(no subject)
А вот этой усадьбе, несмотря на то что она имеет отношение к П.И. Чайковскому, не повезло в празднование его 175-летия . Она не на видном месте, и ее реставрация, кажется, вовсе перестала быть актуальной. В советское время здесь устроили плодопитомнический совхоз. Все разграбили и уничтожили.
А ведь еще 100 лет назад кроме главного дома, усадебное пространство включало каскадные пруды, в которых водились осетры (сами же пруды утопали в розах), ананасовую(!) и персиковую(!) оранжереи, крокетную аллею, аллею липовую и еловую, березовую рощу, медовый луг, садовый павильон, который затем стал дачей К.А. Тимирязева (владелец усадьбы сдавал постройки под дачи, но делал это очень избирательно, так что среди дачников были, к примеру, семья А. Белого, семья Гнесиных, а в гостях бывали Чайковский, Танеев, Скрябин, А. Васнецов).
Владельцем усадьбы в Демьяново был брат композитора Сергея Ивановича Танеева - Владимир Иванович Танеев, адвокат, философ, анархист, страшный сумасброд и тиран, кумирами которого были Пугачев и Робеспьер (самодельная икона с изображением Пугачева висела у входа в библиотечный зал в усадьбе), к пожилым годам все более внешне походивший на Ивана Грозного.
Владимир Иванович музыку не выносил. Брата своего, Сергея Ивановича вынудил купить "беззвучную рояль". А Чайковского, Рубинштейна мог в лицо называть глупцами. К Льву Николаевичу Толстому, с которым в дружеских отношениях был Сергей Иванович, питал "совершенно исключительную ненависть".
А. Белый в мемуарах ("Между двух революций") дает очень яркий портрет Владимира Ивановича Танеева, а в главе "Демьяново" рассказывает о времени, проведенном в имении Танеева в детстве.
"В последний раз я виделся с чудаком летом 1917 года; он расхаживал с Климентом Аркадьевичем Тимирязевым, жившим на даче у него, в белом балахоне, с угрюмым видом Иоанна Грозного, замышляющего казнь всем, и с огромной палкой, напоминающей жезл Грозного; постоянно вдвоем бродили в парке старики; Климент Аркадьевич прихрамывал (последствия паралича); и из груди его вырывалось уже пламенное сочувствие делу Ленина; Танеев молчал, как могила, по адресу Ленина; изредка вырывалось лишь по адресу Керенского:
- Чудовищная тупица!
Временное правительство было для него собранием идиотов.
В 1919 году (кажется) у него отобрали библиотеку; если не ошибаюсь, умер он в двадцать первом году: в маленькой каморке, в большой нищете".
"Помнится мне, ребенку, маленький танеевский особняк в Обуховой переулке: долгое время в нем жили два брата: композитор, Сергей Иваныч, и адвокат, Владимир Иваныч; вынося за скобку общую чудачливость, по-разному проявляемую, они были полной противоположностью друг другу: худой, бледный, русый, мрачный, злопамятный Владимир Иванович и полный, розовый, почти чернобородый, незлобивый и рассеянный весельчак Сергей Иванович, ушедший в музыку, которую брат ненавидел: не мог выносить. Брату Сергею надо было играть на рояли: но от звуков рояли брату Владимиру делалось дурно; и Сергей Иваныч завел беззвучную рояль; и на ней упражнялся в нужных ему, как пьянисту, нажимах пальцев.
О композиторской и директорской деятельности (С. И. одно время был директором консерватории) Владимир Иваныч был самого невысокого мнения, но учил брата, как надо дирижировать, то есть как не махать руками и не являть дурака, ибо нет ничего глупее ломающегося дирижера, а они все - ломаки; и С. И. с испугом дирижировал, пряча руки и помахивая палочкой себе под носом; Сергей Иваныч сильно побаивался крутоватого и его не щадившего брата, пока не перебрался от него в Гагаринский переулок, где я у него позднее бывал, где он и умер; крутоватый брат ходил по Москве и плачущим голосом утверждал:
- Нет никого глупее музыкантов.
И эти заявления делались в лицо друзьям композитора, то есть Рубинштейнам, Чайковским, Гржимали и прочим музыкальным корифеям.
Однажды, когда у брата сидели эти корифеи, в комнату вошел Владимир Иванович и, плача голосом и кланяясь русой своей бородою и синим носом, попросил композиторов ответить ему на вопрос, который-де его мучает: что есть музыка? Поднялся спор; В. И. предложил основательно вырешить этот вопрос и ему доложить и - вышел из комнаты; спорили часы; и вот что-то вырешили; послали за В. И. Он входит; ему докладывают; тогда он, так же плача и так же кланяясь носом, назидательно замечает, что определить сущность музыки сущая бессмыслица, ибо эта сущность неопределима; весь опыт с корифеями - лишняя демонстрация: их идиотизма.
Совершенно ясно: «братцы» должны были разъехаться; рознь их шла по всему фронту; например: Сергей Иваныч, друг дома Толстых, почитатель Льва Николаевича; Владимир Иванович питал к Толстому совершенно исключительную ненависть, имел с ним сходство (в глазах и в тембре голоса); моя мать, поклонница Толстого, все распространялась об обаянии, которое разливает вокруг себя Лев Николаевич; Танеев гордился, что при общем круге знакомых ему удалось элиминировать встречу свою с этим «неграмотным и тупым фарисеем», не раз желавшим завязать с ним знакомство; однажды, встретясь с матерью, Танеев ей говорит:
- Ну, вот: и я, наконец, увидел вашего Толстого.
- Быть не может: где?
- В центральных банях, - задумчиво проплакал Танеев.
- Ну и что же? - непроизвольно вырвалось у матери.
- Ах, как он безобразен!"
А ведь еще 100 лет назад кроме главного дома, усадебное пространство включало каскадные пруды, в которых водились осетры (сами же пруды утопали в розах), ананасовую(!) и персиковую(!) оранжереи, крокетную аллею, аллею липовую и еловую, березовую рощу, медовый луг, садовый павильон, который затем стал дачей К.А. Тимирязева (владелец усадьбы сдавал постройки под дачи, но делал это очень избирательно, так что среди дачников были, к примеру, семья А. Белого, семья Гнесиных, а в гостях бывали Чайковский, Танеев, Скрябин, А. Васнецов).
Владельцем усадьбы в Демьяново был брат композитора Сергея Ивановича Танеева - Владимир Иванович Танеев, адвокат, философ, анархист, страшный сумасброд и тиран, кумирами которого были Пугачев и Робеспьер (самодельная икона с изображением Пугачева висела у входа в библиотечный зал в усадьбе), к пожилым годам все более внешне походивший на Ивана Грозного.
Владимир Иванович музыку не выносил. Брата своего, Сергея Ивановича вынудил купить "беззвучную рояль". А Чайковского, Рубинштейна мог в лицо называть глупцами. К Льву Николаевичу Толстому, с которым в дружеских отношениях был Сергей Иванович, питал "совершенно исключительную ненависть".
А. Белый в мемуарах ("Между двух революций") дает очень яркий портрет Владимира Ивановича Танеева, а в главе "Демьяново" рассказывает о времени, проведенном в имении Танеева в детстве.
"В последний раз я виделся с чудаком летом 1917 года; он расхаживал с Климентом Аркадьевичем Тимирязевым, жившим на даче у него, в белом балахоне, с угрюмым видом Иоанна Грозного, замышляющего казнь всем, и с огромной палкой, напоминающей жезл Грозного; постоянно вдвоем бродили в парке старики; Климент Аркадьевич прихрамывал (последствия паралича); и из груди его вырывалось уже пламенное сочувствие делу Ленина; Танеев молчал, как могила, по адресу Ленина; изредка вырывалось лишь по адресу Керенского:
- Чудовищная тупица!
Временное правительство было для него собранием идиотов.
В 1919 году (кажется) у него отобрали библиотеку; если не ошибаюсь, умер он в двадцать первом году: в маленькой каморке, в большой нищете".
"Помнится мне, ребенку, маленький танеевский особняк в Обуховой переулке: долгое время в нем жили два брата: композитор, Сергей Иваныч, и адвокат, Владимир Иваныч; вынося за скобку общую чудачливость, по-разному проявляемую, они были полной противоположностью друг другу: худой, бледный, русый, мрачный, злопамятный Владимир Иванович и полный, розовый, почти чернобородый, незлобивый и рассеянный весельчак Сергей Иванович, ушедший в музыку, которую брат ненавидел: не мог выносить. Брату Сергею надо было играть на рояли: но от звуков рояли брату Владимиру делалось дурно; и Сергей Иваныч завел беззвучную рояль; и на ней упражнялся в нужных ему, как пьянисту, нажимах пальцев.
О композиторской и директорской деятельности (С. И. одно время был директором консерватории) Владимир Иваныч был самого невысокого мнения, но учил брата, как надо дирижировать, то есть как не махать руками и не являть дурака, ибо нет ничего глупее ломающегося дирижера, а они все - ломаки; и С. И. с испугом дирижировал, пряча руки и помахивая палочкой себе под носом; Сергей Иваныч сильно побаивался крутоватого и его не щадившего брата, пока не перебрался от него в Гагаринский переулок, где я у него позднее бывал, где он и умер; крутоватый брат ходил по Москве и плачущим голосом утверждал:
- Нет никого глупее музыкантов.
И эти заявления делались в лицо друзьям композитора, то есть Рубинштейнам, Чайковским, Гржимали и прочим музыкальным корифеям.
Однажды, когда у брата сидели эти корифеи, в комнату вошел Владимир Иванович и, плача голосом и кланяясь русой своей бородою и синим носом, попросил композиторов ответить ему на вопрос, который-де его мучает: что есть музыка? Поднялся спор; В. И. предложил основательно вырешить этот вопрос и ему доложить и - вышел из комнаты; спорили часы; и вот что-то вырешили; послали за В. И. Он входит; ему докладывают; тогда он, так же плача и так же кланяясь носом, назидательно замечает, что определить сущность музыки сущая бессмыслица, ибо эта сущность неопределима; весь опыт с корифеями - лишняя демонстрация: их идиотизма.
Совершенно ясно: «братцы» должны были разъехаться; рознь их шла по всему фронту; например: Сергей Иваныч, друг дома Толстых, почитатель Льва Николаевича; Владимир Иванович питал к Толстому совершенно исключительную ненависть, имел с ним сходство (в глазах и в тембре голоса); моя мать, поклонница Толстого, все распространялась об обаянии, которое разливает вокруг себя Лев Николаевич; Танеев гордился, что при общем круге знакомых ему удалось элиминировать встречу свою с этим «неграмотным и тупым фарисеем», не раз желавшим завязать с ним знакомство; однажды, встретясь с матерью, Танеев ей говорит:
- Ну, вот: и я, наконец, увидел вашего Толстого.
- Быть не может: где?
- В центральных банях, - задумчиво проплакал Танеев.
- Ну и что же? - непроизвольно вырвалось у матери.
- Ах, как он безобразен!"