Много букв
Мои бабушка и дедушка со стороны мамы-воевали, бабушка два года, дедушка почти шесть. Их давно нет, и мне всегда было обидно, что у них уже не спросить ни о чем, в том числе и о войне. Сами они никогда об этом не говорили. Дед, пару раз, нетрезвым, говорил пару фраз о войне. Бабуля, в беседе о чем-то другом упоминала, вскользь, точечно, жизнь в оккупации и на фронте, когда я пыталась развить тему она сворачивала беседу, и - все.
Я не понимала, почему. Чего стыдиться, или бояться?
Теперь-понимаю.
Бабушка и дедушка по папе-младше, бабушка ребенком пережила оккупацию и подростком была отправлена на восстановление Харькова. Дедушка, немного старше, вместе с мачехой и крошечными сестрами-близнецами тоже прежил оккупацию и получил похоронку на отца, из-под Сталинграда. Они тоже очень неохотно говорили об этом.
Я не понимала, почему.
Теперь-понимаю.
Я смотрела кино о войне и Холокосте, читала книги, и не понимала, кто эти люди, которые выдавали своих соседей-евреев, кто эти люди, и кем нужно быть чтобы работать в Освенциме, например. Или стрелять в людей.
Теперь-понимаю.
Это очень странно, все как всегда и все как обычно, каждый день, а потом, вдруг, внезапно ты живешь совсем в другом мире, в совсем другом, и ничего не изменить.
Я не понимала, как умные люди могут верить пропаганде, как рождается вот то, уродливое и странно привлекательное, что потом будет звучать из тысяч ртов. Теперь я это знаю. И как, и почему.
Я неверующий человек. Но каждый день теперь я молюсь о пяти вещах.
Чтобы больше никто не погиб.
Чтобы у меня хватило сил остаться человеком.
Чтобы дети выросли в мире и любви.
Чтобы нашли того, кто стрелял на Институтской.
И чтобы я никогда так и не поняла, что такое быть беженцем.
Я не понимала, почему. Чего стыдиться, или бояться?
Теперь-понимаю.
Бабушка и дедушка по папе-младше, бабушка ребенком пережила оккупацию и подростком была отправлена на восстановление Харькова. Дедушка, немного старше, вместе с мачехой и крошечными сестрами-близнецами тоже прежил оккупацию и получил похоронку на отца, из-под Сталинграда. Они тоже очень неохотно говорили об этом.
Я не понимала, почему.
Теперь-понимаю.
Я смотрела кино о войне и Холокосте, читала книги, и не понимала, кто эти люди, которые выдавали своих соседей-евреев, кто эти люди, и кем нужно быть чтобы работать в Освенциме, например. Или стрелять в людей.
Теперь-понимаю.
Это очень странно, все как всегда и все как обычно, каждый день, а потом, вдруг, внезапно ты живешь совсем в другом мире, в совсем другом, и ничего не изменить.
Я не понимала, как умные люди могут верить пропаганде, как рождается вот то, уродливое и странно привлекательное, что потом будет звучать из тысяч ртов. Теперь я это знаю. И как, и почему.
Я неверующий человек. Но каждый день теперь я молюсь о пяти вещах.
Чтобы больше никто не погиб.
Чтобы у меня хватило сил остаться человеком.
Чтобы дети выросли в мире и любви.
Чтобы нашли того, кто стрелял на Институтской.
И чтобы я никогда так и не поняла, что такое быть беженцем.