(no subject)
Разумеется, родословную Беликова давно уж ведут от премудрого пискаря. Но ведь и сам Чехов указывает на Щедрина, дважды его в рассказе поминая:
"Вот подите же, наши учителя народ все мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет!"
"Мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели…"
У Щедрина вся сказка иллюстрация, вся состоит из экспозиции, нет ни действия, ни конфликта, даже развязки как таковой нет. Где у Чехова в рассказе Щедрин? Все там же, в экспозиции да в развязке. А вся идеология щедринская и вовсе вынесена в обрамление:
"А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт - разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор - разве это не футляр? <…> Видеть и слышать, как лгут, - проговорил Иван Иваныч, поворачиваясь на другой бок, - и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и всё это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, - нет, больше жить так невозможно!"
Что Ивану Ивановичу отвечает на это собеседник?
"Ну, уж это вы из другой оперы, Иван Иваныч".
Именно что из другой, вернее, все из той же, щедринской. Потому что настоящая беликовская история начинается там, где у Щедрина в "Премудром пискаре" она почти заканчивается: "Но этого мало: он [пискарь] не женился и детей не имел <…> Так уж тут не до семьи, а как бы только самому прожить!"
"И этот учитель греческого языка, этот человек в футляре, можете представить, едва не женился".
И сюжет начинает развиваться совершенно по другой, гоголевской линии. И оттого в развязке уже не щедринская насмешка слышна, а гоголевское сочувствие.
Откуда эта мощная кульминация в р-зе Чехова, выраженная всего в одном восклицании, но на три форте:
"Когда он поднялся, Варенька узнала его и, глядя на его смешное лицо, помятое пальто, калоши, не понимая, в чем дело, полагая, что это он упал сам нечаянно, не удержалась и захохотала на весь дом:
Ха-ха-ха!"?
Не та ли эта "сильная нота", от которой Акакию Акакиевичу сделалось страшно?
«Тут он [значительное лицо]топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно».
Беликова "пихнул" Коваленко, и он "покатился вниз по лестнице, гремя калошами".
Ср.: "Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения".
Беликов уже "не слышал, что говорила Варенька, и ничего не видел".
Ср. "Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног".
"Вернувшись к себе домой, он [Беликов] прежде всего убрал со стола портрет, а потом лег и уже больше не вставал. Дня через три пришел ко мне Афанасий и спросил, не надо ли послать за доктором, так как-де с барином что-то делается. Я пошел к Беликову. Он лежал под пологом, укрытый одеялом, и молчал; спросишь его, а он только да или нет - и больше ни звука".
Ср. "Акакий Акакиевич добрался «домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель".
Что щедринская идеология вводится в рассказ осознанно, в этом нет сомнения. Но понимал ли Чехов, что развивая гоголевскую линию, даже против воли своей заставит читателя посмотреть на героя в конце рассказа другим взглядом? И оттого, думается, возникает некоторый диссонанс, несоответствие между тем, как умирает Беликов, и тем, как по инерции повествования ведут себя все во время его похорон. И уж тем более между смертью Беликова и пафосной речью Ивана Иваныча.
"Вот подите же, наши учителя народ все мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет!"
"Мыслящие, порядочные, читают и Щедрина, и Тургенева, разных там Боклей и прочее, а вот подчинились же, терпели…"
У Щедрина вся сказка иллюстрация, вся состоит из экспозиции, нет ни действия, ни конфликта, даже развязки как таковой нет. Где у Чехова в рассказе Щедрин? Все там же, в экспозиции да в развязке. А вся идеология щедринская и вовсе вынесена в обрамление:
"А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт - разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор - разве это не футляр? <…> Видеть и слышать, как лгут, - проговорил Иван Иваныч, поворачиваясь на другой бок, - и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и всё это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, - нет, больше жить так невозможно!"
Что Ивану Ивановичу отвечает на это собеседник?
"Ну, уж это вы из другой оперы, Иван Иваныч".
Именно что из другой, вернее, все из той же, щедринской. Потому что настоящая беликовская история начинается там, где у Щедрина в "Премудром пискаре" она почти заканчивается: "Но этого мало: он [пискарь] не женился и детей не имел <…> Так уж тут не до семьи, а как бы только самому прожить!"
"И этот учитель греческого языка, этот человек в футляре, можете представить, едва не женился".
И сюжет начинает развиваться совершенно по другой, гоголевской линии. И оттого в развязке уже не щедринская насмешка слышна, а гоголевское сочувствие.
Откуда эта мощная кульминация в р-зе Чехова, выраженная всего в одном восклицании, но на три форте:
"Когда он поднялся, Варенька узнала его и, глядя на его смешное лицо, помятое пальто, калоши, не понимая, в чем дело, полагая, что это он упал сам нечаянно, не удержалась и захохотала на весь дом:
Ха-ха-ха!"?
Не та ли эта "сильная нота", от которой Акакию Акакиевичу сделалось страшно?
«Тут он [значительное лицо]топнул ногою, возведя голос до такой сильной ноты, что даже и не Акакию Акакиевичу сделалось бы страшно».
Беликова "пихнул" Коваленко, и он "покатился вниз по лестнице, гремя калошами".
Ср.: "Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять: если бы не подбежали тут же сторожа поддержать его, он бы шлепнулся на пол; его вынесли почти без движения".
Беликов уже "не слышал, что говорила Варенька, и ничего не видел".
Ср. "Как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич. Он не слышал ни рук, ни ног".
"Вернувшись к себе домой, он [Беликов] прежде всего убрал со стола портрет, а потом лег и уже больше не вставал. Дня через три пришел ко мне Афанасий и спросил, не надо ли послать за доктором, так как-де с барином что-то делается. Я пошел к Беликову. Он лежал под пологом, укрытый одеялом, и молчал; спросишь его, а он только да или нет - и больше ни звука".
Ср. "Акакий Акакиевич добрался «домой, не в силах будучи сказать ни одного слова; весь распух и слег в постель".
Что щедринская идеология вводится в рассказ осознанно, в этом нет сомнения. Но понимал ли Чехов, что развивая гоголевскую линию, даже против воли своей заставит читателя посмотреть на героя в конце рассказа другим взглядом? И оттого, думается, возникает некоторый диссонанс, несоответствие между тем, как умирает Беликов, и тем, как по инерции повествования ведут себя все во время его похорон. И уж тем более между смертью Беликова и пафосной речью Ивана Иваныча.