про память (186)
Ut nihil non iisdem verbis redderetur auditum. Так что не может быть ничто передано слуху теми же словами.
(«Естественная история», глава 7, параграф 24)
Пару месяцев назад я посмотрела лекцию К. Анохина о природе памяти. Он упомянул в ходе лекции два произведения, которые я собираюсь в этом посте "порвать на простыни". (Оба текста достаточно маленькие, т.ч. лучше прочитайте потом их полные версии). Первое произведение - художественное, второе - очерк нейропсихолога. В обоих случаях речь идёт о людях с гипермнезией (грубо говоря, с неограниченным объёмом памяти).
Хорхе Луис Борхес. Фунес, Помнящий.
<…>
Он сказал мне, что до того дождливого дня, когда лошадь голубоватого оттенка скинула его, он был - как любой христианин - слепой, глухонемой, сомнамбулический, беспамятный. При падении с лошади он потерял сознание, когда он пришел в себя, настоящее стало почти невыносимым - настолько оно было насыщенным и ярким.
<…>
Он помнил форму облаков в южной части неба на рассвете 30 апреля 1882, и он мог сравнить их по памяти и с искусным узором кожаного переплета книги, который он видел только раз, и с воспоминаниями об очертаниях брызг, которые поднял гребец в Рио-Негро во время битвы Квебрахо. Эти воспоминания не были простыми: каждый зрительный образ был связан с мускульными ощущениями, тепловыми ощущениями и т.д. Он мог восстановить все свои мечты и фантазии.
<…>
Край классной доски, прямоугольный треугольник, ромб - это формы, которые мы можем представить целиком; Иренео мог также целиком представить и буйную гриву жеребца, и стадо скота в ущелье, и постоянно меняющееся пламя или бесчисленное множество ликов умершего, которые встают перед нами в течение затянувшихся поминок.
<…>
Он не записал это, ибо все, что он однажды продумал, нельзя было стереть из памяти.
<…>
Он решился уменьшить весь свой прошлый опыт до каких-то семидесяти тысяч воспоминаний, которые он хотел позже обозначить с помощью цифр. Две причины разубедили его: мысль, что задача бесконечна и что она бесполезна. Он знал, что к часу своей смерти он едва ли закончит классифицировать хотя бы все воспоминания своего детства.
<…>
Его собственное лицо в зеркале, его руки удивляли его каждый раз.
<…>
Фунес же мог непрерывно наблюдать спокойное наступление порчи, кариеса, усталости. Он замечал приближение смерти или сырости. Он был единственным и разумным зрителем многообразного мира, который был ежесекундно и невыносимо точен.
<…>
Думать - значит забыть различия, уметь обобщать, резюмировать. В чрезмерно насыщенном мире Фунеса не было ничего кроме подробностей, почти соприкасающихся подробностей.
<…>
Мне пришло на ум, что каждое из моих слов (каждый из моих жестов) будут жить в его неумолимой памяти; я был парализован страхом умножения излишних жестов.
А.Р. Лурия. Маленькая книжка о большой памяти.
<…>
"Когда - около 2-х или 3-х лет, - говорил Ш., - меня начали учить словам молитвы на древнееврейском языке, я не понимал их, и эти слова откладывались у меня в виде клубов пара и брызг... "
<…>
Ему дается тон высотой в 30 Гц с силой звука в 100 дб. Он заявляет, что сначала он видел полосу шириной в 12 - 15 см цвета старого серебра; постепенно полоса сужается и как бы удаляется от него, а затем превращается в какой-то предмет, блестящий как сталь. Постепенно тон принимает характер вечернего света, звук продолжает рябить серебряным блеском...
Ему дается тон в 250 Гц и 64 дб. Ш. видит бархатный шнурок, ворсинки которого торчат во все стороны. Шнурок окрашен в нежно-приятно розово-оранжевый цвет...
Ему дается тон в 2000 Гц и 113 дб. Ш. говорит: "Что-то вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет.., полоска шершавая, неприятная.., неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить руку..."
<…>
"Какой у вас желтый и рассыпчатый голос", - сказал он как-то раз беседовавшему с ним Л. С. Выготскому. "А вот есть люди, которые разговаривают как-то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом.., - говорил он позднее, - такой голос был у покойного С. М. Эйзенштейна, как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня..."
<…>
"Для меня 2, 4, 6, 5 - не просто цифры. Они имеют форму. 1 - это острое число, независимо от его графического изображения, это что-то законченное, твердое... 5 - полная законченность в виде конуса, башни, фундаментальное, 6 - это первая за "5", беловатая. 8 - невинное, голубовато-молочное, похожее на известь" и т. д.
<…>
Пропуски, которые, мы нередко замечали у Ш. <…> показывали, что они были не дефектами памяти, а дефектами восприятия, иначе говоря, они объяснялись не хорошо известными в психологии нейродинамическими особенностями сохранения следов (ретро- и проактивным торможением, угасанием следов и т. д.), а столь же хорошо известными особенностями зрительного восприятия (четкостью, контрастом, выделением фигуры из фона, освещенностью и т. д.).
<…>
Воспроизводя длинный ряд слов, Ш. пропустил слово "карандаш". В другом ряде было пропущено слово "яйцо". В третьем - "знамя", в четвертом - "дирижабль". Наконец, в одном ряду Ш. пропустил непонятное для него слово "путамен". Вот как он объяснял свои ошибки.
"Я поставил "карандаш" около ограды - вы знаете эту ограду на улице, - и вот карандаш слился с этой оградой, и я прошел мимо него... То же было и со словом "яйцо". Оно было поставлено на фоне белой стены и слилось с ней. Как я мог разглядеть белое яйцо на фоне белой стены?.. Вот и "дирижабль", он серый и слился с серой мостовой... И "знамя" - красное знамя, а вы знаете, ведь здание Моссовета красное, я поставил его около стены и прошел мимо него... А вот "путамен" - я не знаю, что это такое... Оно такое темное слово - я не разглядел его.., а фонарь был далеко..."
<…>
"Я знаю, что мне нужно остерегаться, чтобы не пропустить предмет, - и я делаю его большим. Вот я говорил вам - слово "яйцо". Его легко было не заметить.., и я делаю, его большим... и прислоняю к стене дома, и лучше освещаю его фонарем..."
<…>
"Nel - я платил членские взносы, и там в коридоре была балерина Нельская; меццо (mezzo) - я скрипач; я поставил рядом с нею скрипача, который играет на скрипке; рядом - папиросы "Дели" - это del; рядом тут же я ставлю камин (camin), di - это рука показывает дверь; nos - это нос, человек попал носом в дверь и прищемил его; tra - он поднимает ногу через порог, там лежит ребенок - это vita, витализм; mi - я поставил еврея, который говорит "ми - здесь ни при чем"; ritrovai - реторта, трубочка прозрачная, она пропадает, - и еврейка бежит, кричит "вай" - это vai. Она бежит, и вот на углу Лубянки - на извозчике едет per - отец. На углу Сухаревки стоит милиционер, он вытянут, стоит как единица (una). Рядом с ним я ставлю трибуну, и на ней танцует Сельва (selva); но чтобы она не была Сильва - над ней ломаются подмостки - это звук "э"...
<…>
Сам Ш. неоднократно жаловался на ... плохую память на лица.
"Они такие непостоянные, - говорил он. - Они зависят от настроения человека, от момента встречи, они все время изменяются, путаются по окраске, и поэтому их так трудно запомнить".
<…>
"Я боюсь, чтобы не спутались отдельные сеансы. Поэтому я мысленно стираю доску и как бы покрываю ее пленкой, которая совершенно непрозрачна и непроницаема. Эту пленку я как бы отнимаю от доски и слышу ее хруст. Когда кончается сеанс, я смываю все, что было написано, отхожу от доски и мысленно снимаю пленку... Я разговариваю, а в это время мои руки как бы комкают эту пленку. И все-таки, как только я подхожу к доске, эти цифры могут снова появиться. Малейшее похожее сочетание, - и я сам не замечаю, как продолжаю читать ту же таблицу".
*Интересно было бы найти дневники Шерешевского, говорят, они опубликованы.*
Видео via dar_jan
Рассказ Борхеса с каждым перепрочтением всё больше проясняет состояние гипермнезии. А у Ш. удивительная синестезия, разве что запахи ярко не выражены. Но что для меня было наиболее важным:
1) для нас, беспамятных, мир хоть и не стационарен, но дискретен в своём изменении во времени; у мнемонистов, напротив, изменения непрерывны ("непрерывно наблюдать спокойное наступление порчи, кариеса, усталости"); т.е. для нас мир - слайды, для них - метаморфозы пластелина или желе.
2) нам, беспамятным, неподвластно целостное воспоминание материальных нетривиальных объектов (см. 3-ю цитату Борхеса); я добавлю: мне кажется, что нам неподвластно не только целостное воспоминание, но и целостное восприятие, ведь изучая подробно какую-то одну часть, мы уже забываем остальные; удел беспамятных - идеи и метафоры.
3) Конечно, очень хочется увидеть этот мир подробно (Фунес считает, что это стоило паралича), однако такая подробность ("нет двух одинаковых капель воды") не позволяет людям с гипермнезией проводить такие операции как синтез, анализ, классификация, агрегирование и проч. Т.е. это сверхкачество оказывается практически бесполезным. (Видимо не зря нас слепили так, что мы умеем забывать.) Для Ш. память - "сточная канава", которая, мало того что захламляется всем увиденным и услышанным, так ещё и вдвойне захламляется теми образами, которые он придумывает для закрепления. И нужно иметь а) силу воли, б) мудрость, чтобы одни вещи запоминать, а другие стирать.
Я давно собиралась выписать наиболее интересные места из этих текстов, но добралась только сейчас, потому что сегодня меня начала преследовать личность лектора. Сначала я открыла вступление к книге про мышление (моё привычное занятие - читать вступления разных книг) и наткнулась на пассаж про его дедушку - Анохина П. К. Потом я решила посмотреть олдскульный телечгк (да я коллекционирую старое чгк, на себя посмотрите, по 800 игр в конквизе, я видела). Скачала игру 1982 года, а там команда Ерёмина и Константин Анохин за игровым столом собственной персоной. Стало ясно: тянуть больше нельзя, не отвяжется ведь.
(«Естественная история», глава 7, параграф 24)
Пару месяцев назад я посмотрела лекцию К. Анохина о природе памяти. Он упомянул в ходе лекции два произведения, которые я собираюсь в этом посте "порвать на простыни". (Оба текста достаточно маленькие, т.ч. лучше прочитайте потом их полные версии). Первое произведение - художественное, второе - очерк нейропсихолога. В обоих случаях речь идёт о людях с гипермнезией (грубо говоря, с неограниченным объёмом памяти).
Хорхе Луис Борхес. Фунес, Помнящий.
<…>
Он сказал мне, что до того дождливого дня, когда лошадь голубоватого оттенка скинула его, он был - как любой христианин - слепой, глухонемой, сомнамбулический, беспамятный. При падении с лошади он потерял сознание, когда он пришел в себя, настоящее стало почти невыносимым - настолько оно было насыщенным и ярким.
<…>
Он помнил форму облаков в южной части неба на рассвете 30 апреля 1882, и он мог сравнить их по памяти и с искусным узором кожаного переплета книги, который он видел только раз, и с воспоминаниями об очертаниях брызг, которые поднял гребец в Рио-Негро во время битвы Квебрахо. Эти воспоминания не были простыми: каждый зрительный образ был связан с мускульными ощущениями, тепловыми ощущениями и т.д. Он мог восстановить все свои мечты и фантазии.
<…>
Край классной доски, прямоугольный треугольник, ромб - это формы, которые мы можем представить целиком; Иренео мог также целиком представить и буйную гриву жеребца, и стадо скота в ущелье, и постоянно меняющееся пламя или бесчисленное множество ликов умершего, которые встают перед нами в течение затянувшихся поминок.
<…>
Он не записал это, ибо все, что он однажды продумал, нельзя было стереть из памяти.
<…>
Он решился уменьшить весь свой прошлый опыт до каких-то семидесяти тысяч воспоминаний, которые он хотел позже обозначить с помощью цифр. Две причины разубедили его: мысль, что задача бесконечна и что она бесполезна. Он знал, что к часу своей смерти он едва ли закончит классифицировать хотя бы все воспоминания своего детства.
<…>
Его собственное лицо в зеркале, его руки удивляли его каждый раз.
<…>
Фунес же мог непрерывно наблюдать спокойное наступление порчи, кариеса, усталости. Он замечал приближение смерти или сырости. Он был единственным и разумным зрителем многообразного мира, который был ежесекундно и невыносимо точен.
<…>
Думать - значит забыть различия, уметь обобщать, резюмировать. В чрезмерно насыщенном мире Фунеса не было ничего кроме подробностей, почти соприкасающихся подробностей.
<…>
Мне пришло на ум, что каждое из моих слов (каждый из моих жестов) будут жить в его неумолимой памяти; я был парализован страхом умножения излишних жестов.
А.Р. Лурия. Маленькая книжка о большой памяти.
<…>
"Когда - около 2-х или 3-х лет, - говорил Ш., - меня начали учить словам молитвы на древнееврейском языке, я не понимал их, и эти слова откладывались у меня в виде клубов пара и брызг... "
<…>
Ему дается тон высотой в 30 Гц с силой звука в 100 дб. Он заявляет, что сначала он видел полосу шириной в 12 - 15 см цвета старого серебра; постепенно полоса сужается и как бы удаляется от него, а затем превращается в какой-то предмет, блестящий как сталь. Постепенно тон принимает характер вечернего света, звук продолжает рябить серебряным блеском...
Ему дается тон в 250 Гц и 64 дб. Ш. видит бархатный шнурок, ворсинки которого торчат во все стороны. Шнурок окрашен в нежно-приятно розово-оранжевый цвет...
Ему дается тон в 2000 Гц и 113 дб. Ш. говорит: "Что-то вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет.., полоска шершавая, неприятная.., неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить руку..."
<…>
"Какой у вас желтый и рассыпчатый голос", - сказал он как-то раз беседовавшему с ним Л. С. Выготскому. "А вот есть люди, которые разговаривают как-то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом.., - говорил он позднее, - такой голос был у покойного С. М. Эйзенштейна, как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня..."
<…>
"Для меня 2, 4, 6, 5 - не просто цифры. Они имеют форму. 1 - это острое число, независимо от его графического изображения, это что-то законченное, твердое... 5 - полная законченность в виде конуса, башни, фундаментальное, 6 - это первая за "5", беловатая. 8 - невинное, голубовато-молочное, похожее на известь" и т. д.
<…>
Пропуски, которые, мы нередко замечали у Ш. <…> показывали, что они были не дефектами памяти, а дефектами восприятия, иначе говоря, они объяснялись не хорошо известными в психологии нейродинамическими особенностями сохранения следов (ретро- и проактивным торможением, угасанием следов и т. д.), а столь же хорошо известными особенностями зрительного восприятия (четкостью, контрастом, выделением фигуры из фона, освещенностью и т. д.).
<…>
Воспроизводя длинный ряд слов, Ш. пропустил слово "карандаш". В другом ряде было пропущено слово "яйцо". В третьем - "знамя", в четвертом - "дирижабль". Наконец, в одном ряду Ш. пропустил непонятное для него слово "путамен". Вот как он объяснял свои ошибки.
"Я поставил "карандаш" около ограды - вы знаете эту ограду на улице, - и вот карандаш слился с этой оградой, и я прошел мимо него... То же было и со словом "яйцо". Оно было поставлено на фоне белой стены и слилось с ней. Как я мог разглядеть белое яйцо на фоне белой стены?.. Вот и "дирижабль", он серый и слился с серой мостовой... И "знамя" - красное знамя, а вы знаете, ведь здание Моссовета красное, я поставил его около стены и прошел мимо него... А вот "путамен" - я не знаю, что это такое... Оно такое темное слово - я не разглядел его.., а фонарь был далеко..."
<…>
"Я знаю, что мне нужно остерегаться, чтобы не пропустить предмет, - и я делаю его большим. Вот я говорил вам - слово "яйцо". Его легко было не заметить.., и я делаю, его большим... и прислоняю к стене дома, и лучше освещаю его фонарем..."
<…>
"Nel - я платил членские взносы, и там в коридоре была балерина Нельская; меццо (mezzo) - я скрипач; я поставил рядом с нею скрипача, который играет на скрипке; рядом - папиросы "Дели" - это del; рядом тут же я ставлю камин (camin), di - это рука показывает дверь; nos - это нос, человек попал носом в дверь и прищемил его; tra - он поднимает ногу через порог, там лежит ребенок - это vita, витализм; mi - я поставил еврея, который говорит "ми - здесь ни при чем"; ritrovai - реторта, трубочка прозрачная, она пропадает, - и еврейка бежит, кричит "вай" - это vai. Она бежит, и вот на углу Лубянки - на извозчике едет per - отец. На углу Сухаревки стоит милиционер, он вытянут, стоит как единица (una). Рядом с ним я ставлю трибуну, и на ней танцует Сельва (selva); но чтобы она не была Сильва - над ней ломаются подмостки - это звук "э"...
<…>
Сам Ш. неоднократно жаловался на ... плохую память на лица.
"Они такие непостоянные, - говорил он. - Они зависят от настроения человека, от момента встречи, они все время изменяются, путаются по окраске, и поэтому их так трудно запомнить".
<…>
"Я боюсь, чтобы не спутались отдельные сеансы. Поэтому я мысленно стираю доску и как бы покрываю ее пленкой, которая совершенно непрозрачна и непроницаема. Эту пленку я как бы отнимаю от доски и слышу ее хруст. Когда кончается сеанс, я смываю все, что было написано, отхожу от доски и мысленно снимаю пленку... Я разговариваю, а в это время мои руки как бы комкают эту пленку. И все-таки, как только я подхожу к доске, эти цифры могут снова появиться. Малейшее похожее сочетание, - и я сам не замечаю, как продолжаю читать ту же таблицу".
*Интересно было бы найти дневники Шерешевского, говорят, они опубликованы.*
Видео via dar_jan
Click to viewРассказ Борхеса с каждым перепрочтением всё больше проясняет состояние гипермнезии. А у Ш. удивительная синестезия, разве что запахи ярко не выражены. Но что для меня было наиболее важным:
1) для нас, беспамятных, мир хоть и не стационарен, но дискретен в своём изменении во времени; у мнемонистов, напротив, изменения непрерывны ("непрерывно наблюдать спокойное наступление порчи, кариеса, усталости"); т.е. для нас мир - слайды, для них - метаморфозы пластелина или желе.
2) нам, беспамятным, неподвластно целостное воспоминание материальных нетривиальных объектов (см. 3-ю цитату Борхеса); я добавлю: мне кажется, что нам неподвластно не только целостное воспоминание, но и целостное восприятие, ведь изучая подробно какую-то одну часть, мы уже забываем остальные; удел беспамятных - идеи и метафоры.
3) Конечно, очень хочется увидеть этот мир подробно (Фунес считает, что это стоило паралича), однако такая подробность ("нет двух одинаковых капель воды") не позволяет людям с гипермнезией проводить такие операции как синтез, анализ, классификация, агрегирование и проч. Т.е. это сверхкачество оказывается практически бесполезным. (Видимо не зря нас слепили так, что мы умеем забывать.) Для Ш. память - "сточная канава", которая, мало того что захламляется всем увиденным и услышанным, так ещё и вдвойне захламляется теми образами, которые он придумывает для закрепления. И нужно иметь а) силу воли, б) мудрость, чтобы одни вещи запоминать, а другие стирать.
Я давно собиралась выписать наиболее интересные места из этих текстов, но добралась только сейчас, потому что сегодня меня начала преследовать личность лектора. Сначала я открыла вступление к книге про мышление (моё привычное занятие - читать вступления разных книг) и наткнулась на пассаж про его дедушку - Анохина П. К. Потом я решила посмотреть олдскульный телечгк (да я коллекционирую старое чгк, на себя посмотрите, по 800 игр в конквизе, я видела). Скачала игру 1982 года, а там команда Ерёмина и Константин Анохин за игровым столом собственной персоной. Стало ясно: тянуть больше нельзя, не отвяжется ведь.