Wicked Messenger
There was a wicked messenger
From Eli he did come
With a mind that multiplied
The smallest matter
Боб Дилан
Одной из первых профессий, которыми мне пришлось зарабатывать на жизнь,была профессия бармена в летней палатке. Палатки представляли собой тенты на алюминиевом каркасе, закрывающие от солнца и дождя территорию с пластиковыми столами и стульями, куда в летние дни приходили отдохнуть (а если быть честным - просто напиться) россияне. Летом 2002-го подобные палатки в нашем захолустье были в моде. Каждый, кто мог позволить себе такой досуг, приходил в компании друзей в такие кафе и покупал бутылочное пиво. Одно лишь перечисление марок пива - «Балтика», «Сибирская Корона», «Старый Мельник» и (подороже, для гурманов) «Miller» - сразу рисует картину того времени перед глазами человека, который провел свои лучшие годы в этих грёбанных российских нулевых.
Палатка, в которой работал я, находилась в одном из самых злачных мест города - Комсомольском парке. Это сейчас парк немного обустроили, а тогда он представлял собой неухоженную дикую рощу, иссечённую, если взглянуть на неё с высоты птичьего полета, крестом неровно уложенных плит, напоминающих гигантские пчелиные соты. В центре этого креста, в самой глубине леса и находилась летняя палатка, куда по плитам стекались со всех сторон света работяги и бандиты, непонятные матёрые тетки, ходившие парами (которых я тогда зачислял в бухгалтеры, но скорее всего это были оценщицы и специалисты набиравших силу госучреждений) и молодые бездельники.
Про Комсомольский парк ходили слухи, что там орудуют сексуальные маньяки, преступники и убийцы, что туда лучше не соваться. Фонарями тропы леса не освещались, и, я думаю, именно отсутствие света, подобно сну разума, и порождало этих чудовищ. Во всяком случае я там никаких сексуальных маньяков тем летом не видел.
В подмогу бармену в палатке работали официантка, которая убирала пустые бутылки и протирала столы, и охранник. Требований к соискателям на должность охранника особых не было: брали молодых, неуверенных в себе парней - в общем всех, кто соглашался работать. Смена официантки заканчивалась в одиннадцать вечера. Она уходила домой, а мы с охранником оставались на ночь оберегать палатку от нечисти, обитавшей в тёмном лесу. Что происходило там, где заканчивался свет фонарей, освещавших палатку, было страшно даже подумать.
Чуть ли не в первый день моей работы в палатке появились двое парней. Судя по тому, что их знали все, кто работал в палатке, и они знали всех, я заключил, что парни как-то связаны с владельцем бизнеса. На завсегдатаев-клиентов они точно не были похожи: они ничего не покупали, но чувствовали себя уверенно, как бы всё контролировали, и даже могли подсказать новому работнику, что и как здесь устроено. Одного звали Антон, второго - Дима. Когда я спросил у коллег, какие должности в этой летней палатке они занимают, моему вопросу сильно удивились.
Антон был ниже среднего роста коренастым парнем, со способностью без улыбки говорить иронические, забавные вещи. Дима - повыше, с правильной формы бритым черепом и плоской лобной костью. Оба выделялись умением общаться, или, как сказали бы про них в народе, у обоих был подвешен язык. Если Антон придерживался амплуа юмористического плана, то Дима оттенял и дополнял Антона своей степенностью, впрочем не уступая ему в чувстве юмора. Друзья играли в паре.
Моя предшественница - барменша Оля, уволившись с этой работы, продолжала навещать палатку, чтобы пообщаться со здешними знакомыми и коллегами. Обесцвеченная (по тогдашней моде) угристая Оля производила впечатление вздорной и слегка вульгарной. Со мной она была настороженной и холодной, с другими - вела много пустых, бессмысленных разговоров. Через некоторое время я понял, что её интересовали вовсе не официантки с охранниками. Её привлекал единственно Дима.
***
Постепенно стало ясно, что Антон и Дима просто-напросто жулики, но их почему-то все и боятся, и уважают одновременно. Во всяком случае ошивавшимся в палатке день и ночь и не покупавшим ничего прохиндеям никто претензий не высказывал. Особенно охранники, главным оружием которых было заискивающее хихиканье перед бандитами.
Пиво лилось рекой, играя бликами на свету. Передо мной мелькали лица кемеровчан - обветренные, помятые, весёлые, беззаботные и почему-то самодостаточные. Я складывал измусоленные деньги в пластиковую коробку из-под мороженного, а после бессонной ночи, вместе с приходившим на смену барменом и управляющим кафе, производил подсчёт остатков товара.
В одно из таких утр к стойке подошёл Дима с каким-то пустым разговором. Было видно, что он с бодуна и ему хочется пообщаться. Он, используя всё своё обаяние (впрочем не заискивая), что-то спрашивал и чем-то интересовался. Мизантропу вроде меня его умения завоёвывать расположение людей были горохом об стену. Я, сосредоточенный на подсчете остатков, был напряжён: что-то там не сходилось. Пустая болтовня хмельного вальяжного Димы раздражала. Лишённый высоких манер и обходительности, я даже своих школьных учителей вынуждал оскорбляться, подбирая в разговорах с ними неточные формулировки. И уж какие нежности могли быть в общении с завоевавшим уважение всей округи гопником! Тем не менее я был предельно корректен: «Дима, уйди, а? Не мешай!».
Пришлось пересчитать коробку с кофе «Три-в-одном» ещё на раз. Когда в подсчётах все стало сходиться, я расслабился, но вскоре почувствовал, что снова что-то не так. На этот раз это «что-то» не касалось подсчётов: Дима умолк и отошел от барной стойки.
По-прежнему приходившая в палатку Оля была из тех, для кого слова дороже поступков, а точнее - слова заменяют поступки. Поговорить она любила и наслаждалась этим. Торопливо пересказывая официантке очередные сплетни возле одного из пластиковых столов, фальшивая блондинка все время повторяла: «Он сказал… он сказал…». Надо заметить, что скорее всего именно с тех самых пор во мне засела тупая ненависть ко всем, кто в слепом восхищении повторяет слова своих кумиров. Вернее, к самому этому слепому восхищению. «Один из двух равных по способностям и возможностям людей начинает восхищаться другим, а тот, в свою очередь, благосклонно принимает это восхищение! Не в этом ли психологическом механизме кроются корни пресловутого социального неравенства?» - в юношеском раздражении на несправедливость жизни думал я. Одна из олиных фраз - «он сказал, что с ним даже на зоне так не обходились», была произнесена чётче, как будто для того, чтобы и я её услышал. Я с ужасом понял, что эти посторонние люди обсуждали трёхсекундную сцену у барной стойки, произошедшую недавно между мной и хмельным Димой.
Судя по всему, Оля встречалась со своим кумиром и вне летней палатки. Тот, видимо, зачем-то рассказал ей, что был страшно оскорблен пренебрежительным отношением, выраженным в реплике «Дима, уйди, не мешай!», из чего она сделала вывод, что её славный рыцарь, не терпящий оскорблений, подписал обидчику смертный приговор. При этом всё это происходило за моей спиной и, надо заметить, в тайне от меня. Гордая за своего лысого героя, Оля сделала так, чтобы тайна скрытой силы Димы стала мне известна и чтобы я стал бояться.
***
Нежность грубоватой Оли к Диме была неуместно трогательна. Как-то раз она даже бросилась хлопать Диму по спине, когда тот сначала чихнул, а потом то ли поперхнулся, то ли закашлял. К счастью, в палатке в этот момент не было посетителей и я отвернулся к старому магнитофону с большими черными колонками, чтобы сменить музыку и не видеть этого интимного проявления чувств. Из колонок доносилась блатная музыка. Я остановил кассету с песнями Наговицына и переключил магнитофон на «Европу-Плюс». Заиграла какая-то попса с женским вокалом. Настроив громкость, я вернулся к оставленной сцене. Дима, согнувшись, так что его широкая спина напоминала панцирь огромной черепахи, издавал рычащие звуки, содрогаясь в хриплом, сухом кашле. Оля обхватывала «панцирь» обеими руками, шепча сквозь шум и сипение что-то успокаивающее. Дима никак не мог совладать с приступом. Это были признаки туберкулеза, который заключённые в российских тюрьмах передают друг другу как эстафету.
***
Того, что нужно бояться, я даже не понял. Единственное, что вызвало во мне ужасный дискомфорт - это поведение премилой официантки Иры, которая с этих пор стала поглядывать на меня как на приговоренного. Похоже, она всерьез боялась, что со мной может что-то случиться. Я был ею страшно разочарован: «И она с ними заодно! Вот же дура! А казалась нормальной девчонкой».
- Ты не знаешь, что это за человек, и с кем он связан, - говорила мне добрая Ира.
- И что он мне сделает? - весело спрашивал я. - Пристрелит?
- Да хоть что! Ты что как маленький?! Подкараулят где-нибудь и всё.
- Что «всё»?
- Ты что придуриваешься! За тебя же беспокоятся. Как маленький ведёшь себя.
- А не надо за меня беспокоиться.
***
В середине лета Бог подарил этому городу прекрасный солнечный день. Лучи, проникавшие сквозь пёстрый тент, раскрашивали белые столики удивительными цветами. В летнем кафе не умолкал шум посетителей и радио «Европа-Плюс», а рядом с палаткой, в центральной части парка, звонкие детские крики и смех разбавляли пьяный палаточный гвалт - родители брали на прокат для своих чад детские автомобили на аккумуляторах.
Тот момент, когда человек ощущает радость от первого прилива алкоголя в мозг, для стороннего наблюдателя становится моментом разочарования и неоправдавшихся надежд. Во всяком случае я, наблюдая за постепенно хмелевшими россиянами из-за барной стойки, почему-то не был доволен тем, как они пьянеют. Мне казалось, что они могли бы быть лучше, но почему-то им снова это не удавалось.
К семи вечера солнце светило вовсю, и пьянка в палатке была в самом разгаре: «Три «Балтики!», «Два на розлив!», «Золотая бочка!». И так далее, и тому подобное.
Я обратил внимание на то, что Дима прямо здесь скорешился с каким-то блондином в синей футболке. Они поочерёдно подходили к стойке за очередной парой бутылок пива и садились за один столик. Платил всё время блондин. Похоже, у него были деньги, и он по простоте душевной их не жалел, и готов был потратить на любого, кто будет с ним добр. Дима умело этим пользовался, да так - что обязанным себя чувствовал именно блондин. Блондин был богатырского телосложения, с открытым, добрым лицом без тени умысла. Дима был его полной противоположностью. Почувствовавший наиприятнейшего собеседника, блондин пьянел с удвоенной скоростью, но становился от этого только добрее. Дима становился твёрже и уже подходил вместе с блондином к стойке заказать себе более дорогое пиво (оплачивал которое, конечно же, его новый знакомый). От радости, которую он дарил своему новому другу, блондин сильно расчувствовался. Пара подошла к стойке и заказала по стакану разливного пива. В ожидании, пока стаканы наполнятся, блондин крепко обнял Диму своими огромными руками и мечтательно и с оптимистической грустью на выдохе протянул: «Э-э-эх, бабу-то как хочется!». Видимо, блондин почувствовал полную уверенность в собеседнике и поведал ему то самое сокровенное, что давно копилось в его душе.
Пауза между репликами повисла дольше, чем это было необходимо для неугасающего веселья. Захмелевший, пошатывающийся блондин немного растерялся, не зная, что сказать, а Дима молчал. Казалось, что даже радио утихло, хотя оно продолжало звучать. «А я тебе что - баба что ли?», - металлически холодным голосом разбил тишину Дима. Меня удивило полное отсутствие эмоций в его голосе. Он был чертовски спокоен для человека, задетого (как он пытался это изобразить) несознательным намеком на то, что он - баба. Окончательно успокоившийся Дима начал наносить отрывистые, резкие удары ладонью по лицу блондина. У того из носа мгновенно хлынула кровь.
Люди в палатке продолжали пить и весело разговаривать, а я - наливать заказанное пиво. Охранник - как обычно - курил где-то за палаткой со своими друзьями. На барной стойке появились красные капли. Невинно-белые волосы, синяя футболка и кровь на столешнице - сливались в жуткий российский триколор. По «Европе-Плюс» играл Мумий-Тролль, и прекрасная бас-партия песни, уносящая своим стремительным арпеджио на песочный берег, никак не вписывалась в эту ситуацию:
Всё это длилось несколько секунд, и скорее всего именно из-за этого никто не успел среагировать. Хотя, давайте быть честными до конца: не из-за этого. Никто не успел оглянуться, как Дима уже заботливой рукой вытирал бумажными салфетками лицо блондина и барную стойку. Блондин чувствовал себя пристыженным. Кровь на его лице была разбавлена пьяными слезами. Из леса появился суетливый Антон, помог Диме взять под руки сгорающего от горя и стыда блондина и на глазах у всех увести его за пределы палатки.
***Мелкие жулики неплохо жили на такие заработки, хотя и казалось, что история с добрым работягой-шахтёром была из ряда вон выходящим, непредвиденным случаем. Антон и Дима очень тонко чувствовали, где в непрерывной поверхности жизни должна возникнуть такая трещина, умело в неё проникали и извлекали свою выгоду. Если случай не происходил сам собой, его всегда можно было создать, и им это удавалось: успешные ребята находили с жестокой жизнью общий язык.
Время моей летней подработки подходило к концу. Дима, если и имел в отношении меня какие-то планы отмщения, спустил их на тормозах, отчего Ире стало стыдно. Оля к концу лета вообще перестала появляться в палатке со своими бессмысленными рассказами, а я, недополучив причитавшуюся мне зарплату, вернулся к учебе в институте.