Таежная история.... Юрий Зорько. (2)
...В сентябре задули северо-западные влажные ветра, пригнав караваны туч, проливших на тайгу многодневные моросящие дожди. Пожары постепенно стихли. Пелена гари, рассеиваясь, поднималась от отмелей Учура, выше и выше. Временами за тучами угадывалось солнце. В двадцатых числах неожиданно ночью лег снег, а наутро впервые за два месяца Эдик с женой увидели голубизну в разрывах туч.
Эдик в то утро, выйдя на широкое крыльцо, заваленное чуть ли не до колен снегом, задрал голову вверх, стараясь услышать перекличку гусиных стай, потревоженных первым наскоком зимы. Чистейший живительный воздух кружил голову, дали манили своей прозрачностью. Прошедший месяц казался кошмарным сном. Следом за ним вышла жена, неся похлебку для Пирата, но собаки нигде не было видно. Лежащий вокруг снег был девственно чист, ни одного следа. Обеспокоенная Татьяна впервые за много дней обратилась к мужу: «Эдуард, ты не знаешь, где Пират? Я его с вечера не вижу. Не случилось ли что с ним?» Эдик, вмиг оттаявший душой, притянул к себе жену и, целуя в лоб, ответил: «Милая, он по первому снегу колесит сейчас вокруг станции. Гари нет, запахи хорошо слышны. Псина «мышкует», соскучился по дичи. Не беспокойся, голодным не останется!» Татьяна, всхлипнув, прильнула к нему: «Прости меня, Эдик! Люблю я тебя, но мне страшно и одиноко здесь. Давай уедем! Меня звали в Ленинград, помогут устроиться на работу в хороший ресторан. Я смогу зарабатывать на всю семью!» Эдик гладил жену по волосам цвета крыла ворона и мягко возражал ей: «Ну что ты, женушка! Где это видано, чтоб мужик кормился от бабы. Давай, поступай учиться заочно. Управление по моей просьбе даст тебе направление и ты с моей помощью закончишь техникум. Да и не могу я так запросто уехать. Смены нет. Вот через два года подам рапорт, у меня тогда закончится срочный договор и наступит право требовать перевода в самые теплые обжитые края. Только вот не будет там этой красоты!» - Эдик, прижимая к себе рукой жену, другой повел по сторонам. «Да уж красота, особенно когда все вокруг горело!» - сухо обронила Татьяна, выворачиваясь из обхвата руки мужа.
Эдик, не желая терять ускользающее примирение, попытался удержать жену, но тут послышался захлебывающийся лай Пирата. Отпустив южанку, он быстро заскользил глазами по просветам между стволами. Жена, было, пошла к колоде с вырубленным корытом под варево для Пирата, но Эдик резким
голосом остановил ее: «Быстро в дом!» Татьяна остановилась и, не понимая в чем дело, с обидой произнесла: «Я же хочу собаку покормить!» Эдик, уже понявший, с кем сцепился Пират, железной хваткой подхватил жену под локоть и увлек бегом в дом. Татьяна, не выпуская дужку бидончика, еле успевала переставлять ноги.
Втолкнув жену за толстые массивные двери, Эдик сдернул со стены карабин и бегом выскочил на крыльцо. На опушке, отодвинутой от метеостанции тайги, поднимая снежную пыль и разбрасывая
комья грязи, вертелись в смертельной карусели «безухий» и Пират. Матерый самец без левого уха, потерянного то ли в схватке с другим «босоногим мужиком», то ли от пули неудачливого охотника, гонялся за кобелем. Тот, подпрыгивая, уворачивался от размашистых бросков, крутил зверюгу, норовя все время тяпнуть за лохматый зад или гачи. Медведь от ярости и болезненных укусов совсем потерял голову, не замечая, что пес ведет его под выстрел. Эдик, отбежав от крыльца метров на десять, вскинул карабин и взял зверя на мушку. Пират профессионально выставил медведя боком к хозяину, запрыгав перед его мордой, как мячик пинг-понга. Мгновение и Эдик всадил первую пулю «безухому» в печень, тот дернулся и, оседая на зад, хватанул себя зубами за ужаленное место. Вторая «оса» ударила медведя в лоб чуть выше глаз. Огромная туша, как пловец с тумбочки, нырнула в снег, зарываясь с головой. Задние лапы конвульсивно дернулись и, вытянувшись, замерли. Эдик с радостным лицом повернулся к дому и рассмеялся - его жена стояла за мачтой радиоантенны, с одной стороны выглядывал нос, щека, глаз, с другой - все ее налитое женской красотой тело. Она пряталась! Бледное лицо, испуганные глаза, смотрящие за спину мужа на темно-бурую кучу и Пирата, который еще в неостывшей ярости терзал поверженного медведя за единственное целое ухо.
Южанка с опаской медленно вышла из своего укрытия и прерывающимся голосом, смешивая украинскую и российскую мовы, спросила: «Коханий, це и е ведмидь? Який вин страшний! Ты його вбив?» Эдик, опустив пружину затвора, закинул оружие на плечо и жестом позвал жену c собой к звериной туше, но та отчаянно затрясла головой: «Ни, ни, я дуже налякана!» - потом неожиданно бросилась ему на шею, осыпая поцелуями и слезами: «Эдик, не ходи туда! Вдруг он оживет! Милый, я люблю тебя, я буду с тобой, только ты не ходи!» Эдик, растерянный и смущенный страстным порывом жены, не знал как поступить: и жену не оставишь, и зверя свежевать надо. Но тут, как всегда, выручил Пират. Мокрый, грязный и пахнущий медвежьим духом, успел поваляться на поверженном звере, он, высоко подпрыгивая, тыкался носом и лизал в лицо то Эдика, то Татьяну и возбужденно - радостно взлаивал. Настойчиво подталкивая жену, Эдуард повел ее к неподвижно каменеющему, не так давно грозному «хозяину». Не доходя несколько метров, южанка решительно остановилась: «Нет, Эдик, дальше только мой труп! Мне отсюда хорошо видно. Ты делай, что надо, а я посмотрю или буду приносить или уносить, что скажешь!»
Весь день, с перерывами на работу с приборами, составление сводок и радиосвязь, ушел на разделку медвежьей туши и подготовку мяса к копчению. Вечером Эдик растопил баню - смыть грех убиения хозяина тайги. Зверь от бескормицы оказался тощим и вряд ли надолго бы залег в берлогу. В январе, израсходовав небольшой запас жира, он обязательно бы встал и пошел бродить по глубоким снегам голодной тайги, а дней через пятнадцать-двадцать, отморозив подушечки лап, обезножил и достался бы на прокорм волкам и росомахам, если бы до этого не вышел на людей под пулю. Разделывая добычу, Эдик думал: «Да, Машкин «мужик» так и так был не жилец на этом свете, а где и как она с медвежатами? Сбегаю, пока не растаял снег, «потроплю», может помочь надо». Эдик помнил, что в такой же горелый год десять лет назад он, тогда «зеленый» таежник, ходил с начальником метстанции «валить провиант» для маленькой Машки и ее мамки. - «Да, если бы не мы, съели бы Машку серые волки. Вот ведь как в тайге, самый большой и сильный зверь, а и тот выживает с трудом», - размышлял Эдик, ловко орудуя ножом. Южанка, с тазиком под мясо, смотрела с интересом со стороны, так и не решаясь подойти ближе, боялась.
В баню, до этого много недель ходившие порознь, Эдик с женой в этот раз пошли вместе, и «сошли с ума» от долгожданной близости. Наступившую ночь они провели в одной постели. Под утро, утомленный бурным счастьем, Эдик чуть не проспал первый срок наблюдений. На метеоплощадку он бежал в сапогах на босу ногу и в тулупе на голое тело - времени, одеться, просто не было. Изрядно продрогнув, Эдик, вернувшись с улицы, сунулся в теплую постель к жаркому телу жены, но та подняла крик: «Заморозил, леший! Иди, растапливай печь, я буду тебя сегодня блинчиками, фаршированными медвежатиной, кормить!» - и, не выпуская из-под одеяла, крепко обвилась вокруг него, шепча: «Но сначала ты накорми меня!» Солнечное утро они встретили в сладостной истоме.
Наступивший осенний день был похож на майский. На голубом небе - ни облачка, поднявшееся из-за хребта солнце, еще не остывшими от летнего накала лучами, плавило накануне выпавший снег, легкий ветерок разносил и перемешивал запахи талого снега, мокрого горельника и увядающего
золотого наряда даурских лиственниц, что ярко-желтыми кронами расцветили тайгу на фоне черных гарей.
Утренней радиосвязью Эдик, уточнив прибытие борта со свежими овощами, запросил разрешение на временное сокращение сроков наблюдений до двух в сутки. Нужно было подготовиться к зимовке - повалить и стрелевать хлысты лесин на дрова, заготовить на осеннем спуске рыбу и добыть
на переходах пару рогачей на мясо, а еще утеплить «дэску», и еще, и еще с десяток больших и малых дел. На том конце радиомоста об этом хорошо знали, поэтому согласие он получил незамедлительно да еще с припиской, что пополнение штата станции надо ждать только летом будущего года. Размышляя, как об этой нехорошей новости сказать жене, Эдик стал неспешно собираться к заколоженному буреломом ключу - надо успеть разобраться в следах медвежьего семейства, пока солнце не согнало снег. Уже обнимая жену и наставляя ее не отходить от построек, Эдик подумал: «Зачем торопиться огорчать, спросит - скажу, нет - буду молчать».
Пират, приученный без хозяина не запрыгивать в лодку, вертелся вокруг, как на иголках, готовый в любой момент сорваться, но Эдик, оставляя пса для охраны жены и станции, оборвал его терзания командой: «Место! Смотри!» - и кобель, повинуясь, неохотной трусцой удалился на косогор, потоптался кругом, уминая снег, и уселся в позу «вперед смотрящего». Чмокнув жену в щеку, Эдик столкнул лодку на воду, через минуту «казанка», легко выйдя на «редан», понеслась по широкому улову, разрезая темное зеркало воды. Огибая скалистый прижим, он оглянулся, на темнеющем проталинами косогоре на фоне золотой тайги и бездонного неба прорисовалась фигурка его жены с собакой у ног. По сердцу прокатилась волна теплоты от мысли, что и у него есть женщина, ждущая возвращения.
Сразу за прижимом река зарябила серебром быстротечного переката, Эдик убавил газ и пошел зигзагами, держа лодку по темнине пропаханного весенним ледоходом извилистого спада. Не торопясь, на средних оборотах двигателя он поднимался по перекату вверх и, хотя у него в запасе была дюжина шпонок для винта, он был предельно осмотрительным и не лихачил на реке, мало ли каким боком может повернуться к нему удача. Пройдя перекат, он повел лодку почти рядом с берегом, прикрываясь очередным прижимом, и не зря, на открывшемся за поворотом небольшом улове дневали утки, задержанные непогодой на перевалах хребтов Станового и Джугджура. Здесь скопилось их не меньше двух сотен разных видов: чирки, касатки, гоголя, крохали. Птицы купались, грелись на прибрежных камнях, курсировали по играющей солнечными бликами водной глади и ныряли, как бы играя в прятки. Их гомон перекрывал приглушенный рокот «Вихря», работающего на малых оборотах. Эдик успел сдуплетить два раза: первый -по сидящим; второй - по поднявшимся на крыло, с переполошными криками, утиным стаям. Битые и подранки посыпались, как кедровые шишки от удара «колотом». Еще четыре патрона по подранкам и на дне лодки запестрело два десятка разновеликой утиной братии. Больше задерживаться, чтобы добить раненых нырков, он не стал. Главное сегодня, узнать по следам, где Машка со своим семейством, а если повезет, то подсмотреть в бинокль, много ли она нагуляла жиру.
Крутанув ручку газа, Эдик погнал лодку дальше, уже не обращая внимания на взлетающих по курсу уток. Через час, сбавив обороты двигателя до минимальных, он провел лодку мимо устья ключа, заваленного почерневшими от водорослей и слизи корягами, и ткнул «казанку» носом в галечную косу. Выпрыгивать на мокрую от растаявшего снега гальку не стал, а, поменяв в стволах дробовые патроны на пулевые, внимательно осмотрел крутые склоны распадка - когда он проплывал мимо устья, из завала взлетели два ворона и сейчас они черными силуэтами маячили на деревьях противоположного склона. Не улетели восвояси, значит, в буреломе что-то есть съестное. Может, Машка «квасит» свой трофей, если так, то она где-то рядом и надо быть начеку, хотя место для «схрона» уж больно не подходящее для крупной медведицы, в завал ей не протиснуться, разве что где-то с краю привалила добычу мхом и хворостом.
Размышляя о насторожившем его поведении воронов, Эдик выпрыгнул из лодки на шумно захрустевшую гальку и замер в готовности вскинуть ружье навстречу медвежьему наскоку. Сколько уж народу по оплошности своей гибло, когда выйдя на хрусткий берег, сразу принимались вытягивать следом из воды лодку, отвернувшись спиной к прибрежным зарослям. Выждав минуту, другую Эдик двинулся по склону распадка вверх ключа, осматривая его склоны. Он искал медвежьи следы, но кроме росомашьих, ни на этом, ни на том склонах распадка их не было, а вот росомаха оставила их здесь во множестве, что окончательно убедило Эдика - в завале из лесин с облетевшей корой есть какая-то падаль. Вот и вороны продолжают торчать, ждут, когда он уберется восвояси. Еще раз осмотревшись, Эдик не спеша направился к вывороченному корневищу лесины, чей мощный ствол под углом уходил в многометровую темень завала, именно из этой пахнущей гнилью переломанной груды бревен вылетели вороны.
Обойдя огромные, скрюченные в судорожной хватке, выбеленные солнцем, ветром и водой корни поваленного великана, Эдик тут же увидел утоптанный в моховой подстилке круг. Присев на корточки он, перебирая смятый мох, иглицу и мелкие веточки, осмотрел место чьей-то гибели. От завеи
снегом это место прикрыли корни и ствол. Пальцы руки «видели» не хуже глаз, вот они безошибочно выбрали предмет, не похожий на сучок, поднеся его к глазам, Эдик с горечью осознал, что это коготь от
передней лапы медвежонка. Да, здесь росомаха убила и сожрала одного из трех Машкиных малышей. Понимая, что там дальше в глубине есть еще останки, Эдик, с тяжелым сердцем, запрыгнул на ствол лесины и, как по тропинке, пошел, спускаясь к переплетению обросших мхом валежин.
Через полчаса он тем же путем выбрался из сырой затхлости завала на солнечный свет, держа в руке остатки лапы пестуна с тремя болтающимися на сухожилиях большими когтями. Здесь же, у комля, Эдик ощупал и осмотрел все, что осталось от четырехлетнего самца. Там в мрачном хаосе он, с трудом дотянувшись до куска медвежьей шкуры, на ощупь ощутил под пальцами необычное твердое образование между фалангами передней лапы. То, что он увидел при дневном свете, переполнило через
край горечью его душу - в пальцах катался слегка деформированный свинцовый шарик крупной картечи. Туристы! Это они, походя, тяжело ранили пестуна. Бедолага кинулся за спасением в завал, но удержаться на ослизких, омшелых стволах не смог и свалился в глубину, выбраться из которой
раненому зверю не удалось. Медвежат, оставшихся без защиты, легко растерзала росомаха. Один бездумный выстрел - и нет четырех медвежьих душ. Ах, люди!
Задерживаться на завале Эдик не стал. По времени он успевал вернуться к третьему сроку наблюдений. Вниз по течению шел на полном газу. Утки, ошарашенные неожиданным появлением лодки из-за очередного поворота, не успевали, как следует, испугаться, как «казанка» скрывалась за другим. Через сорок минут, лихо, сбросив газ у самого берега, Эдик на волне вытолкнул самоходом моторку далеко на мелкую гальку курьи. Пират, как всегда при встрече, не дожидаясь, когда хозяин выйдет из лодки, запрыгнул на дюральку и, дробно стуча когтями, пробежал от носа до кормы, улыбаясь во всю свою собачью пасть, и со всего разгона ткнулся Эдику в грудь, облизав, чуть ли не все лицо. Потрепав загривок радостно повизгивающего пса, Эдик перенес ноги через борт, погрузив их до колен в волнующуюся рябью течения воду Учура. Татьяны на берегу не было. Радостное ощущение скорой встречи с женой затушевалось тревожной мыслью - может, что случилось, но нет, вон она идет с охапкой дров к дому, значит, готовится встретить его какой-нибудь вкуснятиной. Что уж там говорить, он стал привыкать к вкусным блюдам мастерицы.
Сложив уток в кусок сетки, Эдик взвалил увесистую добычу на плечо и, сопровождаемый радостно пританцовывающим Пиратом, поднялся по косогору к метеостанции. Жена встретила неожиданно сдержанно, без объятий и восторженных ахов от трофеев удачной охоты. Эдик, привыкший за год семейной жизни к частым переменам настроения своей половины, не стал допытываться, какая муха укусили южанку на этот раз. Молча положив к ее ногам пестрый ком утиных тушек, он вернулся к оставленной на берегу лодке. По-хозяйски укрыл куском брезента подвесной мотор, надежно увязав веревкой, чтобы не сорвало ветром, а швартовый тросик, растянув на всю длину, закинул петлей на причальную сваю. Убрав в кокпит дробовик и бачок с бензином, заторопился обратно к станции. Но в дом за блокнотом и карандашом заходить не стал, а прямиком направился к метеоплощадке. За время работы на метеопосту он привык обходиться без них. Полагаться на память приучили комары, мошка и лютые морозы. Если летом и в начале осени, работая на площадке днем, еще можно было отмахнуться от кровопийц, то в другое время суток их несметные полчища грызли так, что казалось, тебя обливает кипятком. Ну а зимой, когда пар изо рта шуршал, как сминаемая в комок бумага, сделать запись карандашом в блокноте было сродни попытке продернуть нитку в ушко иголки, держа их в меховых рукавицах.
Обойдя по привычному маршруту площадку, Эдик чуть ли не бегом поспешил к дому. На крыльце, торопливо скинув бродни, он уже у дверей радиорубки на ходу стянул с себя куртку и свитер, бросая их на пол. До начала радиосеанса оставалось всего ничего.
Включив рацию на прогрев, Эдик быстро составил сводку, записал в журнал и взялся за ключ. На его точки-тире ответили незамедлительно. Обмен Р.Д. занял не больше пяти минут. Витька-кореш, начальник перворазрядной, был самолично на вахте. После обмена «сарафанными» новостями он отстучал: «Ваш борт овощами плане стоит завтра десять ноль тчк. Жду медвежатину тчк». Повеселевший Эдик, хлопнув в ладоши, заторопился обрадовать жену, хлопотавшую в жилой половине у обеденного стола. Сбегав в силовой балок и запустив «ДЭСку», он помыл руки и уселся за стол.
За ужином, который действительно оказался очень вкусным, Эдик, сообщив о прибытии на следующий день вертолета с овощами, собрался было рассказать жене о медвежьей трагедии, но она опередила его вопросом: «Что тебя держит здесь, Эдуард? Деньги? Досрочный выход на пенсию? А, может, тебе орден пообещали? Что?!» - Эдик, не понимая причины очередного срыва жены, отложил ложку и вопрошающе посмотрел на нее. Южанка, наливаясь возбуждением, продолжала: «Я единственная дочь. У моих родителей дом и большой земельный участок в курортном городе на берегу моря. Ты, со своими золотыми руками, сможешь построить там: целую усадьбу, с комнатами для отдыхающих. Я, кроме стирки, буду готовить так, что пальчики оближешь. За сезон мы могли бы зарабатывать столько, сколько ты за три года работы здесь. Эдик, ты не знаешь, каково женщине с юга бегать в туалет при минус пятьдесят, и при этом, бояться быть съеденной медведем - шатуном! Еще одной зимовки я не выдержу! Да, я читала радиограмму, где тебе обещают прислать помощников аж на следующее лето! Все, завтра я улетаю к родителям, и буду ждать тебя год, не прилетишь - подам на развод!» С последними словами южанка встала из-за стола и, прихватив полушубок и шапку, засунув босые ноги в валенки, вышла из дома. Эдик, оставшись за столом один, машинально помешивая ложечкой остывающий чай, еще какое-то время сидел, погрузившись в глубокие раздумья. Но вскоре встал и, не одеваясь, вышел вслед за женой.
На крыльце под ногами захрустели льдинки. Над скалистым гольцом висела полная луна, заливая серебром тайгу, речное улово и всю, расчищенную руками человека, пологую сопочку с метеостанцией на пупке. В воздухе пахло свежестью первозданного мира. Легкие дуновения чуть-чуть колебали
покрытые кристалликами изморози ветки деревьев, кустов и от этих движений над просторами Алданского нагорья звучал хрустальный звон, заглушить который не мог даже равномерный рокот дизеля электростанции. Жена стояла невдалеке лицом к серебряному зеркалу улова, казавшемуся от переменчивого движения водных струй живым созданием. Эдик подошел к ней вплотную и она, прерывисто вздохнув, прижалась к нему. Так они и стояли безмолвными одни в далеком, далеком мире…
Громкий лай Пирата вывел Эдика из полного оцепенения. Перед глазами, сменяя картину прошлого, в белой рамке заберег заструилась темная гладь остывающей реки. Затухающее сознание, как пучок сухих веток - от берестяной запалки, вспыхнув, стало медленно разгораться под шапкой волос, схваченных коркой подтаявшего снежного намета. Но одеревеневшее тело не откликалось на желание повернуть голову в сторону собаки. Усилием воли Эдик вытолкнул себя из прошлого в реальный мир. Мышцы, наконец, обрели способность сокращаться, и он повернулся на старческое брюзжание своего верного друга. Пират, опустив морду вниз, трусил кругами по вертолетной площадке, при этом взлаивал отрывисто и как-то уж очень похоже на досадливое ворчание недовольного порядком человека. Взгляд Эдика остановился на мешках с овощами, что вот уже второй час подмораживались на свежаке. Мысли привычных забот, вытеснив видения прошлого, окончательно разбудили Эдика от сна замерзающего человека.
Весь октябрь прошел нескончаемой чередой тяжелых рабочих дней. Начальство, зная, что Эдик остался один, молчало, как воды в рот набрав, наконец, в начале ноября, видимо, перебрав все возможности, радировало о переводе до мая в двухразовый режим метеонаблюдений. Эдик принял новость спокойно; он не возмущался свалившимся на его плечи непомерным объемом работ, не шумел об элементарной безопасности зимовки, он знал из переговоров с начальниками других ТДС, что и у них с кадрами тоже туго. О жене Эдик старался не думать, зима длинная, еще не раз накатит тоска зеленая. Для себя он решил: будет смена ему - уедет, нет - останется до последнего. Южанку он по-прежнему любил, но кинуть станцию не мог - не крыса же он, бежать с корабля в беде.
С переходом на другую программу метеонаблюдений стало легче, появилась возможность до морозов заготовить на зиму свежей рыбы и мяса. Заездком уже не взять - реки сковало льдом, а вот ловить налима на требуху тычками в таликах время наступило подходящее, да и сохатого глубина снега еще позволяла взять с собакой.
Седьмого ноября в шесть утра, передав ночную сводку погоды, подперев двери ломиком, Эдик спустился на слегка заснеженный лед Учура и скользящим широким шагом ходко двинулся вниз по реке. Пират, то и дело, пересекая по диагонали замерзшую реку, маячил далеко впереди. Наступающий день встретил человека безветрием и легкой снежной пеленой.
На метеостанцию Эдик и Пират больше не вернулись. Что с ними случилось, выяснить не удалось. Прошедшие снегопады укрыли все следы. Предполагать, где, как и почему погиб Эдик, можно сколько угодно. Может, нарвался на не залегшего в берлогу матерого, а может река в промоину затянула, или сердце прихватило. Одно, несомненно, опытный таежник не стал жертвой собственной оплошности и не свел добровольно счеты с жизнью. Ну а Пират остался верен хозяину, уйдя вместе с ним в мир иной.
Эдик в то утро, выйдя на широкое крыльцо, заваленное чуть ли не до колен снегом, задрал голову вверх, стараясь услышать перекличку гусиных стай, потревоженных первым наскоком зимы. Чистейший живительный воздух кружил голову, дали манили своей прозрачностью. Прошедший месяц казался кошмарным сном. Следом за ним вышла жена, неся похлебку для Пирата, но собаки нигде не было видно. Лежащий вокруг снег был девственно чист, ни одного следа. Обеспокоенная Татьяна впервые за много дней обратилась к мужу: «Эдуард, ты не знаешь, где Пират? Я его с вечера не вижу. Не случилось ли что с ним?» Эдик, вмиг оттаявший душой, притянул к себе жену и, целуя в лоб, ответил: «Милая, он по первому снегу колесит сейчас вокруг станции. Гари нет, запахи хорошо слышны. Псина «мышкует», соскучился по дичи. Не беспокойся, голодным не останется!» Татьяна, всхлипнув, прильнула к нему: «Прости меня, Эдик! Люблю я тебя, но мне страшно и одиноко здесь. Давай уедем! Меня звали в Ленинград, помогут устроиться на работу в хороший ресторан. Я смогу зарабатывать на всю семью!» Эдик гладил жену по волосам цвета крыла ворона и мягко возражал ей: «Ну что ты, женушка! Где это видано, чтоб мужик кормился от бабы. Давай, поступай учиться заочно. Управление по моей просьбе даст тебе направление и ты с моей помощью закончишь техникум. Да и не могу я так запросто уехать. Смены нет. Вот через два года подам рапорт, у меня тогда закончится срочный договор и наступит право требовать перевода в самые теплые обжитые края. Только вот не будет там этой красоты!» - Эдик, прижимая к себе рукой жену, другой повел по сторонам. «Да уж красота, особенно когда все вокруг горело!» - сухо обронила Татьяна, выворачиваясь из обхвата руки мужа.
Эдик, не желая терять ускользающее примирение, попытался удержать жену, но тут послышался захлебывающийся лай Пирата. Отпустив южанку, он быстро заскользил глазами по просветам между стволами. Жена, было, пошла к колоде с вырубленным корытом под варево для Пирата, но Эдик резким
голосом остановил ее: «Быстро в дом!» Татьяна остановилась и, не понимая в чем дело, с обидой произнесла: «Я же хочу собаку покормить!» Эдик, уже понявший, с кем сцепился Пират, железной хваткой подхватил жену под локоть и увлек бегом в дом. Татьяна, не выпуская дужку бидончика, еле успевала переставлять ноги.
Втолкнув жену за толстые массивные двери, Эдик сдернул со стены карабин и бегом выскочил на крыльцо. На опушке, отодвинутой от метеостанции тайги, поднимая снежную пыль и разбрасывая
комья грязи, вертелись в смертельной карусели «безухий» и Пират. Матерый самец без левого уха, потерянного то ли в схватке с другим «босоногим мужиком», то ли от пули неудачливого охотника, гонялся за кобелем. Тот, подпрыгивая, уворачивался от размашистых бросков, крутил зверюгу, норовя все время тяпнуть за лохматый зад или гачи. Медведь от ярости и болезненных укусов совсем потерял голову, не замечая, что пес ведет его под выстрел. Эдик, отбежав от крыльца метров на десять, вскинул карабин и взял зверя на мушку. Пират профессионально выставил медведя боком к хозяину, запрыгав перед его мордой, как мячик пинг-понга. Мгновение и Эдик всадил первую пулю «безухому» в печень, тот дернулся и, оседая на зад, хватанул себя зубами за ужаленное место. Вторая «оса» ударила медведя в лоб чуть выше глаз. Огромная туша, как пловец с тумбочки, нырнула в снег, зарываясь с головой. Задние лапы конвульсивно дернулись и, вытянувшись, замерли. Эдик с радостным лицом повернулся к дому и рассмеялся - его жена стояла за мачтой радиоантенны, с одной стороны выглядывал нос, щека, глаз, с другой - все ее налитое женской красотой тело. Она пряталась! Бледное лицо, испуганные глаза, смотрящие за спину мужа на темно-бурую кучу и Пирата, который еще в неостывшей ярости терзал поверженного медведя за единственное целое ухо.
Южанка с опаской медленно вышла из своего укрытия и прерывающимся голосом, смешивая украинскую и российскую мовы, спросила: «Коханий, це и е ведмидь? Який вин страшний! Ты його вбив?» Эдик, опустив пружину затвора, закинул оружие на плечо и жестом позвал жену c собой к звериной туше, но та отчаянно затрясла головой: «Ни, ни, я дуже налякана!» - потом неожиданно бросилась ему на шею, осыпая поцелуями и слезами: «Эдик, не ходи туда! Вдруг он оживет! Милый, я люблю тебя, я буду с тобой, только ты не ходи!» Эдик, растерянный и смущенный страстным порывом жены, не знал как поступить: и жену не оставишь, и зверя свежевать надо. Но тут, как всегда, выручил Пират. Мокрый, грязный и пахнущий медвежьим духом, успел поваляться на поверженном звере, он, высоко подпрыгивая, тыкался носом и лизал в лицо то Эдика, то Татьяну и возбужденно - радостно взлаивал. Настойчиво подталкивая жену, Эдуард повел ее к неподвижно каменеющему, не так давно грозному «хозяину». Не доходя несколько метров, южанка решительно остановилась: «Нет, Эдик, дальше только мой труп! Мне отсюда хорошо видно. Ты делай, что надо, а я посмотрю или буду приносить или уносить, что скажешь!»
Весь день, с перерывами на работу с приборами, составление сводок и радиосвязь, ушел на разделку медвежьей туши и подготовку мяса к копчению. Вечером Эдик растопил баню - смыть грех убиения хозяина тайги. Зверь от бескормицы оказался тощим и вряд ли надолго бы залег в берлогу. В январе, израсходовав небольшой запас жира, он обязательно бы встал и пошел бродить по глубоким снегам голодной тайги, а дней через пятнадцать-двадцать, отморозив подушечки лап, обезножил и достался бы на прокорм волкам и росомахам, если бы до этого не вышел на людей под пулю. Разделывая добычу, Эдик думал: «Да, Машкин «мужик» так и так был не жилец на этом свете, а где и как она с медвежатами? Сбегаю, пока не растаял снег, «потроплю», может помочь надо». Эдик помнил, что в такой же горелый год десять лет назад он, тогда «зеленый» таежник, ходил с начальником метстанции «валить провиант» для маленькой Машки и ее мамки. - «Да, если бы не мы, съели бы Машку серые волки. Вот ведь как в тайге, самый большой и сильный зверь, а и тот выживает с трудом», - размышлял Эдик, ловко орудуя ножом. Южанка, с тазиком под мясо, смотрела с интересом со стороны, так и не решаясь подойти ближе, боялась.
В баню, до этого много недель ходившие порознь, Эдик с женой в этот раз пошли вместе, и «сошли с ума» от долгожданной близости. Наступившую ночь они провели в одной постели. Под утро, утомленный бурным счастьем, Эдик чуть не проспал первый срок наблюдений. На метеоплощадку он бежал в сапогах на босу ногу и в тулупе на голое тело - времени, одеться, просто не было. Изрядно продрогнув, Эдик, вернувшись с улицы, сунулся в теплую постель к жаркому телу жены, но та подняла крик: «Заморозил, леший! Иди, растапливай печь, я буду тебя сегодня блинчиками, фаршированными медвежатиной, кормить!» - и, не выпуская из-под одеяла, крепко обвилась вокруг него, шепча: «Но сначала ты накорми меня!» Солнечное утро они встретили в сладостной истоме.
Наступивший осенний день был похож на майский. На голубом небе - ни облачка, поднявшееся из-за хребта солнце, еще не остывшими от летнего накала лучами, плавило накануне выпавший снег, легкий ветерок разносил и перемешивал запахи талого снега, мокрого горельника и увядающего
золотого наряда даурских лиственниц, что ярко-желтыми кронами расцветили тайгу на фоне черных гарей.
Утренней радиосвязью Эдик, уточнив прибытие борта со свежими овощами, запросил разрешение на временное сокращение сроков наблюдений до двух в сутки. Нужно было подготовиться к зимовке - повалить и стрелевать хлысты лесин на дрова, заготовить на осеннем спуске рыбу и добыть
на переходах пару рогачей на мясо, а еще утеплить «дэску», и еще, и еще с десяток больших и малых дел. На том конце радиомоста об этом хорошо знали, поэтому согласие он получил незамедлительно да еще с припиской, что пополнение штата станции надо ждать только летом будущего года. Размышляя, как об этой нехорошей новости сказать жене, Эдик стал неспешно собираться к заколоженному буреломом ключу - надо успеть разобраться в следах медвежьего семейства, пока солнце не согнало снег. Уже обнимая жену и наставляя ее не отходить от построек, Эдик подумал: «Зачем торопиться огорчать, спросит - скажу, нет - буду молчать».
Пират, приученный без хозяина не запрыгивать в лодку, вертелся вокруг, как на иголках, готовый в любой момент сорваться, но Эдик, оставляя пса для охраны жены и станции, оборвал его терзания командой: «Место! Смотри!» - и кобель, повинуясь, неохотной трусцой удалился на косогор, потоптался кругом, уминая снег, и уселся в позу «вперед смотрящего». Чмокнув жену в щеку, Эдик столкнул лодку на воду, через минуту «казанка», легко выйдя на «редан», понеслась по широкому улову, разрезая темное зеркало воды. Огибая скалистый прижим, он оглянулся, на темнеющем проталинами косогоре на фоне золотой тайги и бездонного неба прорисовалась фигурка его жены с собакой у ног. По сердцу прокатилась волна теплоты от мысли, что и у него есть женщина, ждущая возвращения.
Сразу за прижимом река зарябила серебром быстротечного переката, Эдик убавил газ и пошел зигзагами, держа лодку по темнине пропаханного весенним ледоходом извилистого спада. Не торопясь, на средних оборотах двигателя он поднимался по перекату вверх и, хотя у него в запасе была дюжина шпонок для винта, он был предельно осмотрительным и не лихачил на реке, мало ли каким боком может повернуться к нему удача. Пройдя перекат, он повел лодку почти рядом с берегом, прикрываясь очередным прижимом, и не зря, на открывшемся за поворотом небольшом улове дневали утки, задержанные непогодой на перевалах хребтов Станового и Джугджура. Здесь скопилось их не меньше двух сотен разных видов: чирки, касатки, гоголя, крохали. Птицы купались, грелись на прибрежных камнях, курсировали по играющей солнечными бликами водной глади и ныряли, как бы играя в прятки. Их гомон перекрывал приглушенный рокот «Вихря», работающего на малых оборотах. Эдик успел сдуплетить два раза: первый -по сидящим; второй - по поднявшимся на крыло, с переполошными криками, утиным стаям. Битые и подранки посыпались, как кедровые шишки от удара «колотом». Еще четыре патрона по подранкам и на дне лодки запестрело два десятка разновеликой утиной братии. Больше задерживаться, чтобы добить раненых нырков, он не стал. Главное сегодня, узнать по следам, где Машка со своим семейством, а если повезет, то подсмотреть в бинокль, много ли она нагуляла жиру.
Крутанув ручку газа, Эдик погнал лодку дальше, уже не обращая внимания на взлетающих по курсу уток. Через час, сбавив обороты двигателя до минимальных, он провел лодку мимо устья ключа, заваленного почерневшими от водорослей и слизи корягами, и ткнул «казанку» носом в галечную косу. Выпрыгивать на мокрую от растаявшего снега гальку не стал, а, поменяв в стволах дробовые патроны на пулевые, внимательно осмотрел крутые склоны распадка - когда он проплывал мимо устья, из завала взлетели два ворона и сейчас они черными силуэтами маячили на деревьях противоположного склона. Не улетели восвояси, значит, в буреломе что-то есть съестное. Может, Машка «квасит» свой трофей, если так, то она где-то рядом и надо быть начеку, хотя место для «схрона» уж больно не подходящее для крупной медведицы, в завал ей не протиснуться, разве что где-то с краю привалила добычу мхом и хворостом.
Размышляя о насторожившем его поведении воронов, Эдик выпрыгнул из лодки на шумно захрустевшую гальку и замер в готовности вскинуть ружье навстречу медвежьему наскоку. Сколько уж народу по оплошности своей гибло, когда выйдя на хрусткий берег, сразу принимались вытягивать следом из воды лодку, отвернувшись спиной к прибрежным зарослям. Выждав минуту, другую Эдик двинулся по склону распадка вверх ключа, осматривая его склоны. Он искал медвежьи следы, но кроме росомашьих, ни на этом, ни на том склонах распадка их не было, а вот росомаха оставила их здесь во множестве, что окончательно убедило Эдика - в завале из лесин с облетевшей корой есть какая-то падаль. Вот и вороны продолжают торчать, ждут, когда он уберется восвояси. Еще раз осмотревшись, Эдик не спеша направился к вывороченному корневищу лесины, чей мощный ствол под углом уходил в многометровую темень завала, именно из этой пахнущей гнилью переломанной груды бревен вылетели вороны.
Обойдя огромные, скрюченные в судорожной хватке, выбеленные солнцем, ветром и водой корни поваленного великана, Эдик тут же увидел утоптанный в моховой подстилке круг. Присев на корточки он, перебирая смятый мох, иглицу и мелкие веточки, осмотрел место чьей-то гибели. От завеи
снегом это место прикрыли корни и ствол. Пальцы руки «видели» не хуже глаз, вот они безошибочно выбрали предмет, не похожий на сучок, поднеся его к глазам, Эдик с горечью осознал, что это коготь от
передней лапы медвежонка. Да, здесь росомаха убила и сожрала одного из трех Машкиных малышей. Понимая, что там дальше в глубине есть еще останки, Эдик, с тяжелым сердцем, запрыгнул на ствол лесины и, как по тропинке, пошел, спускаясь к переплетению обросших мхом валежин.
Через полчаса он тем же путем выбрался из сырой затхлости завала на солнечный свет, держа в руке остатки лапы пестуна с тремя болтающимися на сухожилиях большими когтями. Здесь же, у комля, Эдик ощупал и осмотрел все, что осталось от четырехлетнего самца. Там в мрачном хаосе он, с трудом дотянувшись до куска медвежьей шкуры, на ощупь ощутил под пальцами необычное твердое образование между фалангами передней лапы. То, что он увидел при дневном свете, переполнило через
край горечью его душу - в пальцах катался слегка деформированный свинцовый шарик крупной картечи. Туристы! Это они, походя, тяжело ранили пестуна. Бедолага кинулся за спасением в завал, но удержаться на ослизких, омшелых стволах не смог и свалился в глубину, выбраться из которой
раненому зверю не удалось. Медвежат, оставшихся без защиты, легко растерзала росомаха. Один бездумный выстрел - и нет четырех медвежьих душ. Ах, люди!
Задерживаться на завале Эдик не стал. По времени он успевал вернуться к третьему сроку наблюдений. Вниз по течению шел на полном газу. Утки, ошарашенные неожиданным появлением лодки из-за очередного поворота, не успевали, как следует, испугаться, как «казанка» скрывалась за другим. Через сорок минут, лихо, сбросив газ у самого берега, Эдик на волне вытолкнул самоходом моторку далеко на мелкую гальку курьи. Пират, как всегда при встрече, не дожидаясь, когда хозяин выйдет из лодки, запрыгнул на дюральку и, дробно стуча когтями, пробежал от носа до кормы, улыбаясь во всю свою собачью пасть, и со всего разгона ткнулся Эдику в грудь, облизав, чуть ли не все лицо. Потрепав загривок радостно повизгивающего пса, Эдик перенес ноги через борт, погрузив их до колен в волнующуюся рябью течения воду Учура. Татьяны на берегу не было. Радостное ощущение скорой встречи с женой затушевалось тревожной мыслью - может, что случилось, но нет, вон она идет с охапкой дров к дому, значит, готовится встретить его какой-нибудь вкуснятиной. Что уж там говорить, он стал привыкать к вкусным блюдам мастерицы.
Сложив уток в кусок сетки, Эдик взвалил увесистую добычу на плечо и, сопровождаемый радостно пританцовывающим Пиратом, поднялся по косогору к метеостанции. Жена встретила неожиданно сдержанно, без объятий и восторженных ахов от трофеев удачной охоты. Эдик, привыкший за год семейной жизни к частым переменам настроения своей половины, не стал допытываться, какая муха укусили южанку на этот раз. Молча положив к ее ногам пестрый ком утиных тушек, он вернулся к оставленной на берегу лодке. По-хозяйски укрыл куском брезента подвесной мотор, надежно увязав веревкой, чтобы не сорвало ветром, а швартовый тросик, растянув на всю длину, закинул петлей на причальную сваю. Убрав в кокпит дробовик и бачок с бензином, заторопился обратно к станции. Но в дом за блокнотом и карандашом заходить не стал, а прямиком направился к метеоплощадке. За время работы на метеопосту он привык обходиться без них. Полагаться на память приучили комары, мошка и лютые морозы. Если летом и в начале осени, работая на площадке днем, еще можно было отмахнуться от кровопийц, то в другое время суток их несметные полчища грызли так, что казалось, тебя обливает кипятком. Ну а зимой, когда пар изо рта шуршал, как сминаемая в комок бумага, сделать запись карандашом в блокноте было сродни попытке продернуть нитку в ушко иголки, держа их в меховых рукавицах.
Обойдя по привычному маршруту площадку, Эдик чуть ли не бегом поспешил к дому. На крыльце, торопливо скинув бродни, он уже у дверей радиорубки на ходу стянул с себя куртку и свитер, бросая их на пол. До начала радиосеанса оставалось всего ничего.
Включив рацию на прогрев, Эдик быстро составил сводку, записал в журнал и взялся за ключ. На его точки-тире ответили незамедлительно. Обмен Р.Д. занял не больше пяти минут. Витька-кореш, начальник перворазрядной, был самолично на вахте. После обмена «сарафанными» новостями он отстучал: «Ваш борт овощами плане стоит завтра десять ноль тчк. Жду медвежатину тчк». Повеселевший Эдик, хлопнув в ладоши, заторопился обрадовать жену, хлопотавшую в жилой половине у обеденного стола. Сбегав в силовой балок и запустив «ДЭСку», он помыл руки и уселся за стол.
За ужином, который действительно оказался очень вкусным, Эдик, сообщив о прибытии на следующий день вертолета с овощами, собрался было рассказать жене о медвежьей трагедии, но она опередила его вопросом: «Что тебя держит здесь, Эдуард? Деньги? Досрочный выход на пенсию? А, может, тебе орден пообещали? Что?!» - Эдик, не понимая причины очередного срыва жены, отложил ложку и вопрошающе посмотрел на нее. Южанка, наливаясь возбуждением, продолжала: «Я единственная дочь. У моих родителей дом и большой земельный участок в курортном городе на берегу моря. Ты, со своими золотыми руками, сможешь построить там: целую усадьбу, с комнатами для отдыхающих. Я, кроме стирки, буду готовить так, что пальчики оближешь. За сезон мы могли бы зарабатывать столько, сколько ты за три года работы здесь. Эдик, ты не знаешь, каково женщине с юга бегать в туалет при минус пятьдесят, и при этом, бояться быть съеденной медведем - шатуном! Еще одной зимовки я не выдержу! Да, я читала радиограмму, где тебе обещают прислать помощников аж на следующее лето! Все, завтра я улетаю к родителям, и буду ждать тебя год, не прилетишь - подам на развод!» С последними словами южанка встала из-за стола и, прихватив полушубок и шапку, засунув босые ноги в валенки, вышла из дома. Эдик, оставшись за столом один, машинально помешивая ложечкой остывающий чай, еще какое-то время сидел, погрузившись в глубокие раздумья. Но вскоре встал и, не одеваясь, вышел вслед за женой.
На крыльце под ногами захрустели льдинки. Над скалистым гольцом висела полная луна, заливая серебром тайгу, речное улово и всю, расчищенную руками человека, пологую сопочку с метеостанцией на пупке. В воздухе пахло свежестью первозданного мира. Легкие дуновения чуть-чуть колебали
покрытые кристалликами изморози ветки деревьев, кустов и от этих движений над просторами Алданского нагорья звучал хрустальный звон, заглушить который не мог даже равномерный рокот дизеля электростанции. Жена стояла невдалеке лицом к серебряному зеркалу улова, казавшемуся от переменчивого движения водных струй живым созданием. Эдик подошел к ней вплотную и она, прерывисто вздохнув, прижалась к нему. Так они и стояли безмолвными одни в далеком, далеком мире…
Громкий лай Пирата вывел Эдика из полного оцепенения. Перед глазами, сменяя картину прошлого, в белой рамке заберег заструилась темная гладь остывающей реки. Затухающее сознание, как пучок сухих веток - от берестяной запалки, вспыхнув, стало медленно разгораться под шапкой волос, схваченных коркой подтаявшего снежного намета. Но одеревеневшее тело не откликалось на желание повернуть голову в сторону собаки. Усилием воли Эдик вытолкнул себя из прошлого в реальный мир. Мышцы, наконец, обрели способность сокращаться, и он повернулся на старческое брюзжание своего верного друга. Пират, опустив морду вниз, трусил кругами по вертолетной площадке, при этом взлаивал отрывисто и как-то уж очень похоже на досадливое ворчание недовольного порядком человека. Взгляд Эдика остановился на мешках с овощами, что вот уже второй час подмораживались на свежаке. Мысли привычных забот, вытеснив видения прошлого, окончательно разбудили Эдика от сна замерзающего человека.
Весь октябрь прошел нескончаемой чередой тяжелых рабочих дней. Начальство, зная, что Эдик остался один, молчало, как воды в рот набрав, наконец, в начале ноября, видимо, перебрав все возможности, радировало о переводе до мая в двухразовый режим метеонаблюдений. Эдик принял новость спокойно; он не возмущался свалившимся на его плечи непомерным объемом работ, не шумел об элементарной безопасности зимовки, он знал из переговоров с начальниками других ТДС, что и у них с кадрами тоже туго. О жене Эдик старался не думать, зима длинная, еще не раз накатит тоска зеленая. Для себя он решил: будет смена ему - уедет, нет - останется до последнего. Южанку он по-прежнему любил, но кинуть станцию не мог - не крыса же он, бежать с корабля в беде.
С переходом на другую программу метеонаблюдений стало легче, появилась возможность до морозов заготовить на зиму свежей рыбы и мяса. Заездком уже не взять - реки сковало льдом, а вот ловить налима на требуху тычками в таликах время наступило подходящее, да и сохатого глубина снега еще позволяла взять с собакой.
Седьмого ноября в шесть утра, передав ночную сводку погоды, подперев двери ломиком, Эдик спустился на слегка заснеженный лед Учура и скользящим широким шагом ходко двинулся вниз по реке. Пират, то и дело, пересекая по диагонали замерзшую реку, маячил далеко впереди. Наступающий день встретил человека безветрием и легкой снежной пеленой.
На метеостанцию Эдик и Пират больше не вернулись. Что с ними случилось, выяснить не удалось. Прошедшие снегопады укрыли все следы. Предполагать, где, как и почему погиб Эдик, можно сколько угодно. Может, нарвался на не залегшего в берлогу матерого, а может река в промоину затянула, или сердце прихватило. Одно, несомненно, опытный таежник не стал жертвой собственной оплошности и не свел добровольно счеты с жизнью. Ну а Пират остался верен хозяину, уйдя вместе с ним в мир иной.