С днём рождения, родная!
Сегодня тебе бы исполнилось целых 80.
Но ты навсегда осталась в своих 68 с хвостиком...
Почти двенадцать лет прошло. Целая вечность.
С каждым годом вспоминаешься всё реже, боль притупилась. Время сглаживает всё. И черты твоего лица размываются в памяти, и морщинки стираются, и улыбка проявляется как сквозь туман. Он развеевается, стоит посмотреть фотографии, но всё равно воспоминания каждый раз проклёвываются как сквозь лёгкую дымовую завесу...
Воспоминания больше похоже на стоп-кадры каких-то сцен из нашей общей жизни. Или короткие видео-ролики. Или набор фотографий.
Вот ты сидишь за столом на кухне, у окна, в очках на кончике носа и смешно шевелишь губами в такт прочитываемым словам. И книжка в руках совсем не характерная для почтенной седовласой пенсионерки - мужской полудетектив-полубоевик, целая серия, "Я - слепой", вроде называется. До сих пор стоят дома у мамы на полке эти красно-чёрные корочки, напоминают о тебе.
Потом, позже переходишь на более "женское" чтиво. Маринина, Донцова, Устинова. И прежде сосредоточенное во время чтения лицо перемежается с улыбками, а то и твоим характерным хохотком.
Я тогда всем подружкам хвасталась своей необычной бабушкой: читает кровавые мужские детективы, смотрит боевики... Вместо классического "бабушкиного" вязания и любовных романов-то! Полчища видео-кассет с бесконечными Чаками Норрисами, Ван-Даммами и Джеки Чанами. Конечно, я смотрела их все вместе с любимой бабулей, как мелкая обезьянка! Нет, разумеется, ты покупала мне кучу мультиков, всяких The Lion King и Покахонтес, но боевики-то смотреть было интереснее, взрослее.
Вот ты приезжаешь каждый день за мной в гимназию, везёшь домой, кормишь свежеприготовленным обедом. А потом мы гуляем и смотрим твои боевики.
Вот ты ходишь на свои ежевечерние прогулки, сидишь с подружками-бабульками на лавочке, хохочешь громко и заразительно и наверняка перемываешь косточки всем общим знакомым.
Вот мы в выходные вместе лепим целые горы пельменей. Ну как вместе... Ты лепишь - быстро, проворно, красиво загибая края, а я тырю кружочки сырого теста и лопаю их, как мне кажется, тайком. А ты пугаешь, что от этого у меня "вырастет огромная грудь до колен" (эх, что-то не помогло, может зря я тебе поверила, надо было и дальше лопать?).
Вот ты подсовываешь мне незаметно какую-то мелочишку на карманные расходы. А потом ещё дедуля подсовывает да тоже тайком от всех. Это позже я задумаюсь, а не оговаривался ли вами сообща общий мой карманный бюджет. Только спросить уже будет не у кого...
Вот я увидела в магазине большого плюшевого медведя и рассказываю тебе, захлёбываясь, какой он расчудесный, и как я хочу такого. А ты вдруг берёшь и выдаёшь мне на него деньги, настолько большие по моим детским меркам, что я аж начинаю отказываться от неожиданности. А ты настаиваешь, чтобы я его купила: "Будешь потом смотреть на него и вспоминать меня, когда я умру!". А я кидаюсь к тебе обниматься и заверять, что такое никогда-никогда не случится. И на следующий день торжественно несу медведя в объятиях через полгорода - вот, смотрите все, какой у меня мишка!
Это потом до меня дойдёт весь смысл твоих слов, вся их поразительно-провидческая точность.
И я, мелкая, почему-то отчётливо запомню их и пронесу до сегодняшнего дня.
И каждый раз, обнимая медвежонка, буду вспоминать о тебе и об этом нашем с тобой секрете...
Вот я уже подросла, перестала интересоваться плюшевыми медведями, попробовала дружить с девочками, разочаровалась и снова вернула свой взор на мальчиков. Только теперь почему-то уже не хотелось носиться с ними на великах и по гаражам днями напролёт...
А ты зорко и ненавязчиво наблюдала за всеми метаморфозами и безошибочно отсеивала "плохих" и привечала "хороших" парней. И как ни парадоксально, но к "хорошим" ты мудро и мгновенно причисляла всех моих хулиганов-добряков. А воротила нос и придумывала обидные клички тем, с виду приличным пай-мальчикам, на поверку оказывавшимся потом подленькими тихушниками. Моим хулиганам тоже придумывала, но смешные, а не обидные.
Я страшно радовалась твоей поддержке меня по части хулиганов - это избавляло от менее прозорливого маминого недовольства такой моей компанией - ты помогала примирить её с этим раскладом. Но я не понимала поначалу твоей нелюбви к тем, с виду хорошим. Это потом всё вскрывалось, и я изумлённо признавала, что ты была стопроцентно права! Сейчас-то меня это не удивляет, но тогда...
А вот ты заболела...
Всё началось с банальных болей в животе. Никто не придал им никакого значения.
Это потом мы услышали страшное слово "рак", не оставляющее надежды в той стадии...
Ты сгорела за пару месяцев.
Исхудала, устала, измучалась... Но молчала. Не ныла, не стонала, не жаловалась.
Я не понимаю, бабуль, как удавалось тебе и чем давалось тебе это мужественное терпение.
Я снимаю шляпу перед твоим умением бороться и не сдаваться.
Если мне его досталось чуть-чуть, то нет ни малейшего сомнения, от кого...
Как бы ни звучало, но это хорошо, что всё закончилось быстро. Что тебе не пришлось слишком долго мучаться от болей. Но это всё равно было больно видеть. И страшно. И дико. И жутко.
Никогда не забуду этого твоего потустороннего взгляда в пустоту, не реагировавшего ни на что...
Был испуг, слёзы, скорая, врачи, сказавшие, что это состояние прекомы. Это по-дурацки, но тогда меня, глупую, врачи раздражали своим равнодушием и чёрствостью, но что я могла понимать тогда, в 15, впервые видя, как близкий человечек исчезает на глазах?
Потом, уже в больнице наступила и сама кома. Она не продлилась долго. Мы видели тебя тогда в последний раз...
Со дня похорон я помню только несколько жутких кадров (всё остальное неведомым образом стёрто почти напрочь), как тебя достают из спецмашины в нарядной красной коробке и несут домой...
А я стою в ужасе, едва сдерживаясь, чтобы не захлопнуть дверь, не заорать, не закрыть глаза, чтобы проснуться, и ничего бы этого не было...
А тебя, ту, в коробке этой деревянной, не помню. Помню только, что это была уже не ты. Просто кто-то чуть-чуть похожий.
Потому что ты можешь быть только живой. Хохочущей, виртуозно лепящей пельмени и оставляющей мне на память плюшевого мишку...
Люблю тебя. Скучаю. Помню.
Прости.
Но ты навсегда осталась в своих 68 с хвостиком...
Почти двенадцать лет прошло. Целая вечность.
С каждым годом вспоминаешься всё реже, боль притупилась. Время сглаживает всё. И черты твоего лица размываются в памяти, и морщинки стираются, и улыбка проявляется как сквозь туман. Он развеевается, стоит посмотреть фотографии, но всё равно воспоминания каждый раз проклёвываются как сквозь лёгкую дымовую завесу...
Воспоминания больше похоже на стоп-кадры каких-то сцен из нашей общей жизни. Или короткие видео-ролики. Или набор фотографий.
Вот ты сидишь за столом на кухне, у окна, в очках на кончике носа и смешно шевелишь губами в такт прочитываемым словам. И книжка в руках совсем не характерная для почтенной седовласой пенсионерки - мужской полудетектив-полубоевик, целая серия, "Я - слепой", вроде называется. До сих пор стоят дома у мамы на полке эти красно-чёрные корочки, напоминают о тебе.
Потом, позже переходишь на более "женское" чтиво. Маринина, Донцова, Устинова. И прежде сосредоточенное во время чтения лицо перемежается с улыбками, а то и твоим характерным хохотком.
Я тогда всем подружкам хвасталась своей необычной бабушкой: читает кровавые мужские детективы, смотрит боевики... Вместо классического "бабушкиного" вязания и любовных романов-то! Полчища видео-кассет с бесконечными Чаками Норрисами, Ван-Даммами и Джеки Чанами. Конечно, я смотрела их все вместе с любимой бабулей, как мелкая обезьянка! Нет, разумеется, ты покупала мне кучу мультиков, всяких The Lion King и Покахонтес, но боевики-то смотреть было интереснее, взрослее.
Вот ты приезжаешь каждый день за мной в гимназию, везёшь домой, кормишь свежеприготовленным обедом. А потом мы гуляем и смотрим твои боевики.
Вот ты ходишь на свои ежевечерние прогулки, сидишь с подружками-бабульками на лавочке, хохочешь громко и заразительно и наверняка перемываешь косточки всем общим знакомым.
Вот мы в выходные вместе лепим целые горы пельменей. Ну как вместе... Ты лепишь - быстро, проворно, красиво загибая края, а я тырю кружочки сырого теста и лопаю их, как мне кажется, тайком. А ты пугаешь, что от этого у меня "вырастет огромная грудь до колен" (эх, что-то не помогло, может зря я тебе поверила, надо было и дальше лопать?).
Вот ты подсовываешь мне незаметно какую-то мелочишку на карманные расходы. А потом ещё дедуля подсовывает да тоже тайком от всех. Это позже я задумаюсь, а не оговаривался ли вами сообща общий мой карманный бюджет. Только спросить уже будет не у кого...
Вот я увидела в магазине большого плюшевого медведя и рассказываю тебе, захлёбываясь, какой он расчудесный, и как я хочу такого. А ты вдруг берёшь и выдаёшь мне на него деньги, настолько большие по моим детским меркам, что я аж начинаю отказываться от неожиданности. А ты настаиваешь, чтобы я его купила: "Будешь потом смотреть на него и вспоминать меня, когда я умру!". А я кидаюсь к тебе обниматься и заверять, что такое никогда-никогда не случится. И на следующий день торжественно несу медведя в объятиях через полгорода - вот, смотрите все, какой у меня мишка!
Это потом до меня дойдёт весь смысл твоих слов, вся их поразительно-провидческая точность.
И я, мелкая, почему-то отчётливо запомню их и пронесу до сегодняшнего дня.
И каждый раз, обнимая медвежонка, буду вспоминать о тебе и об этом нашем с тобой секрете...
Вот я уже подросла, перестала интересоваться плюшевыми медведями, попробовала дружить с девочками, разочаровалась и снова вернула свой взор на мальчиков. Только теперь почему-то уже не хотелось носиться с ними на великах и по гаражам днями напролёт...
А ты зорко и ненавязчиво наблюдала за всеми метаморфозами и безошибочно отсеивала "плохих" и привечала "хороших" парней. И как ни парадоксально, но к "хорошим" ты мудро и мгновенно причисляла всех моих хулиганов-добряков. А воротила нос и придумывала обидные клички тем, с виду приличным пай-мальчикам, на поверку оказывавшимся потом подленькими тихушниками. Моим хулиганам тоже придумывала, но смешные, а не обидные.
Я страшно радовалась твоей поддержке меня по части хулиганов - это избавляло от менее прозорливого маминого недовольства такой моей компанией - ты помогала примирить её с этим раскладом. Но я не понимала поначалу твоей нелюбви к тем, с виду хорошим. Это потом всё вскрывалось, и я изумлённо признавала, что ты была стопроцентно права! Сейчас-то меня это не удивляет, но тогда...
А вот ты заболела...
Всё началось с банальных болей в животе. Никто не придал им никакого значения.
Это потом мы услышали страшное слово "рак", не оставляющее надежды в той стадии...
Ты сгорела за пару месяцев.
Исхудала, устала, измучалась... Но молчала. Не ныла, не стонала, не жаловалась.
Я не понимаю, бабуль, как удавалось тебе и чем давалось тебе это мужественное терпение.
Я снимаю шляпу перед твоим умением бороться и не сдаваться.
Если мне его досталось чуть-чуть, то нет ни малейшего сомнения, от кого...
Как бы ни звучало, но это хорошо, что всё закончилось быстро. Что тебе не пришлось слишком долго мучаться от болей. Но это всё равно было больно видеть. И страшно. И дико. И жутко.
Никогда не забуду этого твоего потустороннего взгляда в пустоту, не реагировавшего ни на что...
Был испуг, слёзы, скорая, врачи, сказавшие, что это состояние прекомы. Это по-дурацки, но тогда меня, глупую, врачи раздражали своим равнодушием и чёрствостью, но что я могла понимать тогда, в 15, впервые видя, как близкий человечек исчезает на глазах?
Потом, уже в больнице наступила и сама кома. Она не продлилась долго. Мы видели тебя тогда в последний раз...
Со дня похорон я помню только несколько жутких кадров (всё остальное неведомым образом стёрто почти напрочь), как тебя достают из спецмашины в нарядной красной коробке и несут домой...
А я стою в ужасе, едва сдерживаясь, чтобы не захлопнуть дверь, не заорать, не закрыть глаза, чтобы проснуться, и ничего бы этого не было...
А тебя, ту, в коробке этой деревянной, не помню. Помню только, что это была уже не ты. Просто кто-то чуть-чуть похожий.
Потому что ты можешь быть только живой. Хохочущей, виртуозно лепящей пельмени и оставляющей мне на память плюшевого мишку...
Люблю тебя. Скучаю. Помню.
Прости.