(no subject)
Каждый вечер того золотого времени я возвращался домой заполночь. Мы говорили сутками напролет, или даже выразительно молчали, сообщаясь словами незримо, как медузами, улитками, снами. И вот нам приходилось расстаться. Каждый раз я проходил через мусорные корзины, еще каких-то пятьдесят метров - и я оказывался возле своего подъезда. И каждый раз, ровно на уровне веток последних деревьев моего двора я видел красный Марс. С годами он становился меньше и меньше, тая и обесцвечиваясь в грязном воздухе повседневных моих растрат. Я хорош помню последнюю встречу, я вновь огибал те самые баки и вдруг наступил на что-то живое и мягкое. Им оказалась полудохлая крыса, которая, по всей видимости, выползла на лунный свет умирать. Я не видел в своей жизни ничего омерзительнее. После этого на Марс я больше не находил времени посмотреть, глаза искали только поверхности и совсем не зацеплялись за небеса, хотя небеса мне были бы нужнее и важнее самого важного. Количество задниц под моим взглядом росло, но дружбы или даже симпатии они ко мне не питали, наверное, жопы вообще невозможны для небес, и тем не менее, они существуют, и даже процветают по-своему. Крысы на следующий день не было. Впрочем, едкой плесени ее трупного яда на моих башмаках было достаточно для того, чтобы понять, что я уже не стану лучше, чем тогда, когда Марс был моим спутником, моей трахейной пазухой и вымыслом. Вместе со звездами сворачивалось солнце, облака превращались в потолки и кондиционеры, а о корках, квере и вкладышах незабудки напоминал лишь мягкий утренний снег - лучшее время для стихов. Но это уже не про меня история.