Последний поход. Часть первая. Нелькан. Геннадий Бородулин (3)
До четырех вечера пополудни оставалось еще около двух часов. После переговоров со Стродом у Пепеляева вновь заныли виски, и разболелась голова. Чтобы как-то отвлечься он решил пройтись по селу. Одевшись, он вышел на улицу. Спустился на берег Маи. Берегом прошел до устья Чуйки, которая зимой представляла большую наледь. Необычная, почти звенящая тишина, нарушалась гулким треском льда и потрескиванием деревьев. Влажный воздух, проникающий из трещин, моментально замерзал в воздухе, обволакивая все вокруг серебристым инеем. Он, этот иней оседал на ветвях деревьев и кустарников, превращая их в невиданную, дивную поросль. Искрился,
переливался на солнце бесчисленными мелкими снежинками, и медленно, невесомо падал на землю. Полюбовавшись завораживающим зрелищем, Анатолий Николаевич поднялся на небольшой пригорок, где находились продовольственные склады. С удовлетворением отметив наличие двух часовых он, поднявшись выше, вышел на сельскую улицу. Начало улицы образовывало небольшую площадь по левую руку которой, у подножья пологой сопки, стояла трехглавая Благовещения Божьей Матери церковь, построенная в четырнадцатом году по проекту Константина Тона. Подойдя ближе, командующий снял папаху, перекрестился, но заходить не стал. Заметив собравшихся у школы дружинников, он поспешил туда. Возбужденные каким-то разговором дружинники не сразу заметили командующего а, заметив, притихли, так как будто бы ничего не обсуждали. Анатолий Николаевич подошел ближе и поздоровался. Он многих, почти всех знал в лицо.
- Что обсуждаем, братья дружинники? - громко спросил он.
Ответом ему было неловкое молчание. Пепеляев обвел взглядом толпу. Наконец вперед выдвинулся прапорщик Сергей Анянов, брат ординарца командующего.
- А, что брат генерал-лейтенант? Говаривают будто замирение вышло, какое с красными? Видели их сегодня в селе! Так выходит, отвоевались мы?
- Нет Сергей, замирения не будет! Да, сегодня были представители Петропавловского гарнизона с предложением для нас сдать оружие. Ответ мой был отрицательным. Мало того, я предложил им самим сдаться, пообещав свободу и полную безопасность.
- Правильно Анатолий Николаевич! Не гоже нам отступать! Не затем пришли на родную землю! - раздались голоса дружинников.
- Более того, скажу вам братья. Готовьтесь к скорому наступлению!
Ответом генералу было дружное троекратное «Ура!»
Без четверти четыре командующий был у себя. Ровно в четыре собрался командный совет Сибирской дружины. Совещание было предельно коротким и сжатым. Планом, разработанным командным советом, был предусмотрен стремительный для данной местности и времени года
тридцатидневный переход, конечной целью которого являлось взятие Амги отрядом полковника Рейнгарда. Отряду генерал-майора Вишневского ставилась задача блокировать и уничтожить
Петропавловский гарнизон, и в дальнейшем присоединиться к основным силам Дружины. Интендантской службе полковника Шнаппермана и представителям гражданской власти - обеспечить дружину продуктами в Усть-Миле.
Выслушав доклад начальника штаба и доклады командиров отрядов, командующий встал.
- Дружинники! - сказал он и обвел взглядом присутствующих.
- Пришло наше время. Время действий. Неделю всем на подготовку к походу. Восьмого января с рассветом выступаем. Полковник Леонов подготовьте приказ. Командирам подразделений сегодня же зачитать приказ личному составу. С Богом братья! Да будет с нами Виктория! Все свободны.
И опять тихо стало в комнате. Ординарец, расположившийся в комнате за стенкой, без вызова не входил.
Хозяева - милые, добрые, русские люди, одни из первых заселившие Нелькан, старались его не тревожить.
«Сколько их, таких отважных, верных делу страны и государю, не за страх, а за совесть пришли сюда в эти суровые, далекие края. Пришли в трудную годину, сто лет назад, чтобы помочь местным тунгусам выжить во время эпидемии сибирской язвы. Служивые казаки Прокопий Новгородов и Григорий Цыпандин в глухом урочище Нелькан открыли государевый хлебный магазин и спасли от голодной смерти сотни обреченных людей. Они осели на этой земле, а с ними и переселенцы крестьяне: Бушковы, Березовские, Сукневы, Протодьяконовы. На них, на таких - простых русских людях Россия держится!» - думал командующий, сидя один в полной тишине большой комнаты, просторного дома Протодьяконовых.
Задумавшись, он едва услышал тихий стук в дверь.
- Войдите. - громко сказал командующий. Дверь едва приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась светлая вихрастая голова Димки - младшего, четырнадцатилетнего сына хозяина.
- Дядь Толя. Можно зайти? - спросил тот.
- Входи Дмитрий, входи.
Парнишка, оглядываясь по сторонам, вошел в комнату. Взгляд его приковала большая топографическая карта, висевшая на стене. Заинтересованный, он подошел к ней и начал разглядывать.
- Ух, ты! - на одном дыхании вымолвил он.
- Вот это карта! Нам бы с тятькой такую! Тут же все речки и ручьи, все перевалы, все тропы отмечены!
- Будет тебе Митрий такая карта, правда размером поменьше - пообещал Анатолий Николаевич.
- Так зачем пожаловал то?
- Тятька послал сказать, что по Нёту зверя нынче много. Особливо в устье.
- Так ты Дмитрий у него на заимке был?
- А то! - заважничал парнишка, и лукаво поглядев на командующего, добавил: - Я сызмальства охотничаю. Белку дробиной глаз бью!
- Ну? - недоверчиво сказал Пепеляев и, улыбаясь, спросил: - Так что за зверь то?
- Согжои да сохатые. Сохатых - этих поболе будет. Тятька велел сказать, коль дружине вашей мясо надо, так приходите и бейте.
- Хорошо Дмитрий. Хорошо. Завтра снарядим команду, а послезавтра на охоту. Я надеюсь, ты нас проводишь?
- А то, как же Анатолий Николаевич! Обязательно! А, про карту не позабудешь? - хитро улыбаясь, спросил парнишка.
- Не волнуйся, не забуду. - рассмеялся командующий.
После ухода Митьки Пепеляев позвал ординарца.
- Послушай Емельян! Только что у меня Митяй был. Говорил о том, что был у отца на заимке. Тот приглашал поохотиться в его угодьях по Нёту. Говорит, что зверя нынче много, особенно в устье. А у нас сам знаешь, какие дела с провизией. Так вот что. Завтра подбери команду, человек этак восемь,
десять и подготовь пять оленьих упряжек. Стрелков отбери отменных, лучше из местных, и послезавтра с утра поедем зверя добывать.
- Слушаюсь Анатолий Николаевич! Разрешите вопрос?
Командующий вопросительно поглядел на него.
- А, вы тоже поедите?
- Поеду Емельян. Непременно поеду. Я ведь ни разу в жизни не был на охоте.
- Тогда уж и мне разрешите с вами.
- Ну, куда мне без тебя мой верный Санчо Панса. Поедем.
На охоту выехали рано. Обоз из пяти оленьих упряжек, вытянувшись цепочкой, выбрался на лед реки и растаял в предутренней темноте. На передней упряжке в нартах помимо каюра находились Пепеляев с Димкой. Парнишка, увлеченный быстрой ездой и предстоящей охотой, без конца твердил командующему о том, какой он замечательный стрелок и о том, что он первый добудет зверя. Анатолий Николаевич согласно кивал Митьке головой и изредка поддакивал ему, но мысли его были далеко-далеко. Митяй отговорившись, незаметно для себя задремал. Предрассветные сумерки светлели и сквозь них, все отчетливее стали проступать контуры неразличимых ранее в темноте деревьев. Мороз крепчал. Появившаяся светлая полоска зари по правую руку перерастала в ярко оранжевое зарево до тех пор, пока первые лучи солнца, прорезавшие кромку леса, не осветили все вокруг, заставив искриться снег, иней на деревьях, и даже сам воздух. Глядя на эту разительную смену дня и ночи, командующий думал о том, что и в жизни человеческой все, так же как и в природе циклично меняется. Его размышления прервал возглас каюра: - Однако подъезжаем! За той сопкой, харюзовый ручей будет, а за ним устье Нёта. Не глядя на Пепеляева, он показывал рукой, куда то вперед, и было непонятно - то ли это он говорил командующему, то ли вслух говорил сам собой.
- А, что Иннокентий, - вспомнив имя каюра, спросил Анатолий Николаевич: - ты здешние места хорошо знаешь?
- Как однако не знать! Я родился здесь, и жил здесь, и жена моя и дети здесь. Стойбище мой здесь, на Тотте. Знаешь Тотту?
- Нет, не знаю. А воюешь давно?
- Давно! С двадцать первого. Уже два года однако. Корнет Коробейников в нашем улусе был, с отцом говорил, людьми говорил. Отец сказал: - «Надо Кеша идти воевать вмести с корнетом», я пошел.
Анатолию Николаевичу припомнились слова из письма Виктора. Он тогда писал: - «Я выезжал на лошадях в Омский уезд. Собирал сходы крестьян и говорил им о намерениях Верховного правителя, говорил в требовательном тоне.
Поразительное внимание и какое-то облегчение у них на душе. Сильной речью, за которой чувствуется власть, можно сейчас победить инертность и лукавство мужика. Но нужна работа власти, которую мужик должен видеть. Управлять уездом и губернией из города нельзя, пусть это зарубит на носу каждый администратор. А их у нас надо заставлять ездить».
«Как был прав Виктор, тогда - еще в девятнадцатом!» - подумал командующий. «Как был прав этот мальчишка Коробейников, который с горсточкой единомышленников, опираясь на местную интеллигенцию, пошел в народ и всколыхнул его. Да так всколыхнул, что эта волна прокатилась от Охотского побережья до Якутска, и чуть было не смела Советы. А мои супостаты Михайловский да Суров людей не поднимут, и не поведут за собой, да и не пойдет народ за такими. А одними приказами и угрозами власть не удержать. Только та власть, которая опирается на доверие народа, жизнестойка».
Заслышав их разговор, проснулся Митяй.
- Ох, ты! - протирая глаза, сказал он: - Уже доехали! А, долго я спал?
- Да нет Димка не долго. - глядя на него, и вспоминая своего Севку, ласково ответил командующий.
Устье Нёта - узкое, однорукавное, сжатое с обоих берегов теснинами сопок, появилось неожиданно. Головная упряжка, управляемая умелой рукой Иннокентия, не снижая скорости, свернула с Маи на русло Нёта. Теснина этой реки вызвало неприятное чувство у Пепеляева. Обрывистые, почти вертикальные склоны сопок с выветренными останцами, вызывало ощущение конечности и
замкнутости пространства. Казалось вот еще совсем немного, и эти угрюмые, поросшие редкой, низкорослой лиственницей сопки сомкнуться, и не будет больше пути ни вперед, ни назад. Однако через сорок минут быстрой езды сопки расступились, и взгляду предстала широкая, плоская, как
стол равнина. Река запетляла из стороны в сторону, разбилась на несколько рукавов, словно прятала от путников свое основное русло. Иннокентий замедлил бег оленей и, привстав на нартах, пристально вглядывался вперед, пытаясь угадать правильное направление.
- Туда, туда! - прокричал Димка, указывая рукой левее острова, разделяющего реку надвое.
- Там, за островом, наша заимка! - радостно кричал он.
Каюр, следуя указаниям парнишки, повернул упряжку налево. Олени, словно почувствовав скорое окончание пути, прибавили ходу. Остался позади поросший лесом остров, и взгляду представился обрывистый правый берег Нёта, на краю которого удобно расположилась заимка Протодьконова.
- Приехали! - радостно прокричал Димка и, не дожидаясь остановки, соскочил с нарт. С берега им приветливо махал рукой сам хозяин, приглашая подняться наверх.
Дав роздых оленям, и поговорив с хозяином, порешили: с добычей зверя не затягивать, а через час выйти на охоту. Пять человек во главе с Протодьяконовым, надев привезенные с собой охотничьи лыжи, отправились на ближайшую марь где, по словам хозяина, тот видел пару сохатых. Неспешно скользя на подбитых оленьим камусом лыжах, Анатолий Николаевич поймал себя на мысли о том, что он уже давно, почитай пять последних лет не отдыхал. За все это время, и здесь, и в Харбине, да и раньше, у него просто не было времени для этого. А вот теперь расслабившись, он скользит на лыжах, в поисках лосей. Тишина огромного таежного пространства, девственно чистый снег, высокое, без единого облачка, голубое небо, и покой - такой покой на душе, что кажется, никогда не было этих войн, опустошивших его любимую Родину, а вместе с ней и его душу. Задумавшись, он не заметил того, что идущий впереди него Протодьяконов, остановился. Со всего ходу Пепеляев грудью налетел на его спину, и оба они упали в мягкий, невесомый снег.
- Ну, ты паря потише. Чай не на балу с барышнями балуешься, а на охоте. - негромко проворчал хозяин и так же тихо добавил, указывая рукой вперед: - Пара сохатых впереди.
Привстав с колен, командующий стал пристально вглядываться в ту сторону, куда показывал Протодьяконов. Там далеко впереди, среди густо проросшей молодой поросли, виднелись два пасущихся лося. Осторожно, стараясь не шуметь, подошли остальные охотники.
- Ветер на нас, а потому разобьемся на три группы. Я с командующим остаюсь здесь. Димка с Емельяном пойдут правее, а вы вдвоем, - он указал на Иннокентия с другим каюром: - левее пойдете, вдоль ручья. Ручей заворачивает к северу, так что деваться зверю некуда. Левый берег ручья хоть и не высокий, но обрывистый. Там они не пройдут. Выходим на расстояние уверенного выстрела. Первым стреляю я.
- Не батя, я. - тихонько заныл Митька.
- Я те дам я! Как сказал - так и будет! - твердо произнес отец и уже мягче добавил: - Охота Митрий не забава, а промысел.
Охотники разошлись. Протодьяконов пошел вперед, за ним стараясь не шуметь, двинулся командующий. Идя следом за хозяином заимки, Пепеляев с интересом наблюдал, как тот скрадывает зверя. Низко склонившись, бесшумно, он неспешно продвигался вперед. Иногда замирал на месте, и одновременно с ним замирал идущий по его следам Пепеляев. Они уже давно вышли на расстояние выстрела, но Протодьяконов продолжал подбираться ближе, для того, чтобы бить наверняка. Внезапно справа от них грохнул выстрел, разорвав гулким эхом тишину тайги.
- Митька! Твою мать! - выругался Протодьяконов и, вскинув к плечу свою берданку, выстрелил в метнувшегося в сторону лося. Командующий, последовав его примеру, взял на прицел своего винчестера подраненного зверя и быстро произвел пять выстрелов, уложив сохатого на снег. Второе животное метнулось влево, широким махом пересекая открытую местность. У самого ручья оно замешкалось всего лишь на мгновение, но и этого времени оказалось достаточным для Иннокентия, чтобы произвести один смертельный выстрел. Животное сделало два шага, передние ноги его подогнулись и оно, опустившись на колени, ткнулось мордой в снег. В необъяснимом для себя волнении Анатолий Николаевич бросился к убитому им животному. Он бежал, задыхаясь, не разбирая дороги, путаясь лыжами в ветвях кустарника, а когда подбежал, остановился ошеломленный увиденным. Лосиха была жива. Вся окровавленная она лежала на красном от крови снегу. Заслышав шаги человека, она приподняла большую, красивую голову, и поглядела на него. Большие, цвета спелой вишни глаза глядели в упор, будто спрашивали: - «За что?» От этого немого звериного укора ему стало не по себе. Повернувшись, он побрел прочь от этого места.
- Эх, стрелки, твою мать… - услышал он голос Протодьяконова и следом раздался выстрел.
Возвращались засветло. Димка остался на заимке с отцом. Вместо него в нарты подсел ординарец.
- А, что Николаевич! Ловко ты завалил сохатого! А мне не повезло. Я бы тоже, если бы не этот пацан. Вот ведь стервец! Ему и отец не указ. Если бы не он, я бы непременно…
- Помолчи Емельян. - морщась, сказал командующий. В ответ ординарец, недоуменно пожав
плечами, замолчал.
Всю оставшуюся дорогу ехали молча. В село приехали затемно. Умывшись и перекусив с дороги, Пепеляев прилег передохнуть. Он уже почти задремал, когда неожиданно, мощно ударил большой «благовест», а за ним переливами зазвучал малый колокольный подбор на Благовещенской церкви.
- К всенощной - тихо, вслух произнес Пепеляев.
- Нужно сходить. Праздник завтра великий - Рождество! Да и с отцом Василием надобно поговорить, чтобы завтра службу справил, по случаю нашего похода и благословил дружину.
Командующий встал из-за стола, наскоро оделся и поспешил на улицу.
Дом Протодьконовых стоял напротив церкви. Их разделяла небольшая сельская площадь. Низкая полная луна заливала улицу мертвым серебряным светом. Поднимаясь вверх по взгорку, он поравнялся с идущей к службе молодой женщиной. Неожиданно та поскользнулась на раскатанной мальчишками тропинке и, теряя равновесие, ухватилась за его рукав.
- Ох, солдатик! - игриво вскрикнула она, забрасывая вторую руку ему за шею. Ее черные, чуть раскосые глаза казалось, полыхнули в темноте и проникли в самую душу Пепеляева. Он бережно
придержал ее за талию, а она, разглядев его, и узнав в нем командующего, охнула и, выскользнув из его рук, побежала к освещенному крыльцу церкви.
Когда он вошел в храм, служба уже началась. Отец Василий размахивая кадилом, читал нараспев молитву. Но сколь ни вслушивался в слова священника Анатолий Николаевич, он не мог сосредоточиться и уловить текст. Взгляд его скользил по полутемному помещению, выискивая ту, что только что невзначай обнимала его на улице. Несмотря на то, что народа в церкви было много, он довольно быстро отыскал незнакомку. В белом пуховом оренбургском платке, она стояла у самого амвона, держа в руке зажженную тоненькую восковую свечечку. Внезапно, словно вдруг почувствовав его взгляд, она обернулась. И снова, словно огнем опалили его ее темные, нет скорее черные, как сама тьма, глаза. Смутившись, он отвернулся. Мысли сбивались, сердце гулко стучало и, не дождавшись конца службы, позабыв о предстоящем разговоре со священником, он вышел из церкви.
Придя домой, он долго не мог успокоиться. Не раздеваясь, большими шагами ходил по комнате. Зачем-то, отвернув занавеску, смотрел в темноту ночи. Большими жадными глотками пил холодную воду прямо из пузатого графина, но жажда от этого не исчезала. Затем снова ходил взад-вперед по комнате. И только спустя час, а может и более, он, наконец, немного успокоился.
«Да это наваждение, какое то! У меня даже с Ниной ничего подобного не было. А здесь… Взгляд ее - как выстрел!» - думал он.
Припомнился такой далекий, далекий одна тысяча девятьсот двенадцатый год. Нижнеудинск, где он, молодой двадцатиоднолетний поручик танцует на Рождественском губернском балу с девятнадцатилетней красавицей Ниной Гавронской. Статная, легкая, невесомая, она кружится с ним в вальсе. Ее глаза блестят, губы полуоткрыты. Шорох платьев, аромат духов, смешивающийся с запахом наряженной ели, восхищенные взгляды поклонников - все это волнует и радует ее. И такая же легкая, искристая радость переполняет его душу. Следующий танец. Теперь уже она, Нина приглашает его. Медленно и грустно звучит полонез Огиньского. Подчиняясь печальной мелодии, она чуть слышно подпевает.
- Нина, что вы поете? - тихо спрашивает он ее.
- «Прощание с Родиной»
- Вы знаете слова?
- Да, и не только. Я лично знакома с автором.
- Как?
- Он мой дядя по отцовской линии - Михал Клеофас.
Затихает оркестр, заканчивается рождественский бал. На рассвете по занесенным снегом улицам он отвозит ее домой, для того чтобы, вернувшись вечером попросить ее руки.
Воспоминания далекого прошлого несколько успокоили его. Он подошел к этажерке, взял в руки фотографию Нины с сыновьями, долго вглядывался в родные милые лица. На глаза попался
дневник. Нисколько не задумываясь, он взял его в руки, полистал исписанные страницы. Хотел было положить на место, но, передумав, забрал с собой и подошел к столу. Уселся, открыл чистую страницу и, обмакнув перо в чернильницу, принялся писать:
"Слава вышних богу и на земле мир, в человецаах благословение" - этими словами и звуками полна душа - полна какой-то непонятной неизъяснимой грусти. Только что пришел из нашей церкви, тускло, хотя и по праздничному освещен храм. Кругом беднота, а сколько во всем чувства - как молятся. Может к лучшему бог дал людям эти страдания - сколько беспредельной тоски. Как-то все прошло. Как было мало радостей, счастливых минут в жизни моей.
Проблески чего-то непонятного светлого блеснуло в ранней юности, но и погасли так быстро, не успевши разгореться. Снова таким счастием навеяло от ранних весенних дней 12 года, так отдался этому чувству, со всей искренностью как верил и ждал, но и это было ненадолго. Слишком скоро утратил ясность радости. А потом - все перемешалось... Сплошной ужас кошмарный и дальше эпоха - братоубийственная война. Изгнание - Упований дух, иногда воскрешающие надежды. А в прошлом
году это известие окончательно убило во мне радости жизни. Так как то шло все по инерции. А сейчас так все не ясно, запутано на душе, так много чувств самых разнообразных, но жизнь перелом проходит видимо и характера и миросозерцания тогда очень, очень редко приходит жажда счастья, надежды гаснут быстро и наконец, планов нет. Большое безразличие и какая-то тоска небывалая, которая иногда до того доходит, что невыносимо ее переносить. Хочется уйти куда-то, забыть все. Часто наступает чувство желания пострадать. За что? За все. А все-таки каждый день молюсь. Что-то впереди? Страшно смотреть - полная неопределенность, уверенности нет. Какая-то сила заставляет идти вперед на новые страдания и лишения. Одно сильно во мне - это чувство веры, вот действительно, помощь и надежда. Не оставь господи, меня томящегося в скорбях, сомневающегося, слабого, малодушного, если ты послал меня сюда на это служение, дай сил, боже, помоги, дай возможность с меньшей кровью довершить дело - семью сохрани - более для меня ничего не нужно. Родину спаси, дай ей мир, прекрати эту войну, восстанови братство, православной веры, сделай так Господи, чтобы на будущий год все сердца умиренные с благоволением славили день рождества твоего в храмах России. "Слова в вышних богу и на земле мир, в человецаах благоволение".
6 января 1923 года.
переливался на солнце бесчисленными мелкими снежинками, и медленно, невесомо падал на землю. Полюбовавшись завораживающим зрелищем, Анатолий Николаевич поднялся на небольшой пригорок, где находились продовольственные склады. С удовлетворением отметив наличие двух часовых он, поднявшись выше, вышел на сельскую улицу. Начало улицы образовывало небольшую площадь по левую руку которой, у подножья пологой сопки, стояла трехглавая Благовещения Божьей Матери церковь, построенная в четырнадцатом году по проекту Константина Тона. Подойдя ближе, командующий снял папаху, перекрестился, но заходить не стал. Заметив собравшихся у школы дружинников, он поспешил туда. Возбужденные каким-то разговором дружинники не сразу заметили командующего а, заметив, притихли, так как будто бы ничего не обсуждали. Анатолий Николаевич подошел ближе и поздоровался. Он многих, почти всех знал в лицо.
- Что обсуждаем, братья дружинники? - громко спросил он.
Ответом ему было неловкое молчание. Пепеляев обвел взглядом толпу. Наконец вперед выдвинулся прапорщик Сергей Анянов, брат ординарца командующего.
- А, что брат генерал-лейтенант? Говаривают будто замирение вышло, какое с красными? Видели их сегодня в селе! Так выходит, отвоевались мы?
- Нет Сергей, замирения не будет! Да, сегодня были представители Петропавловского гарнизона с предложением для нас сдать оружие. Ответ мой был отрицательным. Мало того, я предложил им самим сдаться, пообещав свободу и полную безопасность.
- Правильно Анатолий Николаевич! Не гоже нам отступать! Не затем пришли на родную землю! - раздались голоса дружинников.
- Более того, скажу вам братья. Готовьтесь к скорому наступлению!
Ответом генералу было дружное троекратное «Ура!»
Без четверти четыре командующий был у себя. Ровно в четыре собрался командный совет Сибирской дружины. Совещание было предельно коротким и сжатым. Планом, разработанным командным советом, был предусмотрен стремительный для данной местности и времени года
тридцатидневный переход, конечной целью которого являлось взятие Амги отрядом полковника Рейнгарда. Отряду генерал-майора Вишневского ставилась задача блокировать и уничтожить
Петропавловский гарнизон, и в дальнейшем присоединиться к основным силам Дружины. Интендантской службе полковника Шнаппермана и представителям гражданской власти - обеспечить дружину продуктами в Усть-Миле.
Выслушав доклад начальника штаба и доклады командиров отрядов, командующий встал.
- Дружинники! - сказал он и обвел взглядом присутствующих.
- Пришло наше время. Время действий. Неделю всем на подготовку к походу. Восьмого января с рассветом выступаем. Полковник Леонов подготовьте приказ. Командирам подразделений сегодня же зачитать приказ личному составу. С Богом братья! Да будет с нами Виктория! Все свободны.
И опять тихо стало в комнате. Ординарец, расположившийся в комнате за стенкой, без вызова не входил.
Хозяева - милые, добрые, русские люди, одни из первых заселившие Нелькан, старались его не тревожить.
«Сколько их, таких отважных, верных делу страны и государю, не за страх, а за совесть пришли сюда в эти суровые, далекие края. Пришли в трудную годину, сто лет назад, чтобы помочь местным тунгусам выжить во время эпидемии сибирской язвы. Служивые казаки Прокопий Новгородов и Григорий Цыпандин в глухом урочище Нелькан открыли государевый хлебный магазин и спасли от голодной смерти сотни обреченных людей. Они осели на этой земле, а с ними и переселенцы крестьяне: Бушковы, Березовские, Сукневы, Протодьяконовы. На них, на таких - простых русских людях Россия держится!» - думал командующий, сидя один в полной тишине большой комнаты, просторного дома Протодьяконовых.
Задумавшись, он едва услышал тихий стук в дверь.
- Войдите. - громко сказал командующий. Дверь едва приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась светлая вихрастая голова Димки - младшего, четырнадцатилетнего сына хозяина.
- Дядь Толя. Можно зайти? - спросил тот.
- Входи Дмитрий, входи.
Парнишка, оглядываясь по сторонам, вошел в комнату. Взгляд его приковала большая топографическая карта, висевшая на стене. Заинтересованный, он подошел к ней и начал разглядывать.
- Ух, ты! - на одном дыхании вымолвил он.
- Вот это карта! Нам бы с тятькой такую! Тут же все речки и ручьи, все перевалы, все тропы отмечены!
- Будет тебе Митрий такая карта, правда размером поменьше - пообещал Анатолий Николаевич.
- Так зачем пожаловал то?
- Тятька послал сказать, что по Нёту зверя нынче много. Особливо в устье.
- Так ты Дмитрий у него на заимке был?
- А то! - заважничал парнишка, и лукаво поглядев на командующего, добавил: - Я сызмальства охотничаю. Белку дробиной глаз бью!
- Ну? - недоверчиво сказал Пепеляев и, улыбаясь, спросил: - Так что за зверь то?
- Согжои да сохатые. Сохатых - этих поболе будет. Тятька велел сказать, коль дружине вашей мясо надо, так приходите и бейте.
- Хорошо Дмитрий. Хорошо. Завтра снарядим команду, а послезавтра на охоту. Я надеюсь, ты нас проводишь?
- А то, как же Анатолий Николаевич! Обязательно! А, про карту не позабудешь? - хитро улыбаясь, спросил парнишка.
- Не волнуйся, не забуду. - рассмеялся командующий.
После ухода Митьки Пепеляев позвал ординарца.
- Послушай Емельян! Только что у меня Митяй был. Говорил о том, что был у отца на заимке. Тот приглашал поохотиться в его угодьях по Нёту. Говорит, что зверя нынче много, особенно в устье. А у нас сам знаешь, какие дела с провизией. Так вот что. Завтра подбери команду, человек этак восемь,
десять и подготовь пять оленьих упряжек. Стрелков отбери отменных, лучше из местных, и послезавтра с утра поедем зверя добывать.
- Слушаюсь Анатолий Николаевич! Разрешите вопрос?
Командующий вопросительно поглядел на него.
- А, вы тоже поедите?
- Поеду Емельян. Непременно поеду. Я ведь ни разу в жизни не был на охоте.
- Тогда уж и мне разрешите с вами.
- Ну, куда мне без тебя мой верный Санчо Панса. Поедем.
На охоту выехали рано. Обоз из пяти оленьих упряжек, вытянувшись цепочкой, выбрался на лед реки и растаял в предутренней темноте. На передней упряжке в нартах помимо каюра находились Пепеляев с Димкой. Парнишка, увлеченный быстрой ездой и предстоящей охотой, без конца твердил командующему о том, какой он замечательный стрелок и о том, что он первый добудет зверя. Анатолий Николаевич согласно кивал Митьке головой и изредка поддакивал ему, но мысли его были далеко-далеко. Митяй отговорившись, незаметно для себя задремал. Предрассветные сумерки светлели и сквозь них, все отчетливее стали проступать контуры неразличимых ранее в темноте деревьев. Мороз крепчал. Появившаяся светлая полоска зари по правую руку перерастала в ярко оранжевое зарево до тех пор, пока первые лучи солнца, прорезавшие кромку леса, не осветили все вокруг, заставив искриться снег, иней на деревьях, и даже сам воздух. Глядя на эту разительную смену дня и ночи, командующий думал о том, что и в жизни человеческой все, так же как и в природе циклично меняется. Его размышления прервал возглас каюра: - Однако подъезжаем! За той сопкой, харюзовый ручей будет, а за ним устье Нёта. Не глядя на Пепеляева, он показывал рукой, куда то вперед, и было непонятно - то ли это он говорил командующему, то ли вслух говорил сам собой.
- А, что Иннокентий, - вспомнив имя каюра, спросил Анатолий Николаевич: - ты здешние места хорошо знаешь?
- Как однако не знать! Я родился здесь, и жил здесь, и жена моя и дети здесь. Стойбище мой здесь, на Тотте. Знаешь Тотту?
- Нет, не знаю. А воюешь давно?
- Давно! С двадцать первого. Уже два года однако. Корнет Коробейников в нашем улусе был, с отцом говорил, людьми говорил. Отец сказал: - «Надо Кеша идти воевать вмести с корнетом», я пошел.
Анатолию Николаевичу припомнились слова из письма Виктора. Он тогда писал: - «Я выезжал на лошадях в Омский уезд. Собирал сходы крестьян и говорил им о намерениях Верховного правителя, говорил в требовательном тоне.
Поразительное внимание и какое-то облегчение у них на душе. Сильной речью, за которой чувствуется власть, можно сейчас победить инертность и лукавство мужика. Но нужна работа власти, которую мужик должен видеть. Управлять уездом и губернией из города нельзя, пусть это зарубит на носу каждый администратор. А их у нас надо заставлять ездить».
«Как был прав Виктор, тогда - еще в девятнадцатом!» - подумал командующий. «Как был прав этот мальчишка Коробейников, который с горсточкой единомышленников, опираясь на местную интеллигенцию, пошел в народ и всколыхнул его. Да так всколыхнул, что эта волна прокатилась от Охотского побережья до Якутска, и чуть было не смела Советы. А мои супостаты Михайловский да Суров людей не поднимут, и не поведут за собой, да и не пойдет народ за такими. А одними приказами и угрозами власть не удержать. Только та власть, которая опирается на доверие народа, жизнестойка».
Заслышав их разговор, проснулся Митяй.
- Ох, ты! - протирая глаза, сказал он: - Уже доехали! А, долго я спал?
- Да нет Димка не долго. - глядя на него, и вспоминая своего Севку, ласково ответил командующий.
Устье Нёта - узкое, однорукавное, сжатое с обоих берегов теснинами сопок, появилось неожиданно. Головная упряжка, управляемая умелой рукой Иннокентия, не снижая скорости, свернула с Маи на русло Нёта. Теснина этой реки вызвало неприятное чувство у Пепеляева. Обрывистые, почти вертикальные склоны сопок с выветренными останцами, вызывало ощущение конечности и
замкнутости пространства. Казалось вот еще совсем немного, и эти угрюмые, поросшие редкой, низкорослой лиственницей сопки сомкнуться, и не будет больше пути ни вперед, ни назад. Однако через сорок минут быстрой езды сопки расступились, и взгляду предстала широкая, плоская, как
стол равнина. Река запетляла из стороны в сторону, разбилась на несколько рукавов, словно прятала от путников свое основное русло. Иннокентий замедлил бег оленей и, привстав на нартах, пристально вглядывался вперед, пытаясь угадать правильное направление.
- Туда, туда! - прокричал Димка, указывая рукой левее острова, разделяющего реку надвое.
- Там, за островом, наша заимка! - радостно кричал он.
Каюр, следуя указаниям парнишки, повернул упряжку налево. Олени, словно почувствовав скорое окончание пути, прибавили ходу. Остался позади поросший лесом остров, и взгляду представился обрывистый правый берег Нёта, на краю которого удобно расположилась заимка Протодьконова.
- Приехали! - радостно прокричал Димка и, не дожидаясь остановки, соскочил с нарт. С берега им приветливо махал рукой сам хозяин, приглашая подняться наверх.
Дав роздых оленям, и поговорив с хозяином, порешили: с добычей зверя не затягивать, а через час выйти на охоту. Пять человек во главе с Протодьяконовым, надев привезенные с собой охотничьи лыжи, отправились на ближайшую марь где, по словам хозяина, тот видел пару сохатых. Неспешно скользя на подбитых оленьим камусом лыжах, Анатолий Николаевич поймал себя на мысли о том, что он уже давно, почитай пять последних лет не отдыхал. За все это время, и здесь, и в Харбине, да и раньше, у него просто не было времени для этого. А вот теперь расслабившись, он скользит на лыжах, в поисках лосей. Тишина огромного таежного пространства, девственно чистый снег, высокое, без единого облачка, голубое небо, и покой - такой покой на душе, что кажется, никогда не было этих войн, опустошивших его любимую Родину, а вместе с ней и его душу. Задумавшись, он не заметил того, что идущий впереди него Протодьяконов, остановился. Со всего ходу Пепеляев грудью налетел на его спину, и оба они упали в мягкий, невесомый снег.
- Ну, ты паря потише. Чай не на балу с барышнями балуешься, а на охоте. - негромко проворчал хозяин и так же тихо добавил, указывая рукой вперед: - Пара сохатых впереди.
Привстав с колен, командующий стал пристально вглядываться в ту сторону, куда показывал Протодьяконов. Там далеко впереди, среди густо проросшей молодой поросли, виднелись два пасущихся лося. Осторожно, стараясь не шуметь, подошли остальные охотники.
- Ветер на нас, а потому разобьемся на три группы. Я с командующим остаюсь здесь. Димка с Емельяном пойдут правее, а вы вдвоем, - он указал на Иннокентия с другим каюром: - левее пойдете, вдоль ручья. Ручей заворачивает к северу, так что деваться зверю некуда. Левый берег ручья хоть и не высокий, но обрывистый. Там они не пройдут. Выходим на расстояние уверенного выстрела. Первым стреляю я.
- Не батя, я. - тихонько заныл Митька.
- Я те дам я! Как сказал - так и будет! - твердо произнес отец и уже мягче добавил: - Охота Митрий не забава, а промысел.
Охотники разошлись. Протодьяконов пошел вперед, за ним стараясь не шуметь, двинулся командующий. Идя следом за хозяином заимки, Пепеляев с интересом наблюдал, как тот скрадывает зверя. Низко склонившись, бесшумно, он неспешно продвигался вперед. Иногда замирал на месте, и одновременно с ним замирал идущий по его следам Пепеляев. Они уже давно вышли на расстояние выстрела, но Протодьяконов продолжал подбираться ближе, для того, чтобы бить наверняка. Внезапно справа от них грохнул выстрел, разорвав гулким эхом тишину тайги.
- Митька! Твою мать! - выругался Протодьяконов и, вскинув к плечу свою берданку, выстрелил в метнувшегося в сторону лося. Командующий, последовав его примеру, взял на прицел своего винчестера подраненного зверя и быстро произвел пять выстрелов, уложив сохатого на снег. Второе животное метнулось влево, широким махом пересекая открытую местность. У самого ручья оно замешкалось всего лишь на мгновение, но и этого времени оказалось достаточным для Иннокентия, чтобы произвести один смертельный выстрел. Животное сделало два шага, передние ноги его подогнулись и оно, опустившись на колени, ткнулось мордой в снег. В необъяснимом для себя волнении Анатолий Николаевич бросился к убитому им животному. Он бежал, задыхаясь, не разбирая дороги, путаясь лыжами в ветвях кустарника, а когда подбежал, остановился ошеломленный увиденным. Лосиха была жива. Вся окровавленная она лежала на красном от крови снегу. Заслышав шаги человека, она приподняла большую, красивую голову, и поглядела на него. Большие, цвета спелой вишни глаза глядели в упор, будто спрашивали: - «За что?» От этого немого звериного укора ему стало не по себе. Повернувшись, он побрел прочь от этого места.
- Эх, стрелки, твою мать… - услышал он голос Протодьяконова и следом раздался выстрел.
Возвращались засветло. Димка остался на заимке с отцом. Вместо него в нарты подсел ординарец.
- А, что Николаевич! Ловко ты завалил сохатого! А мне не повезло. Я бы тоже, если бы не этот пацан. Вот ведь стервец! Ему и отец не указ. Если бы не он, я бы непременно…
- Помолчи Емельян. - морщась, сказал командующий. В ответ ординарец, недоуменно пожав
плечами, замолчал.
Всю оставшуюся дорогу ехали молча. В село приехали затемно. Умывшись и перекусив с дороги, Пепеляев прилег передохнуть. Он уже почти задремал, когда неожиданно, мощно ударил большой «благовест», а за ним переливами зазвучал малый колокольный подбор на Благовещенской церкви.
- К всенощной - тихо, вслух произнес Пепеляев.
- Нужно сходить. Праздник завтра великий - Рождество! Да и с отцом Василием надобно поговорить, чтобы завтра службу справил, по случаю нашего похода и благословил дружину.
Командующий встал из-за стола, наскоро оделся и поспешил на улицу.
Дом Протодьконовых стоял напротив церкви. Их разделяла небольшая сельская площадь. Низкая полная луна заливала улицу мертвым серебряным светом. Поднимаясь вверх по взгорку, он поравнялся с идущей к службе молодой женщиной. Неожиданно та поскользнулась на раскатанной мальчишками тропинке и, теряя равновесие, ухватилась за его рукав.
- Ох, солдатик! - игриво вскрикнула она, забрасывая вторую руку ему за шею. Ее черные, чуть раскосые глаза казалось, полыхнули в темноте и проникли в самую душу Пепеляева. Он бережно
придержал ее за талию, а она, разглядев его, и узнав в нем командующего, охнула и, выскользнув из его рук, побежала к освещенному крыльцу церкви.
Когда он вошел в храм, служба уже началась. Отец Василий размахивая кадилом, читал нараспев молитву. Но сколь ни вслушивался в слова священника Анатолий Николаевич, он не мог сосредоточиться и уловить текст. Взгляд его скользил по полутемному помещению, выискивая ту, что только что невзначай обнимала его на улице. Несмотря на то, что народа в церкви было много, он довольно быстро отыскал незнакомку. В белом пуховом оренбургском платке, она стояла у самого амвона, держа в руке зажженную тоненькую восковую свечечку. Внезапно, словно вдруг почувствовав его взгляд, она обернулась. И снова, словно огнем опалили его ее темные, нет скорее черные, как сама тьма, глаза. Смутившись, он отвернулся. Мысли сбивались, сердце гулко стучало и, не дождавшись конца службы, позабыв о предстоящем разговоре со священником, он вышел из церкви.
Придя домой, он долго не мог успокоиться. Не раздеваясь, большими шагами ходил по комнате. Зачем-то, отвернув занавеску, смотрел в темноту ночи. Большими жадными глотками пил холодную воду прямо из пузатого графина, но жажда от этого не исчезала. Затем снова ходил взад-вперед по комнате. И только спустя час, а может и более, он, наконец, немного успокоился.
«Да это наваждение, какое то! У меня даже с Ниной ничего подобного не было. А здесь… Взгляд ее - как выстрел!» - думал он.
Припомнился такой далекий, далекий одна тысяча девятьсот двенадцатый год. Нижнеудинск, где он, молодой двадцатиоднолетний поручик танцует на Рождественском губернском балу с девятнадцатилетней красавицей Ниной Гавронской. Статная, легкая, невесомая, она кружится с ним в вальсе. Ее глаза блестят, губы полуоткрыты. Шорох платьев, аромат духов, смешивающийся с запахом наряженной ели, восхищенные взгляды поклонников - все это волнует и радует ее. И такая же легкая, искристая радость переполняет его душу. Следующий танец. Теперь уже она, Нина приглашает его. Медленно и грустно звучит полонез Огиньского. Подчиняясь печальной мелодии, она чуть слышно подпевает.
- Нина, что вы поете? - тихо спрашивает он ее.
- «Прощание с Родиной»
- Вы знаете слова?
- Да, и не только. Я лично знакома с автором.
- Как?
- Он мой дядя по отцовской линии - Михал Клеофас.
Затихает оркестр, заканчивается рождественский бал. На рассвете по занесенным снегом улицам он отвозит ее домой, для того чтобы, вернувшись вечером попросить ее руки.
Воспоминания далекого прошлого несколько успокоили его. Он подошел к этажерке, взял в руки фотографию Нины с сыновьями, долго вглядывался в родные милые лица. На глаза попался
дневник. Нисколько не задумываясь, он взял его в руки, полистал исписанные страницы. Хотел было положить на место, но, передумав, забрал с собой и подошел к столу. Уселся, открыл чистую страницу и, обмакнув перо в чернильницу, принялся писать:
"Слава вышних богу и на земле мир, в человецаах благословение" - этими словами и звуками полна душа - полна какой-то непонятной неизъяснимой грусти. Только что пришел из нашей церкви, тускло, хотя и по праздничному освещен храм. Кругом беднота, а сколько во всем чувства - как молятся. Может к лучшему бог дал людям эти страдания - сколько беспредельной тоски. Как-то все прошло. Как было мало радостей, счастливых минут в жизни моей.
Проблески чего-то непонятного светлого блеснуло в ранней юности, но и погасли так быстро, не успевши разгореться. Снова таким счастием навеяло от ранних весенних дней 12 года, так отдался этому чувству, со всей искренностью как верил и ждал, но и это было ненадолго. Слишком скоро утратил ясность радости. А потом - все перемешалось... Сплошной ужас кошмарный и дальше эпоха - братоубийственная война. Изгнание - Упований дух, иногда воскрешающие надежды. А в прошлом
году это известие окончательно убило во мне радости жизни. Так как то шло все по инерции. А сейчас так все не ясно, запутано на душе, так много чувств самых разнообразных, но жизнь перелом проходит видимо и характера и миросозерцания тогда очень, очень редко приходит жажда счастья, надежды гаснут быстро и наконец, планов нет. Большое безразличие и какая-то тоска небывалая, которая иногда до того доходит, что невыносимо ее переносить. Хочется уйти куда-то, забыть все. Часто наступает чувство желания пострадать. За что? За все. А все-таки каждый день молюсь. Что-то впереди? Страшно смотреть - полная неопределенность, уверенности нет. Какая-то сила заставляет идти вперед на новые страдания и лишения. Одно сильно во мне - это чувство веры, вот действительно, помощь и надежда. Не оставь господи, меня томящегося в скорбях, сомневающегося, слабого, малодушного, если ты послал меня сюда на это служение, дай сил, боже, помоги, дай возможность с меньшей кровью довершить дело - семью сохрани - более для меня ничего не нужно. Родину спаси, дай ей мир, прекрати эту войну, восстанови братство, православной веры, сделай так Господи, чтобы на будущий год все сердца умиренные с благоволением славили день рождества твоего в храмах России. "Слова в вышних богу и на земле мир, в человецаах благоволение".
6 января 1923 года.