Об утешении
Так уж сложилось, что я до неприличия боюсь собак. Всех, включая пекинесов и прочий мелкоформат, не достающий выше лодыжки. Так уж сложилось, что в детстве меня покусала собака и с тех пор... (вообще-то пронырливое сознание где-то там внутри говорит, что надо быть смелее, идти на риск, и тогда меня - может быть - еще раз кто-нибудь укусит, и свершится чудо, я пойму, что это вовсе не страшно, и увижу небо в алмазах... но - нет: подлое, но не менее пронырливое подсознание заставляет меня вести себя трусливо осторожно и идиотски предусмотрительно, напрочь лишая кого-либо возможности меня от этих самых страхов избавить путем покусания).
Боже мой, как я завидую, когда чья-то рука (а хотя бы и Шуркина) бестрепетно треплет (э-э-э...) какого-то шапочно знакомого пса по загривку (да эта зверина по локоть руку оттяпает и не поморщится!.. Сейчас-таки и оттяпает, по глазам вижу... причем - ай, Шурка, не дразни его! - оттяпает не ему, а мне, как пить дать!). Тут подсознание, братцы, непобедимо - я ретируюсь быстрее, чем этого можно ожидать при моей корпуленции.
Потому я с глубоким уважением (и полным непониманием, граничащим с суеверным ужасом) смотрю на людей, у которых в доме живет собака и которые допустили это добровольно, не сходят при этом с ума, не живут в атмосфере постоянного страха и даже - ну, это, скорее всего, дело времени - до сих пор являются обладателями двух рук.
И все же эти люди порой меня утешают.
Когда каким-нибудь глухим февральским или промозглым ноябрьским утром я встаю в обычные 6.15, оставив позади себя в полной темноте теплую постель и сладко посапывающих Шурку и Лизку, и подхожу к окну, понимая, что беднее меня нет человека на свете... я вижу их. Они уже бредут там, под заунывным дождем и ледяным ветром, по гололеду и непротоптанному снегу, вслед за своими питомцами. Я только встала - а они уже там...
Все не так плохо - говорю я себе, - есть те, кому тяжелее.
И, утешенная, топаю на кухню.
Боже мой, как я завидую, когда чья-то рука (а хотя бы и Шуркина) бестрепетно треплет (э-э-э...) какого-то шапочно знакомого пса по загривку (да эта зверина по локоть руку оттяпает и не поморщится!.. Сейчас-таки и оттяпает, по глазам вижу... причем - ай, Шурка, не дразни его! - оттяпает не ему, а мне, как пить дать!). Тут подсознание, братцы, непобедимо - я ретируюсь быстрее, чем этого можно ожидать при моей корпуленции.
Потому я с глубоким уважением (и полным непониманием, граничащим с суеверным ужасом) смотрю на людей, у которых в доме живет собака и которые допустили это добровольно, не сходят при этом с ума, не живут в атмосфере постоянного страха и даже - ну, это, скорее всего, дело времени - до сих пор являются обладателями двух рук.
И все же эти люди порой меня утешают.
Когда каким-нибудь глухим февральским или промозглым ноябрьским утром я встаю в обычные 6.15, оставив позади себя в полной темноте теплую постель и сладко посапывающих Шурку и Лизку, и подхожу к окну, понимая, что беднее меня нет человека на свете... я вижу их. Они уже бредут там, под заунывным дождем и ледяным ветром, по гололеду и непротоптанному снегу, вслед за своими питомцами. Я только встала - а они уже там...
Все не так плохо - говорю я себе, - есть те, кому тяжелее.
И, утешенная, топаю на кухню.