Честно говоря - не знаю откуда и чье это.
Маша сидела на высоком подоконнике в школьном коридоре, сложив руки на коленках,
и смотрела на играющих детей. Всего-то пара недель прошла с начала учебного года,
а все перезнакомились, играют вовсю… Мальчики дергают девочек за косички и задирают
складчатые юбочки. Так, словно делали это всегда. А девочки верещат и отбиваются портфелями,
но в этом тоже был оттенок повседневности, привычности… Словно не две недели они все знакомы,
а целую вечность, целое детство. «И имена, наверное, все перезапоминали»,
- думала Маша с легким оттенком зависти и непонимания того, как такое вообще
возможно. Пару раз и до Маши, невозмутимо сидевшей в уголке, долетал чей-нибудь
портфель, или ластик, которыми кидали друг в друга ее одноклассники. И тогда ей
кричали: «Эй, Карпова, подай сюда!». Маша вздрагивала всем телом, дергались ее
руки, лежащие на коленках, но тут же все ее тело снова замирало, и больше она не
шевелилась. Ей льстило, и ее пугало, что кто-то из мальчишек запомнил ее фамилию.
Пугало даже больше. Маша ни разу не сделала попытки подать кому-либо упавший к ее
ногам предмет игры и слушала, чуть улыбаясь странной улыбкой, ругань, долетавшую
до нее в ответ на безразличие. Почему она не шевелилась всю перемену? Почему все
время молчала, отвечая на обращенные к ней слова только едва заметной улыбкой и
пристальным взглядом в глаза? Она и сама не могла ответить на эти вопросы.
Но когда звенел звонок, она вместе со всеми входила в класс, садилась за свою
парту и прилежно выполняла все задания учителя.
После учебы всех детей кто-то встречал. Кого-то бабушки, кого-то мамы или старшие
братья-сестры. Машу никто не встречал - так всем казалось. Чья-то бабушка как-то
спросила у Маши, как это родители позволяют ей ходить из школы домой, ведь это так
далеко и опасно! На что Маша соизволила ответить (а делала она это крайне редко):
«Мы дойдем, нам совсем не страшно». Бабушка продолжала таращить глаза вслед медленно
удаляющейся Маше, пока ее внук не прошептал: «Да она ненормальная, бабуль!
Ты мне это… пирожков напекла?». И тогда бабушка совершенно забывала о, в общем-то,
никому не нужной Маше и полностью растворялась в рассказе о пирожках.
Тем временем, девочка подходила к высокому клену, стоявшему неподалеку от школы,
закидывала голову и считала до девяти. И когда она произносила свистящим шепотком:
«девять», из густой листвы свешивались тонкие длинные ноги в коротких синих штанах
и растоптанных кедах. Затем Маша делала пару шагов назад, а длинные ноги
(и все остальное тело за ними следом) спрыгивали с дерева, слегка поджимая коленки.
Маша, как всегда, на любое живое существо, попадающее в поле ее зрения,
отреагировала на длинноногого легкой улыбкой, только при этом в глазах ее светилась
истинная радость. Обладателем длинных ног был тощий молодой человек в прямоугольных
очках, со взъерошенными русыми волосами и такой же полубезумной легкой улыбкой на лице,
как у самой Маши. Молодой человек брал Машу за руку и вел по направлению к дому. Хотя,
кто кого вел - большой вопрос. Ноги машинного провожатого то и дело заплетались, словно
забывая, как правильно ходят на этой планете, руки болтались вдоль туловища, безумно улыбающаяся
голова безвольно лежала на правом плече. Маша же, напротив, шла уверенно, крепко сжимая
безвольную ладонь молодого человека. Она чувствовала себя очень маленькой рядом с ним
(еще бы, ведь спутник ее был чуть ли не в два раза выше), маленькой и защищенной…
А в то же время, такой важной и значимой! Ведь отпусти она его руку, он тотчас же
упадет. А то и вовсе умрет, кто его знает. Поэтому Маша крепко-крепко сжимала руку
своего провожатого до самого подъезда. А еще она рассказывала ему о своем учебном дне.
Все-все рассказывала! Даже мама никогда не могла добиться от нее ни слова, а вот
своему лохматому другу она рассказывала все-все… А он кивал в ответ и улыбался ее
улыбкой. А иногда Маша покупала мороженое в палатке на пересечении улиц. И тогда
эта странная парочка садилась на ближайшей скамейке, уплетала мороженое, под настороженным
взглядом продавщицы. Последняя, в канареечном узком переднике, сдавливающем необъятную грудь,
уже попривыкла к этим покупателям… Но настораживало ее, что ни один из них не отвечает на ее
многочисленные вопросы (а это была крайне любопытная женщина, хотя как не быть любопытным с такой
работой). Так вот, продавщице было крайне обидно, а иногда и жутковато, когда на очередной вопрос
мужчина и девочка одинаково свешивали головы на один бок и сверлили ее взглядом, не произнося ни
слова, но лишь улыбаясь краешками рта… Такая жуть иногда накатывала!
Наевшись мороженого, Маша вскакивала, вновь хватая своего друга за левую руку,
и тащила за собой. Тот не сразу догонял девочку, мешали заплетающиеся ноги.
Дальше они шли до самого машинного дома, молча. Только девочка улыбалась во весь рот и
иногда подпрыгивала и пинала камушки. Казалось, что эти самые полчаса после школы,
которые она проводит со странным взлохмаченным мужчиной, есть самое счастливое время
ее жизни… У своего подъезда Маша останавливала процессию и пристально смотрела в глаза
своему провожатому, словно пытаясь донести до него что-то одним лишь взглядом. И тот,
ни слова ни говоря, с усилием поднимал свои безвольные руки к Маше, обхватывал ими
девочку, поднимал на уровень своей груди и прижимал к себе. Маша цеплялась ручками
за ворот рубахи своего взъерошенного друга, закрывала глаза, щекой прижимаясь к его груди,
а потом скребла по ней пальчиками, как кошка, словно говоря, чтобы он поставил ее на землю.
Едва машины ноги касались земли, она бежала к подъезду, не оборачиваясь. Так было условлено,
так было положено. И только, захлопнув за собой металлическую дверь, Маша прижималась к ней
спиной и прикрывала глаза, чтобы не забыть это волшебное ощущение, когда большие руки прижимают
тебя к необъятной груди, в которой бьется сердце. Доброе и чистое сердце. И бьется оно ради
нее одной, ради Маши…
А человек во дворе еще долго будет стоять перед захлопнувшейся вдруг металлической дверью с
кодовым замком. Он поправит съехавшие на нос очки, еще сильнее сбив их, почешет взлохмаченные
волосы неловким движением, а затем опустит руки вдоль тела и, слегка покачиваясь на непослушных
ногах, еще какое-то время будет смотреть на дверь, в которую вошла Маша.
А Маша медленно будет подниматься по грязным ступенькам на четвертый этаж, старательно жмуря
глаза на пролетах, чтобы не заглянуть в окно на того, кто стоит внизу. Это были ее правила, а
свои правила Маша никогда не нарушала. А потом она позвонит в свою дверь, ей откроет мама. Мама,
в домашнем замызганном платье, с лохматыми немытыми волосами… И пахнет от нее, как обычно,
каким-то кислым виноградом и сигаретами дяди Толика. Маша молча войдет в душную тесную квартиру,
скинет туфельки, сразу снимет белые носочки, чтобы не испачкать о грязный пол, посмотрит на маму
своими умными глазками, улыбнется краешками рта полубезумно и произнесет:
- Ты не волнуйся, мамочка, меня папа до дома проводил.
И мама ее, молодая еще женщина, но пропитанная дешевым вином и страхом к своей маленькой дочери,
вцепится тонкими пальцами в свои лохматые волосы, сползет медленно по стене, усаживаясь на давно
не мытый пол, и запричитает злым безнадежным шепотом:
- Папа умер!... Умер папа твой… Когда же ты поймешь. Умер он, умер!
И мама будет сидеть в прихожей на полу, наматывая тонкие пряди волос на указательные пальцы,
вырывая их неловкими движениями трясущихся рук. И мама будет еще долго причитать испуганным
сиплым голосом о том, что папа умер… До тех самых пор, пока не придет дядя Толик, не поднимет
маму, не ударит Машу наотмашь по лицу…
А взъерошенный молодой человек в очках, в коротких штанах, синей рубашке и неумело связанной
жилетке (молодая жена вязала, старалась), потопчется у дома своей любимой дочери, так на него
похожей, которую он и не узнал бы, не создай она его… А потом пойдет к своему большому зеленому
клену, растущему у машиной школы, заберется на свою ветку и растает, растворится медленно в
вечернем сентябрьском воздухе. Мама когда-то говорила, что папа любил кленовые листья и Машу…
2010-12-22
Шепот волн оживленных улиц,
Как стальной ошейник, нещадно душит.
Может быть, когда-то вернутся
к блудным телам влюбленные души.
Стоит. Ждет. Снова не носит очки и вздрагивает при виде каждого темноволосого человека его роста.
Нет, не он. Она откидывает голову, прижимаясь темечком к рифленой поверхности колонны, прикрывает глаза - пусть сам подойдет.
Хотя, тогда ведь подпрыгнет от неожиданности, и снова будет чувствовать себя глупо. Ну к чему все это? Отчего? Они знают друг
друга не один год, вся романтика отношений канула в лету. Он был влюблен и до и после нее, да и она искала приключений
и с успехом находила. А теперь они становятся друзьями… В их случае это должно быть очень легко, кажется.
Он любит другую, она никого не любит, у них куча общих воспоминаний, интересов, знакомых, они друг друга неплохо знают…
Чем не плацдарм для начала дружеских отношений?
Вот только почему ее ладонь начинает гореть от его случайного прикосновения? Почему иногда он теряет дар речи,
словно произошло между ними что-то очень важное секунду назад, но на деле и не было ничего? Кто может объяснить,
что происходит между ними? Почему она не удивляется, слыша его звонок среди ночи? Почему сама звонит ему просто,
чтобы услышать голос, совершенно не способная объяснить себе это желание. Они редко дают друг другу советы и
никогда не следуют им. Они часто указывают на неправоту другого. Они читают одни книги и слушают одну музыку.
Но этого редко бывает достаточно для того, чтобы люди были вместе. На нашу беду, в данном случае, этого совсем
недостаточно. Но иногда мы можем подтолкнуть их друг к другу, чтобы самим побыть вместе… Но… Она крайне ленива,
ее так сложно вытолкнуть из дома лишний раз. А он вечно занят, все дни расписаны. Нам нелегко заставить их
столкнуться лбами хоть ненадолго.
Стоим у колонны. Я чувствую их приближение. Вот они сошли с поезда, входят в арку… А теперь… Все, теперь и
она заметила. Выпрямилась, поправила пальто, еле сдерживает улыбку… Она обнимает его, что-то радостно вещает,
перекрикивая шум поездов. А я смотрю за его плечо на белесую светящуюся тень, такую же, как и я. И эта тень
улыбается мне, протягивает руки, прижимает меня к себе. Вот… Сейчас, должно быть,
ее снова бросило в жар, как и всегда, когда Он меня целует.
N - Солнечное затмение, блики на стеклах очков, сон в летнюю ночь, рассеченные стволы деревьев, прищур охотника,
слезы неба на стекле, горящие покрывала, стук каблуков по протертой плитке, полуулыбка-полуслово-полунежность-полубезумие-полукрик на заре, заря.
R- Летний ветер, грибной дождь, детский смех, теплый асфальт под босыми ногами, эхо в лесу, улыбка Джоконды,
ключевая вода, нагретая солнцем, цветные камушки в тонких руках, шкатулки, бусины, ящичек Пандоры.
F - Дерево со множеством ветвей, с разросшимися корнями, дрожь натянутой тетивы, деревянные мосты, кленовые
листья, дым костра в волосах, маленькие драконы, сожженные письма, темный омут.
J - Запах прелых листьев, звук проносящегося поезда, стоны гитары, угольные слова на стене, деревянный посох,
переплеты, шаги в темноте, тихий омут, лестница с подвала на чердак, шорох голубиных крыльев.
K - Горящая рожь, лиловые облака, остров погибших кораблей, Великий Шумда, овечьи шкуры, знание, лица в тени,
маскарады, веревка на шее, горячие руки, роса на клинке.
М - Ожидание на вокзале, одиночество в поле, флюгер-петух, красная черепица на ратуше, танцы в слепую, перебитое волчье горло, ленты на березе.
Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru
и смотрела на играющих детей. Всего-то пара недель прошла с начала учебного года,
а все перезнакомились, играют вовсю… Мальчики дергают девочек за косички и задирают
складчатые юбочки. Так, словно делали это всегда. А девочки верещат и отбиваются портфелями,
но в этом тоже был оттенок повседневности, привычности… Словно не две недели они все знакомы,
а целую вечность, целое детство. «И имена, наверное, все перезапоминали»,
- думала Маша с легким оттенком зависти и непонимания того, как такое вообще
возможно. Пару раз и до Маши, невозмутимо сидевшей в уголке, долетал чей-нибудь
портфель, или ластик, которыми кидали друг в друга ее одноклассники. И тогда ей
кричали: «Эй, Карпова, подай сюда!». Маша вздрагивала всем телом, дергались ее
руки, лежащие на коленках, но тут же все ее тело снова замирало, и больше она не
шевелилась. Ей льстило, и ее пугало, что кто-то из мальчишек запомнил ее фамилию.
Пугало даже больше. Маша ни разу не сделала попытки подать кому-либо упавший к ее
ногам предмет игры и слушала, чуть улыбаясь странной улыбкой, ругань, долетавшую
до нее в ответ на безразличие. Почему она не шевелилась всю перемену? Почему все
время молчала, отвечая на обращенные к ней слова только едва заметной улыбкой и
пристальным взглядом в глаза? Она и сама не могла ответить на эти вопросы.
Но когда звенел звонок, она вместе со всеми входила в класс, садилась за свою
парту и прилежно выполняла все задания учителя.
После учебы всех детей кто-то встречал. Кого-то бабушки, кого-то мамы или старшие
братья-сестры. Машу никто не встречал - так всем казалось. Чья-то бабушка как-то
спросила у Маши, как это родители позволяют ей ходить из школы домой, ведь это так
далеко и опасно! На что Маша соизволила ответить (а делала она это крайне редко):
«Мы дойдем, нам совсем не страшно». Бабушка продолжала таращить глаза вслед медленно
удаляющейся Маше, пока ее внук не прошептал: «Да она ненормальная, бабуль!
Ты мне это… пирожков напекла?». И тогда бабушка совершенно забывала о, в общем-то,
никому не нужной Маше и полностью растворялась в рассказе о пирожках.
Тем временем, девочка подходила к высокому клену, стоявшему неподалеку от школы,
закидывала голову и считала до девяти. И когда она произносила свистящим шепотком:
«девять», из густой листвы свешивались тонкие длинные ноги в коротких синих штанах
и растоптанных кедах. Затем Маша делала пару шагов назад, а длинные ноги
(и все остальное тело за ними следом) спрыгивали с дерева, слегка поджимая коленки.
Маша, как всегда, на любое живое существо, попадающее в поле ее зрения,
отреагировала на длинноногого легкой улыбкой, только при этом в глазах ее светилась
истинная радость. Обладателем длинных ног был тощий молодой человек в прямоугольных
очках, со взъерошенными русыми волосами и такой же полубезумной легкой улыбкой на лице,
как у самой Маши. Молодой человек брал Машу за руку и вел по направлению к дому. Хотя,
кто кого вел - большой вопрос. Ноги машинного провожатого то и дело заплетались, словно
забывая, как правильно ходят на этой планете, руки болтались вдоль туловища, безумно улыбающаяся
голова безвольно лежала на правом плече. Маша же, напротив, шла уверенно, крепко сжимая
безвольную ладонь молодого человека. Она чувствовала себя очень маленькой рядом с ним
(еще бы, ведь спутник ее был чуть ли не в два раза выше), маленькой и защищенной…
А в то же время, такой важной и значимой! Ведь отпусти она его руку, он тотчас же
упадет. А то и вовсе умрет, кто его знает. Поэтому Маша крепко-крепко сжимала руку
своего провожатого до самого подъезда. А еще она рассказывала ему о своем учебном дне.
Все-все рассказывала! Даже мама никогда не могла добиться от нее ни слова, а вот
своему лохматому другу она рассказывала все-все… А он кивал в ответ и улыбался ее
улыбкой. А иногда Маша покупала мороженое в палатке на пересечении улиц. И тогда
эта странная парочка садилась на ближайшей скамейке, уплетала мороженое, под настороженным
взглядом продавщицы. Последняя, в канареечном узком переднике, сдавливающем необъятную грудь,
уже попривыкла к этим покупателям… Но настораживало ее, что ни один из них не отвечает на ее
многочисленные вопросы (а это была крайне любопытная женщина, хотя как не быть любопытным с такой
работой). Так вот, продавщице было крайне обидно, а иногда и жутковато, когда на очередной вопрос
мужчина и девочка одинаково свешивали головы на один бок и сверлили ее взглядом, не произнося ни
слова, но лишь улыбаясь краешками рта… Такая жуть иногда накатывала!
Наевшись мороженого, Маша вскакивала, вновь хватая своего друга за левую руку,
и тащила за собой. Тот не сразу догонял девочку, мешали заплетающиеся ноги.
Дальше они шли до самого машинного дома, молча. Только девочка улыбалась во весь рот и
иногда подпрыгивала и пинала камушки. Казалось, что эти самые полчаса после школы,
которые она проводит со странным взлохмаченным мужчиной, есть самое счастливое время
ее жизни… У своего подъезда Маша останавливала процессию и пристально смотрела в глаза
своему провожатому, словно пытаясь донести до него что-то одним лишь взглядом. И тот,
ни слова ни говоря, с усилием поднимал свои безвольные руки к Маше, обхватывал ими
девочку, поднимал на уровень своей груди и прижимал к себе. Маша цеплялась ручками
за ворот рубахи своего взъерошенного друга, закрывала глаза, щекой прижимаясь к его груди,
а потом скребла по ней пальчиками, как кошка, словно говоря, чтобы он поставил ее на землю.
Едва машины ноги касались земли, она бежала к подъезду, не оборачиваясь. Так было условлено,
так было положено. И только, захлопнув за собой металлическую дверь, Маша прижималась к ней
спиной и прикрывала глаза, чтобы не забыть это волшебное ощущение, когда большие руки прижимают
тебя к необъятной груди, в которой бьется сердце. Доброе и чистое сердце. И бьется оно ради
нее одной, ради Маши…
А человек во дворе еще долго будет стоять перед захлопнувшейся вдруг металлической дверью с
кодовым замком. Он поправит съехавшие на нос очки, еще сильнее сбив их, почешет взлохмаченные
волосы неловким движением, а затем опустит руки вдоль тела и, слегка покачиваясь на непослушных
ногах, еще какое-то время будет смотреть на дверь, в которую вошла Маша.
А Маша медленно будет подниматься по грязным ступенькам на четвертый этаж, старательно жмуря
глаза на пролетах, чтобы не заглянуть в окно на того, кто стоит внизу. Это были ее правила, а
свои правила Маша никогда не нарушала. А потом она позвонит в свою дверь, ей откроет мама. Мама,
в домашнем замызганном платье, с лохматыми немытыми волосами… И пахнет от нее, как обычно,
каким-то кислым виноградом и сигаретами дяди Толика. Маша молча войдет в душную тесную квартиру,
скинет туфельки, сразу снимет белые носочки, чтобы не испачкать о грязный пол, посмотрит на маму
своими умными глазками, улыбнется краешками рта полубезумно и произнесет:
- Ты не волнуйся, мамочка, меня папа до дома проводил.
И мама ее, молодая еще женщина, но пропитанная дешевым вином и страхом к своей маленькой дочери,
вцепится тонкими пальцами в свои лохматые волосы, сползет медленно по стене, усаживаясь на давно
не мытый пол, и запричитает злым безнадежным шепотом:
- Папа умер!... Умер папа твой… Когда же ты поймешь. Умер он, умер!
И мама будет сидеть в прихожей на полу, наматывая тонкие пряди волос на указательные пальцы,
вырывая их неловкими движениями трясущихся рук. И мама будет еще долго причитать испуганным
сиплым голосом о том, что папа умер… До тех самых пор, пока не придет дядя Толик, не поднимет
маму, не ударит Машу наотмашь по лицу…
А взъерошенный молодой человек в очках, в коротких штанах, синей рубашке и неумело связанной
жилетке (молодая жена вязала, старалась), потопчется у дома своей любимой дочери, так на него
похожей, которую он и не узнал бы, не создай она его… А потом пойдет к своему большому зеленому
клену, растущему у машиной школы, заберется на свою ветку и растает, растворится медленно в
вечернем сентябрьском воздухе. Мама когда-то говорила, что папа любил кленовые листья и Машу…
2010-12-22
Шепот волн оживленных улиц,
Как стальной ошейник, нещадно душит.
Может быть, когда-то вернутся
к блудным телам влюбленные души.
Стоит. Ждет. Снова не носит очки и вздрагивает при виде каждого темноволосого человека его роста.
Нет, не он. Она откидывает голову, прижимаясь темечком к рифленой поверхности колонны, прикрывает глаза - пусть сам подойдет.
Хотя, тогда ведь подпрыгнет от неожиданности, и снова будет чувствовать себя глупо. Ну к чему все это? Отчего? Они знают друг
друга не один год, вся романтика отношений канула в лету. Он был влюблен и до и после нее, да и она искала приключений
и с успехом находила. А теперь они становятся друзьями… В их случае это должно быть очень легко, кажется.
Он любит другую, она никого не любит, у них куча общих воспоминаний, интересов, знакомых, они друг друга неплохо знают…
Чем не плацдарм для начала дружеских отношений?
Вот только почему ее ладонь начинает гореть от его случайного прикосновения? Почему иногда он теряет дар речи,
словно произошло между ними что-то очень важное секунду назад, но на деле и не было ничего? Кто может объяснить,
что происходит между ними? Почему она не удивляется, слыша его звонок среди ночи? Почему сама звонит ему просто,
чтобы услышать голос, совершенно не способная объяснить себе это желание. Они редко дают друг другу советы и
никогда не следуют им. Они часто указывают на неправоту другого. Они читают одни книги и слушают одну музыку.
Но этого редко бывает достаточно для того, чтобы люди были вместе. На нашу беду, в данном случае, этого совсем
недостаточно. Но иногда мы можем подтолкнуть их друг к другу, чтобы самим побыть вместе… Но… Она крайне ленива,
ее так сложно вытолкнуть из дома лишний раз. А он вечно занят, все дни расписаны. Нам нелегко заставить их
столкнуться лбами хоть ненадолго.
Стоим у колонны. Я чувствую их приближение. Вот они сошли с поезда, входят в арку… А теперь… Все, теперь и
она заметила. Выпрямилась, поправила пальто, еле сдерживает улыбку… Она обнимает его, что-то радостно вещает,
перекрикивая шум поездов. А я смотрю за его плечо на белесую светящуюся тень, такую же, как и я. И эта тень
улыбается мне, протягивает руки, прижимает меня к себе. Вот… Сейчас, должно быть,
ее снова бросило в жар, как и всегда, когда Он меня целует.
N - Солнечное затмение, блики на стеклах очков, сон в летнюю ночь, рассеченные стволы деревьев, прищур охотника,
слезы неба на стекле, горящие покрывала, стук каблуков по протертой плитке, полуулыбка-полуслово-полунежность-полубезумие-полукрик на заре, заря.
R- Летний ветер, грибной дождь, детский смех, теплый асфальт под босыми ногами, эхо в лесу, улыбка Джоконды,
ключевая вода, нагретая солнцем, цветные камушки в тонких руках, шкатулки, бусины, ящичек Пандоры.
F - Дерево со множеством ветвей, с разросшимися корнями, дрожь натянутой тетивы, деревянные мосты, кленовые
листья, дым костра в волосах, маленькие драконы, сожженные письма, темный омут.
J - Запах прелых листьев, звук проносящегося поезда, стоны гитары, угольные слова на стене, деревянный посох,
переплеты, шаги в темноте, тихий омут, лестница с подвала на чердак, шорох голубиных крыльев.
K - Горящая рожь, лиловые облака, остров погибших кораблей, Великий Шумда, овечьи шкуры, знание, лица в тени,
маскарады, веревка на шее, горячие руки, роса на клинке.
М - Ожидание на вокзале, одиночество в поле, флюгер-петух, красная черепица на ратуше, танцы в слепую, перебитое волчье горло, ленты на березе.
Оригинал записи и комментарии на LiveInternet.ru