Милое дитя достигло того прекрасного возраста, когда наружу лезет одна только любовная лирика (что считается почти неприличным), а положено уже, конечно, писать философскую и думы о былом. Что и говорить, если она всё время краснела и смотрела, как держит микрофон - нет ли в этом чего неприличного.
Я ломанулся в чащу и обнаружил себя только у метро «Спортивная». И это последнее предложение, с небольшими поправками, годится для концовки любой истории о наших с Искусством встречах.
Случилось пойти на киевский "Портал", допустим.Я-то там был для массы - олицетворял плечами Пятый флот и трёх чеченских братьев на всякий случай. Ну, и на посылках тоже. Пойти автограф взять. Взять, Серёжа, не выбить и не отобрать. Попросить.
Пошёл. Как приличный стою в очереди, с потрёпанными уже томиками Олдей - к ним же. Думаю: наверняка такой зачитанный томик сердцу писателей должен быть мил. К тому же, они мало что каратисты, но ещё добряки и плюшки. На театре играли. Одним словом, люди бывалые, не травмирую.
В тот день, однако, эти плюшки были чем-то ужасно раздражены - почти небывалый случай. И вот передо мной остаётся один человек. То есть, их там кучка, но как бы один. Они суют писателям книги и листочки, мусипуси всякие говорят, в том числе и такое: дескать, у каких ещё писателей есть чёрный пояс по карате?
Ничего лучше не находит Пятый флот, как пробасить сверху:
- У Головачёва есть, например.
Кто-то из Олдей (Громов, кажется) в лице переменился, даже пятнами пошёл и сказал нервно и громко:
- Нет у Головачёва никаких поясов! Нет, нет и нет! Ни по какому карате!
- Ну, как же - ни по какому? - вкрадчиво и ехидно поинтересовался бас, - А по астральному?
Книги подписали, правда. Очень приличные люди.
На следующий день давали Штыпеля и Галину. Освободился и приехал заранее, там какой-то промежуточный семинар шёл. Нырнул скрасить минуты досуга в соседний с планетарием страшненький кофеюшник, где привычные ко всему литераторы, нисколько не теряясь, закусывали что попало бледно-голубым минтаем. Или пюре - оно ведь с нашим минтаём цвета одного. Спросил коньяку и какой-то мясной закуски. Закуска оказалась одного цвета и, подозреваю, вкуса с пюре и минтаем. Итого, на выступление я шёл вполне рабочим человеком: серый костюмчик, чёрная папочка, стрижка "под прапорщика" - ёжиком таким - и с лёгким флёром одеколона и коньяка.
Вкупе с тем, что по лицу меня не единожды принимали за особиста, выглядело наверняка однозначно.
Сидел себе в первых рядах, крутил в руках папочку, время от времени доставал большой блокнот и что-то записывал. Я со встречи с министерским товарищем как раз, и пока проблема свежая, в голове крутилась удачно, - я пометки делал на потом, чтобы не забыть.
Сперва я не понимал, почему Аркадий Штыпель сверлит меня с такою диссидентскою ненавистью, будто я при погонах и с медалью "За Мейерхольда". Но к концу выступления у меня, кажется, на лбу начал околыш проступать под пристальным взглядом.
Учитывая большую редкость наших с Искусством встреч, этот не самый удачный эпизод вряд ли имел шанс на продолжение, однако же вот. Довелось ещё раз слегка соприкоснуться рукавами.
Где-то в промежутке между судьбоносными встречами бежал я от столичной суеты и столичных странных женщин в родную Богемию. Где воздух горяч и прян, работа - вялотекущий отпуск, а количество кафе в городе позволяет полноценно обедать каждый день, не опасаясь прослыть алкоголиком через месяц.
Журналистки пытались как-то развеять мою скуку и регулярно давали копоти. Рифмованные заголовки. Monotype Corsiva - завитушки, как приглашение на свадьбу, а не статья "Кандидоз - болезнь непростая". Кеглем 22, вырвиглазно-сиреневым.
Я терпелив, я умею ждать. Заголовок ""Ох сильна ты, головная боль/ Но исчезнуть ты изволь!" я хладнокровно резал финским ножом в углу и затаивался, ожидая когда авторица бросится на его защиту. Поднимется на задние лапы медведицею у берлоги, заревёт страшно. Тогда я вытаскивал из кобуры статистику сайта. Из которой неумолимо следовало, что среди всех Авторских Циклов, Ценных Мнений и, простигосподи, Поэтической странички, первое место по просмотрам с десятикратным отрывом держит статья "Золотистая картофельная нематода". Впрочем, всё это отвлекало мало, загружало ещё меньше и перед лицом печени встала необходимость незамедлительного отъезда. В Москву, например.
Нисколько ещё не освоившись в городе, на первой же неделе, решил прильнуть к культуре. Менять жизнь - так полностью! Начать с открытых, хорошо просматриваемых местностей с несколькими путями отхода. И пошёл на поэтические чтения в ЦКПиО, где была заявлена Линор Горалик. В сочетании с топографическим кретинизмом приключение должно было стать отменным. Поначалу так всё и было. Я шатался туда-сюда, уворачиваясь от роллеров, скейтеров и хипстеров, глупо пялился в GPS-навигатор на телефоне и уже почти отчаялся самостоятельно найти какую-то ротонду имени кого-то или его тридцати-с-чем-то-летия. Как вдруг заметил Штыпеля с Галиной. Ура! Литераторы непременно доведут меня до точки сборки духовных людей столицы! Не знаю, как они заметили - я поднял воротничок до макушки, перебегал от дерева к дереву, вообще - вёл себя предельно естественно. Сначала они свернули на еле заметную тропку, а в самой чаще легко сбросили хвост, оставив меня одного в кустах и в растерянности. Наверное, опять подвела стрижка армейским бобриком и чрезмерно добрые глаза. При такой внешности звать на помощь хуже чем бесполезно - опасно. Оставалось одно: идти на Духовность. Это помогло, и уже довольно скоро я на лавке разглядывал собрание сквозь клубы табачного дыма. Дальше всё пошло кувырком. Орги допустили стратегический промах, выпустив Горалик читать первой. Потому что потом в бой пошла пехота и всё померкло в предзакатном багрянце. После Горалик вышел решительный юноша. Сразу стало ясно, что читать он - будет, хоть вы тут скончайтесь все в страшных корчах. По правде сказать, поэт шёл такой нервической походкой, с таким лицом, что я сперва принял его за безобидного бомбиста. Ну да я - известный оптимист и человеколюбец. Приветствовать публику жрец художественного слова не стал - к чему лицемерить у последней черты? Он быстро выхватил микрофон из стойки и сразу стал завывать с решимостью необычайной, с монотонностью обескровленного пулемётчика, на одном упрямстве поливающего цепи окружающих слушателей. И слушатели дрогнули, отступили под длинными очередями консонансов. Так, пожалуй, мог бы читать очень бодрый робот Вертер или Рождественский в зрелые годы - симптомы врачу на одиннадцатые сутки непрерывной диареи.
Трава несколько пожухла, а дети недоумённо прибились к чьей-то лавочке, вместо чтобы и дальше швырять всякой дрянью в фонтан. Но народ там собрался тёртый, на девять десятых - сами же литераторы, поэтому половина стала мерно посапывать, а другая - неприкрыто зубоскалить. Зря, зря недооценили они чтеца-прокламатора - он оказался опытным и умелым стратегом. Усыпив бдительность и некоторых литераторов, юноша внезапно и вероломно объявил на два тона выше название: "Про Любовь!!!". Так объявляют войну, вот что. Именно это и случилось. На первых же строчках, из которых следовало, что лиргерой с лиргероиней швыряют друг друга в реактор, меня швырнуло со скамейки. И только на 0,27 секунды опередил я поэтессу Е. с компанией, которые в отчаянном спурте тут же оторвались на три с лишком корпуса.
Однако, леший в тот день был настроен к поэтам благожелательно. Безрезультатно поплутав между деревьями, решил я вернуться обратно, пока голоса ещё были слышны и не совсем стемнело. К тому времени за микрофон взялась уже барышня. Милое дитя достигло того прекрасного возраста, когда наружу лезет одна только любовная лирика (что считается почти неприличным), а положено уже, конечно, писать философскую и думы о былом. Что и говорить, если она всё время краснела и смотрела, как держит микрофон - нет ли в этом чего неприличного.
Я ломанулся в чащу и обнаружил себя только у метро «Спортивная». И это последнее предложение, с небольшими поправками, годится для концовки любой истории о наших с Искусством встречах.