Последний поход. Часть пятая. Возвращение в Нелькан. Геннадий Бородулин (9)
... Уже в глубоких сумерках он подошел к дому Екатерины на восточной окраине села. Свет, падающий из окна на пустынную улицу указывал, что она дома. Взойдя на крыльцо, он толкнул дверь сеней. Чуть скрипнув в завесах, она отворилась. В полной темноте, отыскивая входную дверь, Пепеляев опрокинул стоящее на полу ведро. На шум и грохот в сени вышла Екатерина, широко распахнув перед собой дверь.
- Толя, милый мой! Ты не ушибся? - озабоченно спросила она и крепко прижалась к его груди. Целуя, его она прошептала: - Пойдем. Пойдем быстрее в дом.
За ужином Анатолий Николаевич был хмур и озабочен.
- Милый мой, что с тобой? Отчего ты так задумчив? - глядя на любимого, спросила Катюша.
- Понимаешь Катенька, дело, видишь ли в том.…
И Анатолий Николаевич, не таясь, рассказал ей, как обстоят дела с отправкой экспедиции в Охотск. Едва дослушав до конца, Катерина вскочила из-за стола и стала одеваться.
- Ты куда Катя?
- Сиди милый, я быстро. Я сейчас к маминому брату, к дяде Паше сбегаю.
Проводив ее взглядом, Анатолий Николаевич встал и прошелся по комнате. Его внимание привлекли фотографические карточки в резных деревянных рамках, стоящие на верхней полочке плетеной из лозы этажерки. Разглядывая их, он обратил внимание на один небольшой снимок. Высокий, светловолосый мужчина в форме инженера-путейца, стоял рядом с миниатюрной молодой женщиной, сидящей на стуле. Правая рука мужчины покоилась на ее плече. Взгляд его был обращен на женщину. Фигурой и лицом женщина на снимке была крайне похожа на Катю. Поверх фотографии витиеватая надпись: «Привет из Якутска». Внезапно дверь комнаты широко распахнулась и на пороге появилась Катя с сияющей улыбкой на лице.
- Толя я нашла его! Он согласен! Он сейчас придет сюда!
- Да кто же, Катя? Кто?
- Дядя Паша! Он проведет твой отряд в Охотск.
Пепеляев застыл от удивления. Так легко и просто разрешился вопрос, от которого во многом зависела судьба дружины.
- Катенька, милая моя! Если бы, если бы ты знала, как ты помогла мне!
От радости он подхватил ее на руки и закружил по комнате. Счастливый смех влюбленных был прерван стуком в дверь.
- Это он. - шепнула Пепеляеву на ухо Катя, и легко спрыгнув с его сильных рук, крикнула: - Входи дядя Паша. Не заперто.
Дверь отворилась, и на пороге появился невысокого роста мужчина, лет сорока, сорока пяти. Сняв у порога шапку, он поздоровался. Пепеляев, протянув ему навстречу правую руку, сделал несколько шагов и представился: - Анатолий Николаевич, командующий Сибирской Добровольной дружиной.
- Знаю, однако. Знаю. Кто же вас не знает. - ответил вошедший мужчина, крепко пожимая руку командующего. Затем, лукаво посмотрев на Катю, сказал: - Ну а обо мне, наверное, эта «коза» уже все рассказала.
Рассмеявшись, и все еще держа в своей руке руку командующего, он представился: - Дьячковский… Павел.
- Дядя Паша, Анатолий! Давайте к столу!
- Что ж племянница, это мы с превеликим удовольствием. - потирая руки, произнес Дьячковский.
Когда мужчины уселись за стол, Катерина, перемигнувшись с дядей Пашей, выпорхнула из-за стола и подбежала к буфету. Поглядывая на дядю, она смешливо спросила: - Доставать?
Дьячковский махнув рукой, весело сказал: - И побыстрее.
Ужинали весело. Дядя Паша с каждой выпитой рюмкой становился все благодушнее. Анатолий Николаевич из-за уважения к гостю лишь пригубливал свою рюмку. Постепенно разговор зашел о предстоящем переходе.
- Однако надо идти вверх по Мае до устья Уя. А там перейти на его левый приток Ульчук, и по нему подниматься вверх до Джугджурского хребта. На перевале начинается Улья, которая впадает в море. Самое сложное, я тебе скажу, - продолжал слегка захмелевший Дьячковский: - это пройти
Улью. Река сложная с порогами и водопадами. Если успеем проскочить до ледохода, то почитай, что в Охотске. Там от устья Ульи до Охотска, считай, что легкая прогулка.
- Погоди, погоди дядя Паша. Жаль, что нет с собой карты, чтобы нанести на нее маршрут.
- Зачем тебе карта. Карта она вот тут. - и Дьячковский выразительно постучал пальцем по голове.
- А надо карта, так я тебе нарисую. - продолжил он.
- Катя.- обратился он к племяннице: - Дай бумагу и карандаш.
Екатерина быстро отыскала чистый листок бумаги и карандаш. Дьячковский освободив от посуды край стола, послюнивая карандаш, стал уверенно рисовать схему предстоящего маршрута.
- Все, однако. - сказал он и протянул листок командующему. Пепеляев, взяв схему в руки, внимательно посмотрел на нее. Схема значительно отличалась от ранее намеченного маршрута. Она была короче на добрую сотню верст.
- Спасибо. Огромное спасибо вам! Давайте завтра утром вместе с вами зайдем в наш штаб.
- Хорошо. - ответил польщенный благодарностью командующего Дьячковский и стал прощаться.
После ухода гостя Катюша принялась собирать со стола. Анатолий Николаевич еще некоторое время разглядывал схему, оставленную Дьячковским. Затем он встал со своего места и подошел к этажерке. Взяв в руки заинтересовавшую его фотографию, громко спросил у Кати: - Это кто?
Екатерина, аккуратно вытерев полотенцем руки, подошла к Пепеляеву. Бережно взяла из его рук фотографическую карточку и, погладив ладонью по стеклу, тихо произнесла: - Папа и мама.
- А, где они? Ты о них ничего не рассказывала.
Папа не знаю. До прихода к власти большевиков, он работал инженером на тракте. А потом пропал. А мама… мама, умерла, когда мне было лет десять.
Анатолий Николаевич обнял за плечи погрустневшую Катюшу и та, приникнув к его груди тихо, заплакала.
Утром следующего дня их разбудил громкий стук в окно. Накинув на себя шелковый китайский халат, Катюша помчалась открывать дверь.
- Ну, милые мои вы и спите! - раздался с порога голос Дьячковского.
- Уж и солнце встало выше ели, а вы нежитесь в постели. А ты Анатолий Николаевич, иль запамятовал, что с утра в штаб твой пойдем? - громко и весело спросил гость.
После завтрака, за которым дяде Паше все-таки перепало пара рюмашек водки, мужчины направились в штаб дружины. Штабная комната, как и накануне, была полна народа. Вишневский, завидев с командующим незнакомца, вопросительно посмотрел на них.
- Знакомьтесь Евгений Кондратьевич! Это ваш проводник. Он проведет вашу группу к Охотску. И поведет другим маршрутом, отличным от того, который мы с вами предполагали. Изумленный Вишневский, встал из-за стола и шагнул им навстречу. Командующего и Дьячковского обступили все присутствующие в комнате командиры подразделений. Павел Дьячковский ободренный вниманием военных, подошел в настенной карте и внимательно посмотрел на нее. Затем толково изложил маршрут перехода, указав, что этим путем ходили еще первопроходцы Семена Дежнева.
- Когда вы сможете, повести наш отряд на Охотск? - поинтересовался Вишневский.
- Да хоть завтра! - воскликнул Дьячковский.
- Тянуть то больше некуда. Уже днем снег шибко тает. Недалеко до ледохода. Если не поспешать, то можно и не дойти.- простодушно ответил Павел.
После недолгих разговоров приняли решение выступать завтра, 10 апреля с рассветом. Следом за группой Вишневского, но не позднее первых чисел мая дружина покинет Нелькан. Таково было решение, и изменить его было нельзя.
Ранним утром следующего дня немногочисленный отряд генерал-майора Вишневского покинул гостеприимный Нелькан. Когда скрылись из виду последние нарты, командующий, не оглядываясь, стал подниматься наверх по пологому берегу Маи. Пройдя через все село, он подошел к дому Протодьяконовых, взошел на крыльцо и толкнул дверь. В просторных сенях, сидя на корточках, Анянов раздувал самовар. Завидев Пепеляева, он вскочил на ноги и поздоровался. Затем негромко спросил: - Проводили?
- Проводил Емельян. Проводил. - задумчиво ответил командующий.
- Только, знаешь что. - он на секунду замолчал и продолжил: - Нет у меня в душе уверенности, в том, что дойдут они.
- Да, что вы Анатолий Николаевич! Господь с вами! Дойдут! Ей Богу дойдут!
Ординарец размашисто перекрестился и, переведя взгляд на стоящий на полу самовар, сказал: - А давайте лучше чайку Анатолий Николаевич?
- Давай Емельян. Давай.
Командующий прошел в свою комнату. Как-то пусто и неуютно выглядела она в сравнении с комнатой Катюши. Вроде все вещи были на своих местах, все было по-прежнему, а былого тепла в ней не было. Анатолий Николаевич подошел к этажерке, взял в руки семейную фотографию. Долго и внимательно смотрел на нее. Самые противоречивые чувства читались на его лице. Затем, глубоко вздохнув, он поставил фотографию на место и подошел к настенной карте. Пристально вглядываясь в нее, неожиданно для себя, громко позвал ординарца.
- Звали Анатолий Николаевич?
- Да, звал. А скажи мне Емельян, что Митяй дома?
- Дома. Где ж ему байстрюку быть.
- Ну, так позови его.
- Слушаюсь.
Ординарец исчез за дверью, и спустя несколько минут появился в сопровождении розовощекого Митьки.
- Знаешь, что Емельян. Сними ко ты эту карту.
- Это зачем?
- Снимай! Она нам больше не понадобиться. А Митяю пригодиться.
- Недоумевая, Анянов стал снимать карту со стены, при этом поглядывая то на хмурого Пепеляева, то на сияющего Митьку.
- Снимай, снимай Емельян. Нашим стопам в этих местах больше делать нечего, а его ножки здесь еще побегают. Да и обещал я ему карту, тогда еще, на охоте.
Сняв со стены карту, Анянов аккуратно сложил ее и подал онемевшему от счастья Дмитрию. Забыв поблагодарить, парнишка пулей выскочил из комнаты. Ординарец, проводив его взглядом, вопросительно поглядел на командующего.
- Ну, что так смотришь капитан?
- Что теперь делать то будем? - с тоской в голосе спросил Анянов.
- Чай пить будем! - как можно бодрее ответил Пепеляев. И ободряюще похлопав ординарца по плечу, сказал: - Неси самовар Емельян, да кружки. Вдвоем чаевничать будем.
Они сидели вдвоем в комнате командующего и пили обжигающий, ароматный чай, когда, постучавшись в дверь, в комнату вошел хозяин дома.
- Я, вот тут… Я спасибо пришел сказать за карту. Прямо таки не знаю, чем вас отблагодарить.
- А садитесь с нами, вот и вся благодарность. - пригласил к столу Протодьяконова командующий.
Разговор за столом шел о разном; об охоте, рыбалке, о детях. Разговора об уходе дружины из Нелькана не заводили. И как бы, между прочим, хозяин дома рассказал о том, что Артемьевскую банду видели недавно в Курун-Уряхе.
- Можно было бы прихватить его там. Это недалеко. Верст семьдесят от Нелькана будет. - предложил он.
Ординарец оживился. Глаза его заблестели.
- А, что брат командующий! Неплохо бы прищучить «партизана». Смотришь, и его бы проучили и кассу дружины вернули. - все, более возбуждаясь, произнес Анянов.
- Только слышал я от тех же людей, - перебил того Протодьяконов: - что ценностей ваших при нем нет. Что спрятал он их в шаманской пещере, что неподалеку от Цыпанды.
Разговор прервался. Пепеляев поверх голов собеседников смотрел в окно. Молчание затянулось. Анянов с Протодьяконовым вопросительно смотрели на него.
- Нет, друзья мои. Нет. - твердо произнес Пепеляев и, помолчав, добавил: - Хватит с нас крови. Никого учить не будем. Господь проучит. Что касается документов дружины и кассы, то отыскать их, конечно было бы неплохо, но мы не знаем, насколько верны эти сведения - это первое. А второе - у нас просто нет для этого времени. Переход в Цыпанду займет три - четыре дня. Столько же обратно. А пещера та, по словам покойного Куликовского, - командующий перекрестился: - весьма запутанная кастровая пещера с множеством лабиринтов. Так что найти там спрятанное будет нелегко. Потому затею эту нужно оставить.
Испив пару кружек чая и поговорив, хозяин дома, поблагодарив, откланялся. Оставшись вдвоем с ординарцем, Пепеляев неожиданно сказал: - Будем ждать еще десять дней, и если экспедиция Вишневского не вернется, уходим в Аян.
Экспедиция Вишневского не вернулась. Пепеляев приказал готовиться к переходу в Аян, дав на подготовку еще два дня. Накануне марша, складывая личные вещи в походный баул, он взял в руки свой походный дневник. Оттер тряпицей пыль с коленкоровой обложки и раскрыл его.
«Ого!» - удивился он, обратив внимание на дату последней записи.
«Это выходит, что я с шестого февраля, после взятия нами Амги, не сделал ни одной записи. Впрочем, о чем было писать? О неудачной осаде отряда Строда? О бое с отрядом Курашова, который впрочем, тоже окончился ничем. О предательстве Артемьева? Об отступлении на Нелькан?» - горестно подумал командующий. Но все же передумал и решительно сев за стол, взялся за перо. Оставив чистыми несколько листов, для того чтобы заполнить их в последствии, он решительно вывел:
« 25 апреля 1923 года»
Задумался, а затем быстро, на одном дыхании, сделал торопливую запись:
«Сколько тягости и грустных переживаний. Часто думаю о былом. Вся жизнь вспоминается: олодость, мечта, какие-то светлые надежды. Все разбито... Боже, как изменился я, личная жизнь пуста не манит блеском огоньков ярко ласкающих, как раньше бывало. Еще в германскую войну, а гражданскую все мысли мои о личной жизни сводились к вопросу любить ли жизнь, людей. Так идеализировал свое отношение к жизни. Теперь все не то: горечь не сбывшиеся мечты, глубокая жалость. Ни злобы, ни вражды. Чувство бесконечной жалости и безысходной тоски. Вот главные мои переживания. Надежд нет, на будущее не строю я радужных планов, как раньше бывало. Пошлость жизни везде во всем, она забралась в святая святых души моей. Гложет тоска, доводит до апатии, до безвыходности. Счастья нет для меня и его не будет, это нужно сказать раз навсегда. Я это чувствовал, терзался, мучился, доходит до исступления, несколько месяцев тому назад теперь же говорю спокойно. Только долг - как он силен во мне! Его я исполню во всяком случае. Хочется семью, детей увидеть, что-то впереди ждет меня. Да и вырвемся ли мы отсюда? Ведь в сущности мы окружены врагами и с моря и с суши. На маленьком клочке земли ничтожная горсточка непокорных людей среди бушующего океана народных страданий не опустило своего знамени. Оно освящено богом и кровью братьев наших, гордо и свободно развивается над нами, и сам Христос благословляет в него нас измученных, но сильных сознанием своей правоты».
Закончив писать, Анатолий Николаевич отложил в сторону ручку и поглядел в печальные глаза Христа, как бы спрашивая его о том, как жить дальше. Но молчал, молчал Господь, либо, не зная ответа, либо не желая ответить командующему.
«Может и нет Его вовсе?» - подумал Анатолий Николаевич, но тот час погнал от себя эту крамольную мысль.
- Нужно верить! Все непременно нужно верить! Только вера способна помочь перенести все тяготы и лишения, посылаемые Господом, как испытания! - уже расхаживая по комнате, вслух говорил он.
- Звали Анатолий Николаевич? - вопросительно спросил ординарец командующего, заслышав его голос.
- Нет, Емельян не звал. Это я так сам с собой. - смущаясь, произнес Пепеляев и тихо добавил: - Не обращай внимания.
После ухода ординарца он еще некоторое время молча расхаживал по комнате. Движения его были нервны и порывисты. Чувствуя, что теряет над собой контроль, командующий быстро оделся и вышел из комнаты. На вопросительный взгляд Анянова, он резко произнес: - Я у …. А, впрочем, сам знаешь, где меня найти.
Широкими размашистыми шагами он направлялся на другую сторону села. На душе у Анатолия Николаевича было неспокойно. Кляня себя за то, что в эту, последнюю неделю пребывания
дружины в Нелькане, он ни разу не был у Катюши, Пепеляев ускорял шаги. У самого дома, он, отдышавшись от быстрого шага, уже неторопливо взошел на крыльцо Катиного дома. Постучавшись и не услышав ответа, он толкнул не запертую дверь. В большой прихожей было холодно. Пепеляев подошел к печи и дотронулся до ее остывших изразцов.
«Дня два, как нетоплена» - подумал он и прошел к окну. Серые сумерки уже крались по сельской улице, делая расплывчатыми: тень от пологой сопки и силуэты ближайших домов.
«Однако где же она?» - подумал Анатолий Николаевич, вглядываясь в пустую сельскую улицу. Затем, достав спички из кармана галифе, зажег стоящую на подоконнике лампу. Внимательно осмотрел комнату и заметил лежащий на столе, исписанный Катиным каллиграфическим подчерком, тетрадочный лист бумаги. Быстро пробежал глазами, затем присев на стоящий рядом стул и перечитал последний абзац.
«Милый мой! Милый! Прошла и эта последняя неделя. Неделя, разделявшая нас от предстоящей разлуки. Неделя, обещавшая подарить нам последние дни любви. Но ты ни разу не пришел, даже не заглянул ко мне на минуточку. Я напрасно ждала эти семь дней и напрасно ходила под твоими окнами в надежде встретить тебя! Ты не ищи меня, не надо. Я уехала в дальнее стойбище, чтобы на время расставания не быть рядом с тобой. Я не корю тебя мой любимый за все, что произошло с нами. Мне жаль, что ты не нашел в себе силы быть рядом со мной до последнего часа. Я не приеду в Нелькан до тех пор, пока твоя Дружина не покинет его. Прощай и знай, я буду любить тебя всегда, до самой смерти. Твоя Катя».
Анатолий Николаевич сидел у окна, держа в руке рукописный листок. Мысли его путались от нахлынувших чувств.
«Как мог? Как же я смог оставить ее? Струсил? И чего? Любви, чистой и юной девушки, которая одарила тебя таким чувством, которого уже у тебя никогда не будет в жизни! Как же я мог струсить в любви, если никогда не трусил в жизни, если всегда смело смотрел в глаза смерти? Не убоявшись много раз смерти - один раз убоялся любви! Подлец, трус, негодяй!» - корил себя Анатолий Николаевич. Руки его при этом дрожали, а строчки Катиного письма становились неразборчивыми от набежавших на глаза слез.
«Есть еще время до перехода дружины в Аян. Съездить к шаманке на Маймакан? Нет, уже не успею. Быть может и нет ее у шаманки? Отложить выход дружины? Невозможно!» - с этими мыслями Пепеляев встал, погасил лампу, и плотно прикрыв за собой дверь, вышел из дому. Сквозь рваные хлопья облаков появлялся и вновь исчезал выщербленный наполовину лунный серп. Его неверный свет то скудно освещал сельскую улицу, то вновь повергал ее во тьму. Оступаясь, и не замечая неровностей улицы, Пепеляев медленно возвращался назад. Мысли его были заняты Катей. Он настолько явственно представлял ее идущей рядом с собой, что невольно поворачивал голову в левую сторону, так как будто бы она шла рядом.
«Завтра ближе к полудню, после заутреннего богослужения дружина покинет село, покинет навсегда, чтобы уже никогда не вернуться. И мне уже никогда, никогда не суждено будет встретиться с ней. И больше я не смогу услышать ее волнующий голос и не увижу ее темные, как сама ночь глаза».
Всю ночь командующий не сомкнул глаз. Емельян, комнатка, которого находилась рядом с комнатой командующего, знал об этом. Он слышал его тяжелые шаги, слышал, как выходил тот на улицу и возвращался вновь. Слышал, как тяжело вздыхал тот за перегородкой.
Утром Анатолий Николаевич вышел из своей комнаты с темными полукружьями под глазами. Увидев вопрошающий взгляд ординарца, сухо спросил: - Все готово к походу?
Анянов утвердительно кивнул головой, и односложно спросил у командующего: - Завтракать?
- Не хочу. - негромко произнес Пепеляев, и, направляясь к выходу, бросил: - Я в штаб.
Ко времени прихода командующего в штабе уже было полно народа. Штабные документы и снаряжение были упакованы в небольшие тюки и баулы. Пепеляев поздоровавшись, обвел взглядом присутствующих.
- Все готово к походу? - спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Начальник штаба, глядя на командующего, молча кивнул головой. Выслушав доклады командиров батальонов, Пепеляев молча пошел к двери. Не доходя до порога, обернулся и произнес: - После «заутренней» и благословления дружины отцом Василием, всеобщее построение. Ровно в полдень выступаем.
Легкий невесомый снег шедший с раннего утра к обеду повалил густыми хлопьями. Глядя на занесенных снегом дружинников, стоящих на площади в походном строю, в ожидании команды, Анатолию Николаевичу невольно пришло на ум сравнение их с белыми призраками.
«Вот сейчас и мы, как призраки покинем село и растворимся в снежно-белом безмолвии, так как будто и не было нас никогда».
- Все готово командующий. - голос полковника Рейнгарда отвлек Пепеляева от своих мыслей.
- Раз готово, командуйте Август Яковлевич.
- Дружина! Походным! По-батальонно! Шагом марш!
Заснеженный людской строй всколыхнулся и вскоре вытянувшись длинной колонной, прошествовал по сельской улице. Спустился по отлогому спуску на берег реки, миновал бревенчатый дебаркадер и вышел на лед Маи. Когда передовая часть походной колоны уже почти достигла острова, лежащего по середине реки, командующий, повинуясь какому то чувству, обернулся, что бы в последний раз взглянуть на село. На берегу осталась небольшая группа людей, которая прощально махала руками вслед уходящей дружине. Он, было уже подумал, о том, что там - среди этих людей, стоящих на берегу, сейчас могла бы быть и Катя, как слабый звон бубенцов привлек его внимание.
Звук шел снизу, он нарастал, но из-за сильного снегопада упряжки было не видно. Она - оленья упряжка появилась неожиданно, словно распахнув половинки огромного снежного занавеса повисшего над рекой. И тотчас он услышал родной любимый голос, срывающийся в крик: - Милый мой! Милый мой, это я!
Не успел замедлиться бег упряжки, как она, соскочив с нарт, уже бежала к нему, широко раскинув руки. Пепеляев рванулся ей на встречу, обнял, и целуя ее мокрое от слез и снега лицо, тихо шептал: - Родная моя. Родная.
Летели секунды, минуты. Словно в трансе они молча стояли, тесно прижавшись друг к другу. Своими широкими ладонями он ласкал ее лицо и покрывал его поцелуями. А она, крепко прижавшись к его широкой груди, беззвучно плакала.
С левого берега раздался звук походной трубы. Анатолий Николаевич обернувшись, увидел, как выходят на противоположенный берег последние фигурки бойцов и с сожалением произнес: - Пора. Пора Катюша.
Та, послушно отсторонилась от любимого и прошептала: Прощай мой любимый! Прощай! С Богом.
Постоянно оборачиваясь, он уходил от нее. Уходил навсегда.
Весна в Приохотье приходит с севера. Накатывается стремительно и мощно. Высокое майское солнце днем прогревает воздух до десяти, а то и до пятнадцати градусов тепла. И это первое весеннее тепло прямо на глазах топит своими горячими лучами слежавшиеся за долгую зиму двухметровые сугробы. Потемневшие и осевшие они уже не привлекают взгляд, как раньше, своей причудливостью и белоснежной красотой, а наоборот - вызывают чувство разочарования и сожаления своим грязно-серым умирающим обликом. Такое чувство появляется при виде доживающего свой век человека, которому уже пришло время умирать.
«Сколь скоротечна жизнь!» - размышлял Анатолий Николаевич, сидя верхом на низкорослой, лохматой якутской лошади.
«Тогда, еще в сентябре, здесь в предгорьях Джугджура, они - эти сугробы и наледи только - только появлялись. И вот жизнь их почти закончена. Они умирают, истекая талой водой, как раненый человек кровью. Как скоро прошла их жизнь! Сколь долго будет длиться моя? Какой срок отпустил мне господь? Если долгий, то я не хотел бы умирать немощным».
Анатолий Николаевич оглянулся назад. За ним длинной вереницей растянулись бойцы Сибирской Добровольческой дружины, поднимающихся по склону пологой сопки. Солнце уже стремилось завершить свой суточный бег. Далеко - далеко на севере уже загорались первые, едва различимые звезды, и с их неверным слабым светом на землю наползала тьма.
Пепеляев неожиданно пронзительно вспомнил, что он уже видел эту картину, тогда в том своем видении у шаманки. Видел точно так, как и сейчас: - видел, и устало бредущих людей, и нагоняющую их тьму. В висках у него от чего-то вдруг застучало, дыхание участилось, и он, заметив подъезжающего к нему полковника Рейнгарда, произнес: - Привал.
С наступлением темноты он долго не мог заснуть. Вспоминалась далекая юность, чистая наивная вера в будущее. Потом, как в калейдоскопе промелькнули бурные дни Мировой и Гражданской. Разочарования. Харбин. Нина, мама, Севка и Лаврик. И … Катя. Прошлой ночью он видел ее во сне. По большому зеленому лугу, густо поросшему ромашками, они идут вдвоем. Они молоды. Им обоим по четырнадцать - пятнадцать лет. Они идут, взявшись за руки и оттого, что руки их соединены воедино, замирает сердце. Смешанные чувства овладели им. Поймав себя на мысли, о том, что уснуть не удастся, он вышел из палатки. Близкое темное небо, пронзенное миллиардами звезд, вначале взволновало, а затем и успокоило его. Просидев около часа на уже остывшем камне и замерзнув, Пепеляев вернулся в свою палатку. Зажег свечу, достал из баула походный дневник, раскрыл его на чистой странице и карандашом вывел дату:
3 мая.
Затем, немного подумав, торопливо принялся писать:
Снова поход, палатка, снег, тяжелые переходы, боль от усталости в ногах. Идем в Аян... Иногда снятся совершенно ничего не имеющие с действительностью, что-то светлое, юношески чистое... как-будто вновь переживаешь во сне лучезарную бесконечно далекую пору невозвратного милого прошлого. Какое-то лучезарное чувство молодое полное жизни и счастья. Душа вся рвется ему навстречу. Тем грустнее пробуждение. Вот и сегодня видел такой сон. Все время снилась К. Какая-то счастливая, с чистым открытым лицом, глазами полными любви, такая нежная, но полная сил и жизни. В белом платье... такая вся белая, чистая, я все смотрел, смотрел, а сердце наполнилось любовью и какой-то радостью. Чем-то милым, каким-то давно забытым чувством повеяло... счастьем. Проснулся в 5 часов. Грустно, грустно. Утренник. Предстоящий поход через час снимут палатки, и мы будем снова шагать по бесконечной зимней дороге якутской тайги.
Предгорье закончилось. Теперь перед дружиной во всей своей дикой и суровой красоте предстал хребет. Во все стороны горизонта, насколько хватало глаз, простиралась огромная горная страна. Безлесые склоны гор, то круто поднимались вверх, то обрывались, образуя головокружительные пропасти. И меж этих теснин, тонкой нитью просматривалась тропа, что некогда носила гордое название - Аяно-Якутский тракт.
Выйдя к подножью хребта, к верховьям реки Челасин, командующий распорядился сделать однодневную стоянку. За две недели перехода в Аян пройдено почти две третьи пути. Впереди самый сложный из предстоящих этапов - перевал, а для того чтобы перейти его - необходимы были силы.
Уставшие от перехода дружинники с радостью приняли это известие. Уже с утра в одной из палаток была организована баня. На шести походных печках целый день грелась вода. Пар поднимался от импровизированной бани, а безмолвие предгорья оглашались шутками и смехом хорошо отдохнувших людей. В тихий вечер при догорающей закатной заре, освещаемые колеблющимися языками пламени костров, сидели дружинники. День уходил, и вместе с ним стихали негромкие уже разговоры у костров. Анатолий Николаевич пошевелил догорающий костер и, проводив взглядом поднявшиеся высоко вверх искры, негромко сказал сидящему рядом с ним полковнику Рейнгарду:
- А, знаешь Август…, я вот о чем подумал, глядя на эти искорки. Еще мгновение назад они были пламенем, единым и сильным, а, утратив свое единство, превратились ни во что - в иллюзию. Неужель и страна наша, некогда великая Россия превратится в иллюзию, утратив свое былое духовное могущество. Ведь то, что уже произошло, да и происходит сейчас, непременно приведет к разобщению всех наций населяющих шестую часть суши. Посеет раздор между людьми, нарушит сложившиеся вековые устои. И рухнет, и превратиться в пепел великая и нерушимая Россия.
Как думаешь Август?
- Нет, Анатолий не рухнет! Выстоит, обязательно выстоит! Триста лет под монголами простояла, а не согнулась, выстояла. И теперь выстоит!
- Так то монголы Август, монголы. То враги внешние. От этих войн народный дух крепнет, а нынче война страшная - гражданская. Такая война сеет ненависть внутри страны, внутри самого народа. Это брат пострашнее любого монгола будет.
- Так, что Анатолий? Ты хочешь сказать, что для Родины нашей это последние дни?
- Не знаю Август, не знаю. Знаю только одно, что когда народ перестает быть единым целым - тогда перестает и существовать государство. А ведь господам большевикам это удалось. Ведь разобщили они русский народ. Сколь крови то пролито, а, сколько еще прольется. А про Родину нашу - это ты зря сказал. Нет у нас с тобой Август Родины. Нет, и уже никогда не будет. Ни у нас, ни у людей наших.
Командующий обвел взглядом лагерь с догорающими кострами и, поглядев в глаза своего заместителя, сказал: - Пойдем спать Август Яковлевич. Пойдем. А о Родине - это уже так, философия. Нам с тобой думать надо о том, как людей спасти.
- Толя, милый мой! Ты не ушибся? - озабоченно спросила она и крепко прижалась к его груди. Целуя, его она прошептала: - Пойдем. Пойдем быстрее в дом.
За ужином Анатолий Николаевич был хмур и озабочен.
- Милый мой, что с тобой? Отчего ты так задумчив? - глядя на любимого, спросила Катюша.
- Понимаешь Катенька, дело, видишь ли в том.…
И Анатолий Николаевич, не таясь, рассказал ей, как обстоят дела с отправкой экспедиции в Охотск. Едва дослушав до конца, Катерина вскочила из-за стола и стала одеваться.
- Ты куда Катя?
- Сиди милый, я быстро. Я сейчас к маминому брату, к дяде Паше сбегаю.
Проводив ее взглядом, Анатолий Николаевич встал и прошелся по комнате. Его внимание привлекли фотографические карточки в резных деревянных рамках, стоящие на верхней полочке плетеной из лозы этажерки. Разглядывая их, он обратил внимание на один небольшой снимок. Высокий, светловолосый мужчина в форме инженера-путейца, стоял рядом с миниатюрной молодой женщиной, сидящей на стуле. Правая рука мужчины покоилась на ее плече. Взгляд его был обращен на женщину. Фигурой и лицом женщина на снимке была крайне похожа на Катю. Поверх фотографии витиеватая надпись: «Привет из Якутска». Внезапно дверь комнаты широко распахнулась и на пороге появилась Катя с сияющей улыбкой на лице.
- Толя я нашла его! Он согласен! Он сейчас придет сюда!
- Да кто же, Катя? Кто?
- Дядя Паша! Он проведет твой отряд в Охотск.
Пепеляев застыл от удивления. Так легко и просто разрешился вопрос, от которого во многом зависела судьба дружины.
- Катенька, милая моя! Если бы, если бы ты знала, как ты помогла мне!
От радости он подхватил ее на руки и закружил по комнате. Счастливый смех влюбленных был прерван стуком в дверь.
- Это он. - шепнула Пепеляеву на ухо Катя, и легко спрыгнув с его сильных рук, крикнула: - Входи дядя Паша. Не заперто.
Дверь отворилась, и на пороге появился невысокого роста мужчина, лет сорока, сорока пяти. Сняв у порога шапку, он поздоровался. Пепеляев, протянув ему навстречу правую руку, сделал несколько шагов и представился: - Анатолий Николаевич, командующий Сибирской Добровольной дружиной.
- Знаю, однако. Знаю. Кто же вас не знает. - ответил вошедший мужчина, крепко пожимая руку командующего. Затем, лукаво посмотрев на Катю, сказал: - Ну а обо мне, наверное, эта «коза» уже все рассказала.
Рассмеявшись, и все еще держа в своей руке руку командующего, он представился: - Дьячковский… Павел.
- Дядя Паша, Анатолий! Давайте к столу!
- Что ж племянница, это мы с превеликим удовольствием. - потирая руки, произнес Дьячковский.
Когда мужчины уселись за стол, Катерина, перемигнувшись с дядей Пашей, выпорхнула из-за стола и подбежала к буфету. Поглядывая на дядю, она смешливо спросила: - Доставать?
Дьячковский махнув рукой, весело сказал: - И побыстрее.
Ужинали весело. Дядя Паша с каждой выпитой рюмкой становился все благодушнее. Анатолий Николаевич из-за уважения к гостю лишь пригубливал свою рюмку. Постепенно разговор зашел о предстоящем переходе.
- Однако надо идти вверх по Мае до устья Уя. А там перейти на его левый приток Ульчук, и по нему подниматься вверх до Джугджурского хребта. На перевале начинается Улья, которая впадает в море. Самое сложное, я тебе скажу, - продолжал слегка захмелевший Дьячковский: - это пройти
Улью. Река сложная с порогами и водопадами. Если успеем проскочить до ледохода, то почитай, что в Охотске. Там от устья Ульи до Охотска, считай, что легкая прогулка.
- Погоди, погоди дядя Паша. Жаль, что нет с собой карты, чтобы нанести на нее маршрут.
- Зачем тебе карта. Карта она вот тут. - и Дьячковский выразительно постучал пальцем по голове.
- А надо карта, так я тебе нарисую. - продолжил он.
- Катя.- обратился он к племяннице: - Дай бумагу и карандаш.
Екатерина быстро отыскала чистый листок бумаги и карандаш. Дьячковский освободив от посуды край стола, послюнивая карандаш, стал уверенно рисовать схему предстоящего маршрута.
- Все, однако. - сказал он и протянул листок командующему. Пепеляев, взяв схему в руки, внимательно посмотрел на нее. Схема значительно отличалась от ранее намеченного маршрута. Она была короче на добрую сотню верст.
- Спасибо. Огромное спасибо вам! Давайте завтра утром вместе с вами зайдем в наш штаб.
- Хорошо. - ответил польщенный благодарностью командующего Дьячковский и стал прощаться.
После ухода гостя Катюша принялась собирать со стола. Анатолий Николаевич еще некоторое время разглядывал схему, оставленную Дьячковским. Затем он встал со своего места и подошел к этажерке. Взяв в руки заинтересовавшую его фотографию, громко спросил у Кати: - Это кто?
Екатерина, аккуратно вытерев полотенцем руки, подошла к Пепеляеву. Бережно взяла из его рук фотографическую карточку и, погладив ладонью по стеклу, тихо произнесла: - Папа и мама.
- А, где они? Ты о них ничего не рассказывала.
Папа не знаю. До прихода к власти большевиков, он работал инженером на тракте. А потом пропал. А мама… мама, умерла, когда мне было лет десять.
Анатолий Николаевич обнял за плечи погрустневшую Катюшу и та, приникнув к его груди тихо, заплакала.
Утром следующего дня их разбудил громкий стук в окно. Накинув на себя шелковый китайский халат, Катюша помчалась открывать дверь.
- Ну, милые мои вы и спите! - раздался с порога голос Дьячковского.
- Уж и солнце встало выше ели, а вы нежитесь в постели. А ты Анатолий Николаевич, иль запамятовал, что с утра в штаб твой пойдем? - громко и весело спросил гость.
После завтрака, за которым дяде Паше все-таки перепало пара рюмашек водки, мужчины направились в штаб дружины. Штабная комната, как и накануне, была полна народа. Вишневский, завидев с командующим незнакомца, вопросительно посмотрел на них.
- Знакомьтесь Евгений Кондратьевич! Это ваш проводник. Он проведет вашу группу к Охотску. И поведет другим маршрутом, отличным от того, который мы с вами предполагали. Изумленный Вишневский, встал из-за стола и шагнул им навстречу. Командующего и Дьячковского обступили все присутствующие в комнате командиры подразделений. Павел Дьячковский ободренный вниманием военных, подошел в настенной карте и внимательно посмотрел на нее. Затем толково изложил маршрут перехода, указав, что этим путем ходили еще первопроходцы Семена Дежнева.
- Когда вы сможете, повести наш отряд на Охотск? - поинтересовался Вишневский.
- Да хоть завтра! - воскликнул Дьячковский.
- Тянуть то больше некуда. Уже днем снег шибко тает. Недалеко до ледохода. Если не поспешать, то можно и не дойти.- простодушно ответил Павел.
После недолгих разговоров приняли решение выступать завтра, 10 апреля с рассветом. Следом за группой Вишневского, но не позднее первых чисел мая дружина покинет Нелькан. Таково было решение, и изменить его было нельзя.
Ранним утром следующего дня немногочисленный отряд генерал-майора Вишневского покинул гостеприимный Нелькан. Когда скрылись из виду последние нарты, командующий, не оглядываясь, стал подниматься наверх по пологому берегу Маи. Пройдя через все село, он подошел к дому Протодьяконовых, взошел на крыльцо и толкнул дверь. В просторных сенях, сидя на корточках, Анянов раздувал самовар. Завидев Пепеляева, он вскочил на ноги и поздоровался. Затем негромко спросил: - Проводили?
- Проводил Емельян. Проводил. - задумчиво ответил командующий.
- Только, знаешь что. - он на секунду замолчал и продолжил: - Нет у меня в душе уверенности, в том, что дойдут они.
- Да, что вы Анатолий Николаевич! Господь с вами! Дойдут! Ей Богу дойдут!
Ординарец размашисто перекрестился и, переведя взгляд на стоящий на полу самовар, сказал: - А давайте лучше чайку Анатолий Николаевич?
- Давай Емельян. Давай.
Командующий прошел в свою комнату. Как-то пусто и неуютно выглядела она в сравнении с комнатой Катюши. Вроде все вещи были на своих местах, все было по-прежнему, а былого тепла в ней не было. Анатолий Николаевич подошел к этажерке, взял в руки семейную фотографию. Долго и внимательно смотрел на нее. Самые противоречивые чувства читались на его лице. Затем, глубоко вздохнув, он поставил фотографию на место и подошел к настенной карте. Пристально вглядываясь в нее, неожиданно для себя, громко позвал ординарца.
- Звали Анатолий Николаевич?
- Да, звал. А скажи мне Емельян, что Митяй дома?
- Дома. Где ж ему байстрюку быть.
- Ну, так позови его.
- Слушаюсь.
Ординарец исчез за дверью, и спустя несколько минут появился в сопровождении розовощекого Митьки.
- Знаешь, что Емельян. Сними ко ты эту карту.
- Это зачем?
- Снимай! Она нам больше не понадобиться. А Митяю пригодиться.
- Недоумевая, Анянов стал снимать карту со стены, при этом поглядывая то на хмурого Пепеляева, то на сияющего Митьку.
- Снимай, снимай Емельян. Нашим стопам в этих местах больше делать нечего, а его ножки здесь еще побегают. Да и обещал я ему карту, тогда еще, на охоте.
Сняв со стены карту, Анянов аккуратно сложил ее и подал онемевшему от счастья Дмитрию. Забыв поблагодарить, парнишка пулей выскочил из комнаты. Ординарец, проводив его взглядом, вопросительно поглядел на командующего.
- Ну, что так смотришь капитан?
- Что теперь делать то будем? - с тоской в голосе спросил Анянов.
- Чай пить будем! - как можно бодрее ответил Пепеляев. И ободряюще похлопав ординарца по плечу, сказал: - Неси самовар Емельян, да кружки. Вдвоем чаевничать будем.
Они сидели вдвоем в комнате командующего и пили обжигающий, ароматный чай, когда, постучавшись в дверь, в комнату вошел хозяин дома.
- Я, вот тут… Я спасибо пришел сказать за карту. Прямо таки не знаю, чем вас отблагодарить.
- А садитесь с нами, вот и вся благодарность. - пригласил к столу Протодьяконова командующий.
Разговор за столом шел о разном; об охоте, рыбалке, о детях. Разговора об уходе дружины из Нелькана не заводили. И как бы, между прочим, хозяин дома рассказал о том, что Артемьевскую банду видели недавно в Курун-Уряхе.
- Можно было бы прихватить его там. Это недалеко. Верст семьдесят от Нелькана будет. - предложил он.
Ординарец оживился. Глаза его заблестели.
- А, что брат командующий! Неплохо бы прищучить «партизана». Смотришь, и его бы проучили и кассу дружины вернули. - все, более возбуждаясь, произнес Анянов.
- Только слышал я от тех же людей, - перебил того Протодьяконов: - что ценностей ваших при нем нет. Что спрятал он их в шаманской пещере, что неподалеку от Цыпанды.
Разговор прервался. Пепеляев поверх голов собеседников смотрел в окно. Молчание затянулось. Анянов с Протодьяконовым вопросительно смотрели на него.
- Нет, друзья мои. Нет. - твердо произнес Пепеляев и, помолчав, добавил: - Хватит с нас крови. Никого учить не будем. Господь проучит. Что касается документов дружины и кассы, то отыскать их, конечно было бы неплохо, но мы не знаем, насколько верны эти сведения - это первое. А второе - у нас просто нет для этого времени. Переход в Цыпанду займет три - четыре дня. Столько же обратно. А пещера та, по словам покойного Куликовского, - командующий перекрестился: - весьма запутанная кастровая пещера с множеством лабиринтов. Так что найти там спрятанное будет нелегко. Потому затею эту нужно оставить.
Испив пару кружек чая и поговорив, хозяин дома, поблагодарив, откланялся. Оставшись вдвоем с ординарцем, Пепеляев неожиданно сказал: - Будем ждать еще десять дней, и если экспедиция Вишневского не вернется, уходим в Аян.
Экспедиция Вишневского не вернулась. Пепеляев приказал готовиться к переходу в Аян, дав на подготовку еще два дня. Накануне марша, складывая личные вещи в походный баул, он взял в руки свой походный дневник. Оттер тряпицей пыль с коленкоровой обложки и раскрыл его.
«Ого!» - удивился он, обратив внимание на дату последней записи.
«Это выходит, что я с шестого февраля, после взятия нами Амги, не сделал ни одной записи. Впрочем, о чем было писать? О неудачной осаде отряда Строда? О бое с отрядом Курашова, который впрочем, тоже окончился ничем. О предательстве Артемьева? Об отступлении на Нелькан?» - горестно подумал командующий. Но все же передумал и решительно сев за стол, взялся за перо. Оставив чистыми несколько листов, для того чтобы заполнить их в последствии, он решительно вывел:
« 25 апреля 1923 года»
Задумался, а затем быстро, на одном дыхании, сделал торопливую запись:
«Сколько тягости и грустных переживаний. Часто думаю о былом. Вся жизнь вспоминается: олодость, мечта, какие-то светлые надежды. Все разбито... Боже, как изменился я, личная жизнь пуста не манит блеском огоньков ярко ласкающих, как раньше бывало. Еще в германскую войну, а гражданскую все мысли мои о личной жизни сводились к вопросу любить ли жизнь, людей. Так идеализировал свое отношение к жизни. Теперь все не то: горечь не сбывшиеся мечты, глубокая жалость. Ни злобы, ни вражды. Чувство бесконечной жалости и безысходной тоски. Вот главные мои переживания. Надежд нет, на будущее не строю я радужных планов, как раньше бывало. Пошлость жизни везде во всем, она забралась в святая святых души моей. Гложет тоска, доводит до апатии, до безвыходности. Счастья нет для меня и его не будет, это нужно сказать раз навсегда. Я это чувствовал, терзался, мучился, доходит до исступления, несколько месяцев тому назад теперь же говорю спокойно. Только долг - как он силен во мне! Его я исполню во всяком случае. Хочется семью, детей увидеть, что-то впереди ждет меня. Да и вырвемся ли мы отсюда? Ведь в сущности мы окружены врагами и с моря и с суши. На маленьком клочке земли ничтожная горсточка непокорных людей среди бушующего океана народных страданий не опустило своего знамени. Оно освящено богом и кровью братьев наших, гордо и свободно развивается над нами, и сам Христос благословляет в него нас измученных, но сильных сознанием своей правоты».
Закончив писать, Анатолий Николаевич отложил в сторону ручку и поглядел в печальные глаза Христа, как бы спрашивая его о том, как жить дальше. Но молчал, молчал Господь, либо, не зная ответа, либо не желая ответить командующему.
«Может и нет Его вовсе?» - подумал Анатолий Николаевич, но тот час погнал от себя эту крамольную мысль.
- Нужно верить! Все непременно нужно верить! Только вера способна помочь перенести все тяготы и лишения, посылаемые Господом, как испытания! - уже расхаживая по комнате, вслух говорил он.
- Звали Анатолий Николаевич? - вопросительно спросил ординарец командующего, заслышав его голос.
- Нет, Емельян не звал. Это я так сам с собой. - смущаясь, произнес Пепеляев и тихо добавил: - Не обращай внимания.
После ухода ординарца он еще некоторое время молча расхаживал по комнате. Движения его были нервны и порывисты. Чувствуя, что теряет над собой контроль, командующий быстро оделся и вышел из комнаты. На вопросительный взгляд Анянова, он резко произнес: - Я у …. А, впрочем, сам знаешь, где меня найти.
Широкими размашистыми шагами он направлялся на другую сторону села. На душе у Анатолия Николаевича было неспокойно. Кляня себя за то, что в эту, последнюю неделю пребывания
дружины в Нелькане, он ни разу не был у Катюши, Пепеляев ускорял шаги. У самого дома, он, отдышавшись от быстрого шага, уже неторопливо взошел на крыльцо Катиного дома. Постучавшись и не услышав ответа, он толкнул не запертую дверь. В большой прихожей было холодно. Пепеляев подошел к печи и дотронулся до ее остывших изразцов.
«Дня два, как нетоплена» - подумал он и прошел к окну. Серые сумерки уже крались по сельской улице, делая расплывчатыми: тень от пологой сопки и силуэты ближайших домов.
«Однако где же она?» - подумал Анатолий Николаевич, вглядываясь в пустую сельскую улицу. Затем, достав спички из кармана галифе, зажег стоящую на подоконнике лампу. Внимательно осмотрел комнату и заметил лежащий на столе, исписанный Катиным каллиграфическим подчерком, тетрадочный лист бумаги. Быстро пробежал глазами, затем присев на стоящий рядом стул и перечитал последний абзац.
«Милый мой! Милый! Прошла и эта последняя неделя. Неделя, разделявшая нас от предстоящей разлуки. Неделя, обещавшая подарить нам последние дни любви. Но ты ни разу не пришел, даже не заглянул ко мне на минуточку. Я напрасно ждала эти семь дней и напрасно ходила под твоими окнами в надежде встретить тебя! Ты не ищи меня, не надо. Я уехала в дальнее стойбище, чтобы на время расставания не быть рядом с тобой. Я не корю тебя мой любимый за все, что произошло с нами. Мне жаль, что ты не нашел в себе силы быть рядом со мной до последнего часа. Я не приеду в Нелькан до тех пор, пока твоя Дружина не покинет его. Прощай и знай, я буду любить тебя всегда, до самой смерти. Твоя Катя».
Анатолий Николаевич сидел у окна, держа в руке рукописный листок. Мысли его путались от нахлынувших чувств.
«Как мог? Как же я смог оставить ее? Струсил? И чего? Любви, чистой и юной девушки, которая одарила тебя таким чувством, которого уже у тебя никогда не будет в жизни! Как же я мог струсить в любви, если никогда не трусил в жизни, если всегда смело смотрел в глаза смерти? Не убоявшись много раз смерти - один раз убоялся любви! Подлец, трус, негодяй!» - корил себя Анатолий Николаевич. Руки его при этом дрожали, а строчки Катиного письма становились неразборчивыми от набежавших на глаза слез.
«Есть еще время до перехода дружины в Аян. Съездить к шаманке на Маймакан? Нет, уже не успею. Быть может и нет ее у шаманки? Отложить выход дружины? Невозможно!» - с этими мыслями Пепеляев встал, погасил лампу, и плотно прикрыв за собой дверь, вышел из дому. Сквозь рваные хлопья облаков появлялся и вновь исчезал выщербленный наполовину лунный серп. Его неверный свет то скудно освещал сельскую улицу, то вновь повергал ее во тьму. Оступаясь, и не замечая неровностей улицы, Пепеляев медленно возвращался назад. Мысли его были заняты Катей. Он настолько явственно представлял ее идущей рядом с собой, что невольно поворачивал голову в левую сторону, так как будто бы она шла рядом.
«Завтра ближе к полудню, после заутреннего богослужения дружина покинет село, покинет навсегда, чтобы уже никогда не вернуться. И мне уже никогда, никогда не суждено будет встретиться с ней. И больше я не смогу услышать ее волнующий голос и не увижу ее темные, как сама ночь глаза».
Всю ночь командующий не сомкнул глаз. Емельян, комнатка, которого находилась рядом с комнатой командующего, знал об этом. Он слышал его тяжелые шаги, слышал, как выходил тот на улицу и возвращался вновь. Слышал, как тяжело вздыхал тот за перегородкой.
Утром Анатолий Николаевич вышел из своей комнаты с темными полукружьями под глазами. Увидев вопрошающий взгляд ординарца, сухо спросил: - Все готово к походу?
Анянов утвердительно кивнул головой, и односложно спросил у командующего: - Завтракать?
- Не хочу. - негромко произнес Пепеляев, и, направляясь к выходу, бросил: - Я в штаб.
Ко времени прихода командующего в штабе уже было полно народа. Штабные документы и снаряжение были упакованы в небольшие тюки и баулы. Пепеляев поздоровавшись, обвел взглядом присутствующих.
- Все готово к походу? - спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Начальник штаба, глядя на командующего, молча кивнул головой. Выслушав доклады командиров батальонов, Пепеляев молча пошел к двери. Не доходя до порога, обернулся и произнес: - После «заутренней» и благословления дружины отцом Василием, всеобщее построение. Ровно в полдень выступаем.
Легкий невесомый снег шедший с раннего утра к обеду повалил густыми хлопьями. Глядя на занесенных снегом дружинников, стоящих на площади в походном строю, в ожидании команды, Анатолию Николаевичу невольно пришло на ум сравнение их с белыми призраками.
«Вот сейчас и мы, как призраки покинем село и растворимся в снежно-белом безмолвии, так как будто и не было нас никогда».
- Все готово командующий. - голос полковника Рейнгарда отвлек Пепеляева от своих мыслей.
- Раз готово, командуйте Август Яковлевич.
- Дружина! Походным! По-батальонно! Шагом марш!
Заснеженный людской строй всколыхнулся и вскоре вытянувшись длинной колонной, прошествовал по сельской улице. Спустился по отлогому спуску на берег реки, миновал бревенчатый дебаркадер и вышел на лед Маи. Когда передовая часть походной колоны уже почти достигла острова, лежащего по середине реки, командующий, повинуясь какому то чувству, обернулся, что бы в последний раз взглянуть на село. На берегу осталась небольшая группа людей, которая прощально махала руками вслед уходящей дружине. Он, было уже подумал, о том, что там - среди этих людей, стоящих на берегу, сейчас могла бы быть и Катя, как слабый звон бубенцов привлек его внимание.
Звук шел снизу, он нарастал, но из-за сильного снегопада упряжки было не видно. Она - оленья упряжка появилась неожиданно, словно распахнув половинки огромного снежного занавеса повисшего над рекой. И тотчас он услышал родной любимый голос, срывающийся в крик: - Милый мой! Милый мой, это я!
Не успел замедлиться бег упряжки, как она, соскочив с нарт, уже бежала к нему, широко раскинув руки. Пепеляев рванулся ей на встречу, обнял, и целуя ее мокрое от слез и снега лицо, тихо шептал: - Родная моя. Родная.
Летели секунды, минуты. Словно в трансе они молча стояли, тесно прижавшись друг к другу. Своими широкими ладонями он ласкал ее лицо и покрывал его поцелуями. А она, крепко прижавшись к его широкой груди, беззвучно плакала.
С левого берега раздался звук походной трубы. Анатолий Николаевич обернувшись, увидел, как выходят на противоположенный берег последние фигурки бойцов и с сожалением произнес: - Пора. Пора Катюша.
Та, послушно отсторонилась от любимого и прошептала: Прощай мой любимый! Прощай! С Богом.
Постоянно оборачиваясь, он уходил от нее. Уходил навсегда.
Весна в Приохотье приходит с севера. Накатывается стремительно и мощно. Высокое майское солнце днем прогревает воздух до десяти, а то и до пятнадцати градусов тепла. И это первое весеннее тепло прямо на глазах топит своими горячими лучами слежавшиеся за долгую зиму двухметровые сугробы. Потемневшие и осевшие они уже не привлекают взгляд, как раньше, своей причудливостью и белоснежной красотой, а наоборот - вызывают чувство разочарования и сожаления своим грязно-серым умирающим обликом. Такое чувство появляется при виде доживающего свой век человека, которому уже пришло время умирать.
«Сколь скоротечна жизнь!» - размышлял Анатолий Николаевич, сидя верхом на низкорослой, лохматой якутской лошади.
«Тогда, еще в сентябре, здесь в предгорьях Джугджура, они - эти сугробы и наледи только - только появлялись. И вот жизнь их почти закончена. Они умирают, истекая талой водой, как раненый человек кровью. Как скоро прошла их жизнь! Сколь долго будет длиться моя? Какой срок отпустил мне господь? Если долгий, то я не хотел бы умирать немощным».
Анатолий Николаевич оглянулся назад. За ним длинной вереницей растянулись бойцы Сибирской Добровольческой дружины, поднимающихся по склону пологой сопки. Солнце уже стремилось завершить свой суточный бег. Далеко - далеко на севере уже загорались первые, едва различимые звезды, и с их неверным слабым светом на землю наползала тьма.
Пепеляев неожиданно пронзительно вспомнил, что он уже видел эту картину, тогда в том своем видении у шаманки. Видел точно так, как и сейчас: - видел, и устало бредущих людей, и нагоняющую их тьму. В висках у него от чего-то вдруг застучало, дыхание участилось, и он, заметив подъезжающего к нему полковника Рейнгарда, произнес: - Привал.
С наступлением темноты он долго не мог заснуть. Вспоминалась далекая юность, чистая наивная вера в будущее. Потом, как в калейдоскопе промелькнули бурные дни Мировой и Гражданской. Разочарования. Харбин. Нина, мама, Севка и Лаврик. И … Катя. Прошлой ночью он видел ее во сне. По большому зеленому лугу, густо поросшему ромашками, они идут вдвоем. Они молоды. Им обоим по четырнадцать - пятнадцать лет. Они идут, взявшись за руки и оттого, что руки их соединены воедино, замирает сердце. Смешанные чувства овладели им. Поймав себя на мысли, о том, что уснуть не удастся, он вышел из палатки. Близкое темное небо, пронзенное миллиардами звезд, вначале взволновало, а затем и успокоило его. Просидев около часа на уже остывшем камне и замерзнув, Пепеляев вернулся в свою палатку. Зажег свечу, достал из баула походный дневник, раскрыл его на чистой странице и карандашом вывел дату:
3 мая.
Затем, немного подумав, торопливо принялся писать:
Снова поход, палатка, снег, тяжелые переходы, боль от усталости в ногах. Идем в Аян... Иногда снятся совершенно ничего не имеющие с действительностью, что-то светлое, юношески чистое... как-будто вновь переживаешь во сне лучезарную бесконечно далекую пору невозвратного милого прошлого. Какое-то лучезарное чувство молодое полное жизни и счастья. Душа вся рвется ему навстречу. Тем грустнее пробуждение. Вот и сегодня видел такой сон. Все время снилась К. Какая-то счастливая, с чистым открытым лицом, глазами полными любви, такая нежная, но полная сил и жизни. В белом платье... такая вся белая, чистая, я все смотрел, смотрел, а сердце наполнилось любовью и какой-то радостью. Чем-то милым, каким-то давно забытым чувством повеяло... счастьем. Проснулся в 5 часов. Грустно, грустно. Утренник. Предстоящий поход через час снимут палатки, и мы будем снова шагать по бесконечной зимней дороге якутской тайги.
Предгорье закончилось. Теперь перед дружиной во всей своей дикой и суровой красоте предстал хребет. Во все стороны горизонта, насколько хватало глаз, простиралась огромная горная страна. Безлесые склоны гор, то круто поднимались вверх, то обрывались, образуя головокружительные пропасти. И меж этих теснин, тонкой нитью просматривалась тропа, что некогда носила гордое название - Аяно-Якутский тракт.
Выйдя к подножью хребта, к верховьям реки Челасин, командующий распорядился сделать однодневную стоянку. За две недели перехода в Аян пройдено почти две третьи пути. Впереди самый сложный из предстоящих этапов - перевал, а для того чтобы перейти его - необходимы были силы.
Уставшие от перехода дружинники с радостью приняли это известие. Уже с утра в одной из палаток была организована баня. На шести походных печках целый день грелась вода. Пар поднимался от импровизированной бани, а безмолвие предгорья оглашались шутками и смехом хорошо отдохнувших людей. В тихий вечер при догорающей закатной заре, освещаемые колеблющимися языками пламени костров, сидели дружинники. День уходил, и вместе с ним стихали негромкие уже разговоры у костров. Анатолий Николаевич пошевелил догорающий костер и, проводив взглядом поднявшиеся высоко вверх искры, негромко сказал сидящему рядом с ним полковнику Рейнгарду:
- А, знаешь Август…, я вот о чем подумал, глядя на эти искорки. Еще мгновение назад они были пламенем, единым и сильным, а, утратив свое единство, превратились ни во что - в иллюзию. Неужель и страна наша, некогда великая Россия превратится в иллюзию, утратив свое былое духовное могущество. Ведь то, что уже произошло, да и происходит сейчас, непременно приведет к разобщению всех наций населяющих шестую часть суши. Посеет раздор между людьми, нарушит сложившиеся вековые устои. И рухнет, и превратиться в пепел великая и нерушимая Россия.
Как думаешь Август?
- Нет, Анатолий не рухнет! Выстоит, обязательно выстоит! Триста лет под монголами простояла, а не согнулась, выстояла. И теперь выстоит!
- Так то монголы Август, монголы. То враги внешние. От этих войн народный дух крепнет, а нынче война страшная - гражданская. Такая война сеет ненависть внутри страны, внутри самого народа. Это брат пострашнее любого монгола будет.
- Так, что Анатолий? Ты хочешь сказать, что для Родины нашей это последние дни?
- Не знаю Август, не знаю. Знаю только одно, что когда народ перестает быть единым целым - тогда перестает и существовать государство. А ведь господам большевикам это удалось. Ведь разобщили они русский народ. Сколь крови то пролито, а, сколько еще прольется. А про Родину нашу - это ты зря сказал. Нет у нас с тобой Август Родины. Нет, и уже никогда не будет. Ни у нас, ни у людей наших.
Командующий обвел взглядом лагерь с догорающими кострами и, поглядев в глаза своего заместителя, сказал: - Пойдем спать Август Яковлевич. Пойдем. А о Родине - это уже так, философия. Нам с тобой думать надо о том, как людей спасти.