Виктор КАЗАКОВ
В конце мая не стало Виктора Казакова, поэта с непростой судьбой. Мы были с ним мало знакомы, но его стихи я очень ценил, а в 2014 представлял его на Прокошинскую премию.
НА ПЛЯЖЕ
Порядок. Снова налегке.
Без злобы, комплексов и робы.
Лежу на вымытом песке
На фоне лучших ног Европы.
Я никому не нагрубил.
И мне пока не нагрубили.
Орел зеленый на груди
Уже распахивает крылья.
Я в первый раз за столько лет
На удивление спокоен.
Горячий ультрафиолет,
И жизнь, и мысли без конвоя.
Сегодня все разрешено.
А мне и весело, и странно,
Что я на фоне лучших ног
Сам на ноги когда-то встану.
Что разберусь в своих делах.
И перестану жить скитальцем,
И что в зеленого орла
Не будут больше тыкать пальцем.
Что мне не надо, черт возьми,
Теперь у моря ждать погоды.
Что я вот с этими людьми
Войду в одну и ту же воду.
Виктор Казаков - поэт из того поколения, которое в 60-е годы в силу своего ещё нежного возраста не застало полные стадионы (так и хочется сказать болельщиков) любителей изящной словесности. Это поколение входило в поэзию в 70-е, когда та поубавила тон и стала говорить всё больше не с народом, а с конкретным человеком; говорить тихим и доверительным голосом, так сказать тет-а-тет. Может быть, поэтому в стихах Казакова очень сильна личностная интонация, индивидуальный, частный опыт переживания, отсутствие какой-либо позы и назидательности.
Я не прощаю свой инфантилизм.
Меня учили с детства слушать старших.
Я слушал старших и не слушал жизнь,
И потому замешкался на старте.
И уже в другом стихотворении Казаков пишет не только о времени, из которого он пришёл, но и намекает на свою поэтическую родословную:
Вершины, верно, высоки.
Но чтобы вглубь, не по верхам,
Я продирался сквозь стихи -
Чужие - к собственным стихам.
……………………………
Я обжигал стихами рот,
Привыкший к сладеньким речам.
Мне стройность их взводов и рот
Являться стала по ночам.
Здесь вспоминается пушкинский «Домик в Коломне»:
Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем,
Не позволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпанному боем!
Но у Казакова стройность стихотворных взводов и рот раздваивается, говоря ещё о его личной, персональной трагедии - афганской войне.
Человеческая судьба всегда отбрасывает тень на то, что и как он думает и говорит, во что или в кого верит. У поэта эта тень падает и на его стихи. Хорошо это или плохо? Можно сколько угодно рассуждать об этом, но от этого уже никуда не деться, и Казаков никуда деваться не собирается. Он не прячется от жизни. Он любит её любую, даже такую, которая была там, «где контингент умело ограничен».
Конечно, война, прочертившая глубокую линию через самое сердце, никогда не оставит его в покое, но он не так часто говорит о ней в стихах, может быть, боясь взять не верную ноту или почему либо ещё. Но когда поэт, всё же, вспоминает своё «афганское» прошлое, то голос его звучит отчётливо и чисто, здесь может быть улавливается самойловская интонация, честное отношение ко всему произошедшему и прежде всего к себе. Он с грустью оглядывается назад, но «печаль его светла»:
Я дома. Жив. А ты доселе там,
Где контингент умело ограничен.
Твои следы легли к моим следам.
Ты, как и я, отнюдь не гармоничен.
Но гонора тебе не занимать.
Я помню свой великолепный гонор.
Зима? Какая к чёрту здесь зима.
В такую зиму будут греть погоны.
Стихи Казакова автобиографичны и просты и в то же время не лишены элемента игры, ироничности и лёгкости дыхания. Может быть, это смешение и делает их по-своему неповторимыми. Казаков не их тех, кто пытается достать с неба звезду. Он подбирает её с земли и, очищая от грязи, дарит нам.
Я запер дом, который строил Джек.
Весёлый дом из голубого камня.
Забросил ключ. И ключ засыпал снег.
Но дочь его под снегом отыскала.
Неслышный мягкий поворот ключа,
И маленькая эта непоседа
Вбежала в дом, визжа и хохоча.
Пригнувшись, я вошёл за нею следом.
Капелью брызнул под лучами март,
Когда мы сняли старенькие шторы,
И нет печали в том, что дом мне мал.
Он дочери моей пришёлся впору.
НА ПЛЯЖЕ
Порядок. Снова налегке.
Без злобы, комплексов и робы.
Лежу на вымытом песке
На фоне лучших ног Европы.
Я никому не нагрубил.
И мне пока не нагрубили.
Орел зеленый на груди
Уже распахивает крылья.
Я в первый раз за столько лет
На удивление спокоен.
Горячий ультрафиолет,
И жизнь, и мысли без конвоя.
Сегодня все разрешено.
А мне и весело, и странно,
Что я на фоне лучших ног
Сам на ноги когда-то встану.
Что разберусь в своих делах.
И перестану жить скитальцем,
И что в зеленого орла
Не будут больше тыкать пальцем.
Что мне не надо, черт возьми,
Теперь у моря ждать погоды.
Что я вот с этими людьми
Войду в одну и ту же воду.
Виктор Казаков - поэт из того поколения, которое в 60-е годы в силу своего ещё нежного возраста не застало полные стадионы (так и хочется сказать болельщиков) любителей изящной словесности. Это поколение входило в поэзию в 70-е, когда та поубавила тон и стала говорить всё больше не с народом, а с конкретным человеком; говорить тихим и доверительным голосом, так сказать тет-а-тет. Может быть, поэтому в стихах Казакова очень сильна личностная интонация, индивидуальный, частный опыт переживания, отсутствие какой-либо позы и назидательности.
Я не прощаю свой инфантилизм.
Меня учили с детства слушать старших.
Я слушал старших и не слушал жизнь,
И потому замешкался на старте.
И уже в другом стихотворении Казаков пишет не только о времени, из которого он пришёл, но и намекает на свою поэтическую родословную:
Вершины, верно, высоки.
Но чтобы вглубь, не по верхам,
Я продирался сквозь стихи -
Чужие - к собственным стихам.
……………………………
Я обжигал стихами рот,
Привыкший к сладеньким речам.
Мне стройность их взводов и рот
Являться стала по ночам.
Здесь вспоминается пушкинский «Домик в Коломне»:
Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем,
Не позволять им в сторону брести,
Как войску, в пух рассыпанному боем!
Но у Казакова стройность стихотворных взводов и рот раздваивается, говоря ещё о его личной, персональной трагедии - афганской войне.
Человеческая судьба всегда отбрасывает тень на то, что и как он думает и говорит, во что или в кого верит. У поэта эта тень падает и на его стихи. Хорошо это или плохо? Можно сколько угодно рассуждать об этом, но от этого уже никуда не деться, и Казаков никуда деваться не собирается. Он не прячется от жизни. Он любит её любую, даже такую, которая была там, «где контингент умело ограничен».
Конечно, война, прочертившая глубокую линию через самое сердце, никогда не оставит его в покое, но он не так часто говорит о ней в стихах, может быть, боясь взять не верную ноту или почему либо ещё. Но когда поэт, всё же, вспоминает своё «афганское» прошлое, то голос его звучит отчётливо и чисто, здесь может быть улавливается самойловская интонация, честное отношение ко всему произошедшему и прежде всего к себе. Он с грустью оглядывается назад, но «печаль его светла»:
Я дома. Жив. А ты доселе там,
Где контингент умело ограничен.
Твои следы легли к моим следам.
Ты, как и я, отнюдь не гармоничен.
Но гонора тебе не занимать.
Я помню свой великолепный гонор.
Зима? Какая к чёрту здесь зима.
В такую зиму будут греть погоны.
Стихи Казакова автобиографичны и просты и в то же время не лишены элемента игры, ироничности и лёгкости дыхания. Может быть, это смешение и делает их по-своему неповторимыми. Казаков не их тех, кто пытается достать с неба звезду. Он подбирает её с земли и, очищая от грязи, дарит нам.
Я запер дом, который строил Джек.
Весёлый дом из голубого камня.
Забросил ключ. И ключ засыпал снег.
Но дочь его под снегом отыскала.
Неслышный мягкий поворот ключа,
И маленькая эта непоседа
Вбежала в дом, визжа и хохоча.
Пригнувшись, я вошёл за нею следом.
Капелью брызнул под лучами март,
Когда мы сняли старенькие шторы,
И нет печали в том, что дом мне мал.
Он дочери моей пришёлся впору.