Сказки и предания Северного края
Конечно, в 30-е годы тиражи были не нашим чета - плановые. И тем не менее, попробуйте купить сейчас книжку тех лет. Если случайно в букинисте или на развале - может быть. А если вам нужна конкретная, а не та, что на развале оказалась?
Сборник "Сказки и предания Северного края", созданный И.В. Карнауховой, стал библиографической редкостью, но теперь переиздан в издательстве ОГИ.
Сказки здесь самые разные. Это прежде всего сборник подлинных устно поэтических материалов, к тому же записанных в ХХ веке, в эпоху величайшей социальной и бытовой ломки. Конечно, почти все сюжеты помещенных в сборнике сказок уже известны в прежних записях русских сказок, однако в фольклоре ценна обычно не новизна сюжета (в мировой сказочной литературе количество сюжетов весьма ограниченно), а своеобразие, характерность или новизна переработки. Переработка очень редко может быть названа механической, это обычно переработка творческая, заключающая в себе новую интерпретацию, новое истолкование, или новое бытовое, моральное применение старого сюжета.
Советского исследователя поражало, как много во время коллективизации остается сказочной мифологичности, наивной веры в фантастический мир, в силу колдунов, знахарей, ведьм, чертей, леших, домовых, в заговоры и заклятья, в чары, в приметы, в колдовство, в предсказания и в вещие сны. Но нас поражает скорее наивность исследователя - да нет, не наивность исследователя, в нее мы не поверим, а в очередной раз отметим, насколько жестко были заранее заданы интерпретации материала, и насколько полно метод диамата отразился во вводных текстах.
А тут - сказки бедняцкие, сказки батрацкие, сказки кулацкие, сказки рыбацкие... "Интересно проследить на конкретном примере, как один и тот же персонаж подается в сказке по-разному, в зависимости от классовой принадлежности исполнителя. В одной мезенской деревне мной записаны три легенды, возникшие вокруг личности красного партизана, горца, известного в крае под именем Хаджи-Мурата". "В наши дни сказка не осталась в стороне от социалистического переустройства деревни". "Молодой семнадцатилетний комсомолец Р. совершенно серьезно не советовал мне итти одним местом, где «водит» и «кажется». Партиец М., охотник, промышленник, много раз рассказывал о том, как его водил по лесу леший, как напугал его в лесной избушке, подбросив в потолок и приперев лавкой". "Мужья покупают в 15 - 20 метров шелку на сарафаны женам, и собрание в женотделе заставляет вспомнить XVI век: золотые «половинки» на головах, цветастые тяжелые сарафаны, безрукавки, парча, цепи - пышная толпа движется по избе мимо плакатов, говорящих о раскрепощении женщин в красненьких платочках".
И вот подумать страшно: в 30-е годы все это еще было так живо, так ярко, но об этом строители новой жизни говорили с таким осуждением, так самозабвенно в этим боролись, что где оно теперь, кроме книг фольклористов и ансамблей самодеятельности?
Есть в книге и другой пласт - сами сказки и сведения о сказочниках.
"Очень подвижной и веселый Белков не любит старинных протяжных песен и фантастических сказок. «Ишь, завела долготу до великого поста, - замечает он жене, начавшей рассказывать сказку, - ты бы лучше такую». И рассказал скоромный анекдот.
Однако он сам тоже рассказывает сказки, только все веселые, живые и недлинные вещи. Сам он говорит, что в деревне «на людях» никогда «сказками не занимается», видимо, боясь повредить своей репутации делового и серьезного человека. Но в семье, без чужих, «забавляется». И надо сказать, как рассказчик, Белков необычайно интересен... Он не столько рассказывает сказку, сколько изображает ее. Повествовательный материал у него сокращен до минимума и играет роль ремарки. Весь центр тяжести ложится на диалог, который Белков подает различными голосами, изображая говорящих. При этом Белков так обильно пользуется жестом, что рассказ является простым пояснением, подписью под его изображением. Он даже движетсяпо избе, играющей для него роль сценической площадки, и призывает на помощь вещи, «обыгрывая» их".
"Старуха-бобылка Анна Антоновна не имеет даже своей избы. Она живет по чужим домам, где отрабатывает свое пропитание тканьем и прядением. За зиму она обходит, из избы в избу, почти всю деревню. Она слепа с тридцатилетнего возраста. Прозвище «Слепая» стало ее фамилией, настоящей ее фамилии уже никто не помнит. Анна Антоновна славится как сказочница. Ее постоянно приглашают на девичьи беседы специально для рассказывания сказок. И в семьи ее принимают особенно охотно, потому что зимние длинные вечера она заполняет сказками, не переставая к тому же прясть".
Вот такой памятник не эпохи, а взаимодействия двух эпох - эпохи сказок и эпохи социалистического строительства...