"Снега моей души". Сергей Паршуткин. (6)
Ты далеко
Вечер…
Опять наступает вечер. Вспыхивают фонари над проспектами и улицами. Он любил это время суток. В оранжевых сумерках вечера, в неоне витрин и желтых пятнах светящихся окон как то нивелируются лица людей, идущих по тротуарам с ним рядом или встречающихся ему по дороге. Исчезают детали лиц, фигур, одежды. Уже не надо бросать взгляды на встречных, подсознательно ища знакомые лица. Взгляд скользит поверхностно, рассеянно, не останавливаясь ни на чём…
Весь день его не покидало ощущение счастья. Он шумно подшучивал над практиканткой, сыпал комплименты, весёлым бесом подмигивал ей, чем не раз вгонял девочку в краску. И когда он, ни с того ни с сего, обнял секретаря отдела, старенькую Нину Семёновну и чмокнул её в макушку, все удивлённо уставились на него. Он засмеялся. Ему было приятно чувствовать удивление этих милых людей, видеть их растерянные, слегка озадаченные взгляды.
А в душе шевелился маленький пушистый комочек счастья…
Рабочий автобус скрипнул тормозами и остановился прямо напротив его дома. Попрощавшись с коллегами, он выскочил из салона и, сняв шапку, медленно пошел к подъезду. Тихо падал снег. Задрав голову, он поймал несколько снежинок ртом, ощутив при этом приятные уколы холода на языке. Сделал это и улыбнулся.
«Взрослый, степенный дядя, а что то ещё сохранилось в глубине его сердца от того пацана, который навсегда остался там, в детстве, на светлых берегах реки». Почему то вспомнилась его первая попытка переплыть ту реку.
«А сатиновые трусы у меня были роскошные. Самые моднячие…»
И снова тёплый пушистый комочек напомнил о себе…
Пользоваться лифтом он не стал, а начал медленно подниматься пешком по лестнице к себе на четвёртый этаж. Ему навстречу и мимо него, оживленно щебеча, буквально проскакали две соседские девчонки.
- Здрасте, дядя Серёж… - и поскакали дальше
«Вот чертята, пронеслись, как ветерок, даже ответить не успел», - думал он, открывая дверь квартиры. Войдя в прихожую, он включил свет и сразу же услышал мяуканье, а затем увидел желтые глазищи своей любимицы, черной, как ночь, кошки по кличке Пуня. Она подскочила к нему и стала тереться о его ноги.
- Извини, старушка, не успел покормить тебя утром…- виновато пробормотал он.
Лёг он вчера поздно, уже под утро, и ещё долго ворочался на диване. И поэтому, в суматохе утренних сборов, совершенно забыл о кошке. Он бросил кошке кусок мяса, а себе налил черного, как дёготь, кофе. Но не выпил его. Просидел около часа, задумавшись, тихонько постукивая при этом ладонью о поверхность стола.
Впереди его ждало очень важное дело. Необычность происходящего волновала сердце. Нет, скорее не необычность, а радость. Да, именно так - радость. Подумав об этом, он даже кивнул головой. Когда он думал о предстоящем, то что то обрывалось в его душе, и горячая волна обдавала лицо. Он гнал от себя крамольные мысли, которые возникали в его уме, но сердце снова и снова отстукивало давно позабытый им ритм, внемля которому его разум отказывался воспринимать любые доводы.
«Несерьёзно, старик! Ты ведь понимаешь, что это просто несерьёзно. Ладно, не хочешь так, давай начнём с другого конца. Это просто нелогично, иррационально, наконец! Ты что творишь?! Ты ведь даже не видел её ни разу!!! Ну, нельзя же так вот, одним махом - и в пропасть, честное слово…»
Скоро перестал слышаться шум лифта и хлопанье дверей в подъезде. Дом засыпал. За окном затихли автобусы, опустела остановка. Лишь одинокое такси, что стояло у магазина, слабо мерцало в ночной темноте своими желтыми «шашечками».
Он вошел в темную комнату. На столе матово отсвечивал черный экран монитора. Устроившись в кресле, закурил и включил компьютер. Черные, ломаные тени всплеснулись в углах комнаты и умерли, растворившись в мягком зелёном свете. Было так тихо, что ему слышался тонкий тонкий звон в ушах и гулкие удары пульсирующего сердца.
Казалось, что весь мир затаился в ожидании.
Он положил руки на клавиатуру компьютера: «Здравствуй! Ты далеко…»
Нѐжить
Они собирались на охоту давно.
Они - это четверо старых друзей, знающих друг друга ещё с детских лет. Это сейчас они заматерели, головы их покрылись сединой, речь стала продуманной, а походка - степенной. А раньше, в студенческие годы, их жизнелюбие граничило порою с безрассудством. Дерзкие розыгрыши преподавателей, хождение по карнизам и балконам, сплав по неизвестным рекам без лоций…
Один из них, Иван, будучи большим начальником, взялся организовать для поездки на охоту транспорт. По одному его звонку в подсобном хозяйстве золотодобывающего прииска, коим он заправлял, срочно подготовили четырёх лошадей. Сами друзья начали собираться ещё с обеда, благо, что была суббота. К утру воскресенья всё было готово. Несколько обязательных слов перед дорогой, и небольшой караван медленно двинулся из посёлка к дальним распадкам.
Стояла чудесная осень. Есть такая пауза в осенних погодах, когда лето уже ушло, а небесные хляби ещё не разверзлись. Это то время, когда на ветвях рыжих лиственниц колышется паутинка августа, и солнце ещё греет кожу лица, но затылок уже холодит легкий ветерок, а воздух становится прозрачным, и далёкие дали выглядят выпуклыми, как будто лежащими под большим увеличительным стеклом, чистым и голубым.
Цепочка лошадей с наездниками свернула с дороги и втянулась в зелёные дебри глухого распадка. По мере продвижения вглубь его, тайга становилась всё гуще. Бурелом, небольшие болотца и россыпи камней на густых, глубоких мшаниках сильно затрудняли движение каравана. Но он упорно шёл вперёд.
Так они двигались до вечера. И пора бы остановиться, но Иван, большой знаток этих мест, не хотел этого.
- Скоро будет избушка. Она старенькая, но поместимся все! - подбадривал он друзей. Друзья хмурились и молчали.
Но всё имеет своё окончание - впереди неожиданно показалась потемневшая крыша строения.
«На сегодня достаточно», - Иван соскочил с лошади. Все спешились и привязали лошадей к лиственницам, метрах в пяти от избушки. Каждый из друзей знал свои обязанности, такая практика сложилась за многие годы. Кто то разжигал костёр, кто то пошёл на поиски воды, кто то рубил дрова. Иван всегда начинал подготовку к ночевке с того, что чисто выметал пол избы. Он любил спать в спальном мешке, расположившись на полу у двери. И поэтому, первым делом наломал веток и связал веник. Распахнув дверь избы, он, по хозяйски подбоченясь, оглядел помещение.
Изба как изба. Подслеповатое оконце, нары по обе стороны и стол между ними. Справа от двери стояла печка, изготовленная из старой металлической бочки. Бочка лежала на боку и была обложена камнями - так дольше отдавалось в помещение тепло. Иван заглянул под нары, но ничего не увидел: на улице смеркалось, а свет в окошко почти не проникал, так как ветви лиственниц закрыли его, плотно обступив дальнюю стену избы, в которой это окошко было прорублено.
- Из под нар выметать не буду, - подумал он и начал мести от стола в сторону печки. Работу он делал не спеша, растягивая удовольствие, которое получал от этих нехитрых движений. Изредка бросая взгляд на раскрытую дверь, он постепенно двигал веником растущую кучку мусора к печи. Сумерки неслышно подкрадывались к лагерю, вытекая сизой пеленой из тайги, которая всё плотнее обступала место их лагеря. Темнота незаметно заполнила углы избушки и сгустилась под нарами до черноты. И только пляшущее пламя костра освещало мерцающим красным светом порог и часть пола перед ним.
Кучка мусора всё ближе и ближе продвигалась к печке. Обметая пол вокруг печки, Иван подошел к углу за ней и наклонился, чтобы лучше достать веником.
И вдруг…
Перед его глазами неожиданно возникло омерзительное, маленькое сморщенное личико! И глаза! Налитые кровью глаза! Личико отвратительно кривилось, неуловимо быстро меняясь, превращаясь в жуткую, неестественную какую то, рыхлую маску. Ряды кривых, торчащих в разные стороны, острых и желтых зубов издали отвратительный скрежет, и волна зловония ударила в лицо Ивана.
Он дико закричал и отскочил в сторону. И в тот же миг мимо его ног шмыгнул мышью маленький, не более полуметра, человечек! Он был одет в какое то тряпьё, на голове его криво сидела поношенная зимняя шапка с оторванным ухом. Прихрамывая, он подбежал к нарам, резко обернулся, проскрежетал зубами и шмыгнул в темноту…
В избу ворвались друзья с ружьями наперевес! Иван выхватил ближайшее ружьё и выстрелил дуплетом в черноту теней под нары, в ту сторону, куда заскочил человечек. Вспыхнули ручные фонари, и их голубые в пороховом дыму лучи разом рассеяли темноту. Под нарами никого не было…
В ту ночь никто не заснул. Дверь избы они подперли колом и сторожко просидели у костра, тихо перебрасываясь словами и напряженно вслушиваясь в шорохи ночи.
Рано утром, не убирая кола от двери и заколотив окно, они подожгли избу с четырёх сторон.
Когда маленький караван отдалился от полыхающей избы шагов на двести, раздался тоскливый гортанный крик.
Друзья втянули головы в плечи и, не оборачиваясь, пришпорили коней…
Погреб
I
Хлопнула дверца кабины, машина рыкнула солярным выхлопом и, мигнув на прощание красными фонарями, исчезла в занавеси, еще не успевшей осесть, дорожной пыли.
Все, мы добрались до места, откуда начнет самостоятельно двигаться наша небольшая, состоящая из трех человек, экспедиция. Остались позади рваные сны и гул авиаперелета в Якутск, перегарная суета паромных переправ через Лену и Алдан, неприветливость якутских селений и каменистая тряска колымской трассы. Впереди нас ждут разноцветные горы и черные ущелья хребта Сунтар-Хаята.
Но до них еще долгая дорога по косам и обрывам реки, что бежит из холодного сердца этих гор. Мертвенно-синие наледи, серые стены прибрежных скал, сухой частокол сгоревших деревьев, тугой плен кедрового стланика по берегам, удушающие перины седого мха ягеля - часть мозаики, из которой будет складываться наш путь. И мы только в начале этого пути.
Начало пути…
Моему взору открылась окраина заброшенного, стоящего на берегу реки поселка и небольшое, густо заросшее иван чаем, поле старого аэродрома. Линия улицы еле угадывалась по полусгнившим и разбитым крышам домов, то тут, то там видневшимися среди густых зарослей. Тайга почти поглотила строения.
Идти по аэродромному полю к поселку было легко. Стебли иван чая с хрустом ломались под ногами, а проплешины утрамбованного базальтово черного аэродромного покрытия были ровными, как шоссе.
По мере приближения к окраине шум реки затихал. И когда мы вошли в поселок, то улица встретила нас неправдоподобной тишиной. Было так тихо, что невольно хотелось зашуметь, сделать какое то движение, чтобы нарушить эту тишину…
Прямая линия улицы обрывалась на берегу реки, за быстрым течением которой вставали горы. Час назад еще светлая и просторная, теперь долина реки постепенно погружалась в предгрозовые сумерки. Безмолвными фантомами вдали изредка проблескивали фиолетовые ниточки молний, но звука грома еще не было слышно. Приближалась гроза. Казалось, что окружающее пространство уменьшилось, и горы вплотную обступили поселок. Духота усилилась.
Мы быстро шли по улице, изредка перебрасываясь фразами о качестве той или иной развалины - выбирали место для ночлега. Надо было спешить. Судя по черноте неба, дождь обещал быть сильным. Но дома были похожи один на другой - проломы в крышах, разбитые окна, выломанные и брошенные тут же двери… Конечно, можно было приютиться в любом из них, но мы шли дальше, надеясь найти что нибудь лучше, чем увиденное.
И уже подходя к концу улицы, мы услышали звук. Необычный звук в тишине - то ли скрип, то ли плачь… Как будто за густой травой плакал ребенок. Плакал тихонько и горько.
Я оглянулся на товарищей. Сказать, что меня охватила оторопь - это не сказать ничего… Мы замерли на месте!
Сколько мы так стояли, я не помню. Долго. Наконец, я громко кашлянул, как бы обозначая наше присутствие, и прислушался. Звук не исчез и не изменился. Он шел из за стены густых зарослей, что окружали какое то пространство на противоположной стороне улицы. Как я не всматривался в эту зеленую стену - ничего не было видно.
И тогда я решительно шагнул в заросли в направлении звука. И пока пробирался сквозь зелень стены сорняков, звук исчез.
Я вышел на небольшую полянку - в прошлом ухоженный палисадник, и увидел качели. Посреди высокой травы одиноко стояли старые детские качели. Ржавые стойки, облупившаяся синяя краска на них, и забытый облезлый желтый пластмассовый слоник на рваном, высохшем и скрученном черном дерматине маленького сиденья.
Мы постояли, удивленно рассматривая качели и слоника. Обсудили свои мысли по поводу возникновения звука. Сергей вообще ничего не усмотрел в этом звуке, а мне показалось, что когда я вышел из кустов, качели качнулись и замерли…
- Ветер вполне мог раскачать эту развалину, а она вон как скрипит… - сказал Володя. И с этими словами, он качнул качели. Те, тонко пискнув, тут же остановились….
Палисадник примыкал к вполне сносному дому. Крыша строения была почти целой, дверь на месте, стекла в окнах целы. Даже маленькая веранда была застеклена.
Через улицу напротив дома расположилась огромная свалка старых механизмов - гусениц от тракторов, железных колес звездочек, моторов, частей автокранов и кузовов…. Красная краска ржавчины железной свалки разбавлялась разноцветьем бытового мусора и зеленью травы. Удивительно, но вид этой свалки не раздражал. Нагромождение технических деталей и хаос красок заинтересовывали взгляд. А строгая линия тополей вдоль дороги придавала этому пейзажу некую законченность. Но что то все же смущало меня в этой картине.
И когда мы подходили к крыльцу дома, я вдруг понял, что меня смущало в этих тополях. Их кроны не качались. Ветра не было….
Чернота туч заполнила почти все небо, оставив тонкую полоску его синевы на западе, откуда мы пришли. Духота наваливалась все сильнее. Нам уже физически хотелось прохладного дождя, благо - крыша рядом. И дождь не заставил себя ждать - сначала зашелестели заросли от первых капель. Потом их стало слышно на крыше, затем на земле. Эти капли были почти горячими, и облегчения не принесли. Опять сверкнули ниточки молний. И тотчас ударил раскат грома. Что тут началось! Праздник воды! Пошел настоящий ливень. Капли не барабанили по крыше, а грохотали потоками. Молнии копошились в небе сине фиолетово оранжевыми снопами, и со всех сторон гром, гром, гром!
Этот праздник воды мы наблюдали, расположившись под навесом крыльца приглянувшегося нам дома. Сначала попытались открыть входную дверь, чтобы войти, но она настолько разбухла и не поддавалась, что даже оторвали дверную ручку. И теперь, привалив рюкзаки к перилам, пережидали ливень.
Через час ливень стал стихать и вскоре сошел на нет. Чернота неба ушла за горизонт и уже подошли бледно-серые сумерки вечера. Темноты, как таковой, не было. Высокие широты Якутии баловали нас белыми ночами.
Входную дверь открыли топором. Да и то пришлось попотеть, чтобы вставить лезвие между дверью и косяком - настолько разбухла древесина. И не вставили, а вбили поленом. При отжиме из древесины двери высочилась мутными каплями на лезвие вода - как разбухла. Еще несколько усилий!..
II
Еще несколько усилий и дверь нехотя поддалась. Мы откинули в сторону тяжелое колесо-звездочку, которым сначала хотели выбить дверь, и рывками распахнули её.
Перед нами замусоренная прихожая с полками. На полках и на полу валялись какие то электронные блоки, обрывки бумаги, обрезки войлока, банки…. Справа от входа виднелась открытая дверь в дом.
Оставив рюкзаки на крыльце, мы пошли осматривать наше неожиданное жильё. За открытой дверью оказалась большая и совершенно пустая, можно даже сказать, чистая, если не считать пыли, комната. В противоположном конце комнаты два окна - они давали хороший свет. Свет мягко падал на желтые рваные обои стен и пол. Судя по форме досок, а в профиль они были почти полукруглыми, пол был очень старый. Бросилась в глаза и окраска пола. Темно коричневая, с большим количеством слоев на сколах и около стен, где были оторваны плинтуса. Сразу за порогом, метрах в двух от двери, темнел распахнутый лаз в погреб.
Справа от входа виднелся проход в следующую комнату, как оказалось, последнюю в доме. Это была маленькая комната с печкой в дальнем углу. Небольшой стол и стул, вернее сказать, остатки стула - такова была мебель в этой комнате. Чисто, как и в первой комнате, но также пыльно.
Чтобы попасть в эту комнатку нам пришлось, оставляя следы мокрых ботинок на слоях пыли, переступить через распахнутый лаз.
Обернувшись к Володе, я попросил закрыть крышку лаза: «Дабы не упасти в него ночью тому, кто будет выходить по потребностям». Просьба, с небольшими комментариями, тут же была выполнена.
Перетащив рюкзаки, мы капитально разместились в маленькой комнате. Натаскали досок с веранды, разломав там остатки какого-то шкафа. И вскоре на печи закипела вода в котелках. Стало жарко.
Я устроился в углу комнаты напротив входа. Спальный мешок расстегивать не стал - просто бросил на коврик. Вездесущая пыль наводила на грустные размышления о нашем внешнем виде завтра утром…
Поставить стол посередине маленькой комнаты для ужина нам пришлось из-за дождя. Мы попытались расположиться поужинать на крыльце, но он, снова начавшись, настойчиво попросил нас вернуться в дом.
Тем временем из-за горы опять наползла лиловая чернота грозового фронта и окончательно задушила сумерки. Горы вокруг поселка, как магниты притягивали молнии, которые вновь сверкали со всех сторон. Ветви тополей за окнами бросали резкие черные тени то на пол комнат, то на стены, то на потолок…
Для освещения стола мы закрепили один электрический фонарь прямо над столом, а два других прикрепили к курткам. Печка бросала красные отблески пламени на стены, свет фонарей маслянично-желто освещал почти по домашнему накрытый стол. Настроение было почти праздничным.
А молнии продолжали освещать комнаты злыми вспышками черно-белого света. И в какой то момент в одну из таких вспышек краем глаза…
Я увидел, что дверца лаза погреба медленно поднимается…
Я захлебнулся воздухом, вся кожа на теле стянулась, взмокла, сердце замерло, а затем больно ударило толчком в горло… Я судорожно, без размаха, кинул кружку в сторону погреба, как оттолкнулся от этой черной пропасти в нем… И закричал!!!
Мои друзья остолбенели от неожиданности. Володя обхватил меня, думая, что я сейчас упаду, что у меня сердечный приступ и что меня надо поддержать. При этом наши фонарики погасли, остался гореть только тот, что был над столом. Вспышки молний, гром, метания луча света фонаря, мой визг, крики друзей…
… и поэтому не помню, сколько это продолжалось. Я пришел в себя оттого, что почувствовал спиной угол комнаты и боль от гвоздя, который торчал в стене и сейчас уперся в лопатку. Я медленно осознавал, что друзья рядом, что они ничего не боятся, и мне надо…
Мне надо было посмотреть на погреб.
С огромным трудом на ватных ногах, почти мертвый от страха, я подошел к погребу и осветил крышку. Еще два луча фонарей моих друзей уперлись в её доски. Ничего! Даже на беглый взгляд было видно, что она не открывалась - комки грязи от ботинок глубоко застряли в щели по периметру крышки, местами почти закрыв эту щель…
Теперь мне требовалось объясниться с товарищами. Я вкратце рассказал им о том, что я видел. При этом я постоянно оглядывался в серую тишину соседней комнаты. Руки мои тряслись…
Их реакция была нормальной - они стали меня успокаивать. При этом они говорили, что это молнии и тени так играют на полу, что такое бывает, когда моргаешь, что боковое зрение и не такие штуки преподносит… И как бы в завершении этого разговора, Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз! Захлопнул крышку и топнул по ней ногой.
- А если тебе и этого мало, так я сей момент, запечатаю твои придумки, - с этими словами он вышел на крыльцо и тут же вернулся с колесом звездочкой в руках. Почти торжественно и осторожно он положил эту тяжесть на крышку и снова топнул ногой по ней, как бы впечатывая.
Скоро мы стали укладываться спать. Я молча перенес спальный мешок к печке подальше от двери, чтобы не видеть в проеме двери темноты соседней комнаты.
Я долго не мог уснуть. Лежал, прислушиваясь, боясь каждого звука, ловя себя на том, как напрягается все тело…
Товарищи храпели, и этот храп постепенно меня успокаивал. Печь отшелестела последними угольями и погасла, потрещав окалиной остывающей ржавой плиты. Сумерки за окном светлели.
Лежал и думал о том, что какой то важный штрих в последних событиях отсутствовал. Чего то не было, что то должно было случиться, но не произошло… Какое то очень важное, но совсем незаметное событие, встревожила мой разум. Какое??
И уже засыпая, я буквально увидел это! Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз… Звук! Звука падения стула в погребе не было…
Мгновенно вспотев, я вскочил, порвав при этом молнию у спального мешка! Товарищи подняли головы и, заспанные, с недоумением смотрели на меня. Немая сцена длилась несколько секунд…
Я молча смотрел на них и чувствовал, как меня начинает обволакивать нереальная тишина. Ни звука не доносилось с улицы. Птицы, ветер, дождь… Хоть кто нибудь!!!
Слух ловил звуки и не находил ничего, кроме этой тишины…
Тишина давила, буквально заталкивала меня в угол комнаты. Страх, неописуемый страх… Нет, не страх - животный ужас мягко обнял меня и не давал даже вздохнуть…
И тогда я разразился тирадой! Я говорил громко, почти кричал о том, что надо идти, что мы все проспали, что…
Говорил и надеялся.
Надеялся на то, что меня некому больше слушать в этом доме, кроме моих друзей…
III
Собирать рюкзак я решил на улице и, наскоро забросив в него спальный мешок, буквально прошмыгнул мимо погреба на улицу. Так прошмыгнул, что даже выгнулся при этом, будто боясь внезапного прикосновения…
Выскочив на дорогу я чувствовал, как отступают ночные страхи. Улица, милая улица!!! Сырость после дождя была необыкновенная, но я нашел под навесом пару растрескавшихся от старости фанерных ящиков и теперь, разломав их, устроил что то вроде сухой площадки для рюкзака. Несмотря на протесты моих друзей, я развел костер прямо посередине улицы и принялся за приготовление завтрака.
Туман постепенно рассеивался, открывая поселок. Ряд тополей заканчивался сразу за домом. Заканчивался сухим, очень старым, видимо расщепленным молнией, деревом.
Мельком бросив взгляд вдоль улицы, я увидел, нет, скорее почувствовал какое то движение среди крон тополей.
Черно серый какой-то лохматый комок подскакивал в кронах, постепенно приближаясь ко мне. И вот уже среди ветвей ближайшего тополя сильно всплеснуло черно серым и… На забор против меня сел ворон. Грязный, весь какой то облезший он производил отвратительное впечатление.
Я взмахнул рукой, отгоняя эту образину. Бесполезно - только голову наклонил, упершись в меня взглядом мутно красных бусинок глаз.
- Вот это экземпляр! - Сергей вышел на крыльцо и теперь тоже созерцал сие творение.- Давно сидит?
- Только появился. - сказал я сипло и откашлялся.
Сзади снова скрипнуло крыльцо - это из дома вышел Владимир.
- Опа! Орнитология не знает примеров, чтобы дохлые птицы летали! - он изумленно рассматривал ворона.
-Что значит дохлые? - Сергей недоуменно оглянулся.
- Так замерзнуть должен давно - перьев нет, видишь? - Владимир резко выбросил руку в направлении птицы.
И тут произошло то, что заставило нас отпрянуть назад. Видимо испугавшись, ворон стремительно спрыгнул с забора в нашу сторону. Сделал два три прыжка к нам и, остановившись, прокаркал. Прокаркал, как закричал.
Мы замерли. Замер и ворон, сверля нас злобными мутно красными бусинками. Потом, как бы нехотя, повернулся и подскочил в воздух. Свой полет он направил в сторону небольшой горки, что возвышалась на противоположном конце поселка. На фоне её и исчез.
- А что это он не боится? Слышь, орнитолог! - Сергей обращался к Владимиру.
- Людей давно тут нет, вот и хозяйничает. Привык командовать, - Володя озадаченно смотрел на горку.
- А что ест то такая птица? Ту же нет ничего? - теперь уже я заинтересовался странным поведением ворона.
- Это не ворон, а ворона, обыкновенная ворона. Питается на помойках, не брезгует и падалью. Чистильщик, короче - Володя продолжал смотреть на горку.
- Какие помойки?! Все уже давно сгнило и заросло, ты сам видел!
- Ну, значит, падалью питается, мышами, рыбкой мелкой по берегам. Нет витаминов - одни яды, вот и облез, бедолага… - Володя хмуро смотрел уже на меня.
- Все, быстро едим и уходим! Разговорились тут! - Сергей решительно двинулся к костру.
Завтрак прошел в молчании. Ели демонстративно не спеша, но как-то уж рационально-быстро. Как потом оказалось, каждый думал о птице, о тенях от вспышек молний на погребе, моем испуге…
IV
Первым, как всегда, собрал рюкзак Сергей. Немного посидел, наблюдая, как я укладываю вещи, и встал.
- Вас ждать - себя не любить! Я тут пройдусь до конца улицы, поснимаю туман и поселок, а вы догоняйте - у реки жду! - с этими словами он бодро зашагал по улице в конец поселка к реке.
Я, естественно, заторопился и быстро собрал свой рюкзак. Володя собирался в доме.
Я не люблю подгонять товарищей на маршруте, да и выходить, если честно, не спешил - настроение было так себе, не ходовое. Очень хотелось спать. Да и костер надо было как то затушить.
Решил завалить его кусками железок с помойки. И, натаскав несколько листов ржавья, сел у догорающего огня. Володя совсем не торопился.
Солнце уже почти оторвалось от горы и хорошо грело. Я прислонился к рюкзаку и закрыл глаза. Мысли сами собой вернулись к прошедшей ночи… И не заметил, как задремал.
Мне приснился сон, что будто бы я стою в совершенно пустой комнате. И кто то меня зовет по имени. Тихо тихо так зовет. Я мучительно прислушиваюсь, прислушиваюсь….
И просыпаюсь!
На крыльце дома стоял Владимир и молча смотрел на меня. Его вид меня испугал. У него было белое лицо. Совершенно белое лицо - я не думал, что это так страшно. Лицо молча смотрело на меня и показывало рукой в сторону двери. И тут я заметил, что он держит, нет, - судорожно сжимает в другой руке ружьё…
- Иди, там посмотри… - еле шевелились его губы.
- Что, Вов?! Кто там??!! - я шептал, и уже умирал от страха.
- Погреб… Погреб…
И тогда, собрав остатки мужества…
Не было никаких остатков мужества. Были какие-то рваные куски действительности вперемешку с ощущением нереальности происходящего, с диким ужасом осознания, что это происходит со мной, что надо что-то сделать, что сейчас что-то случится невозможное…
Я вошел в дом. Как в воду холодную вошел - замерло всё внутри.
Помню боль в руках - так сильно я сжимал в них ружье…
Помню звон в ушах - тишина опять затопила всё…
Помню хрипы. Хрипы нашего с Вовкой дыхания…
То, что я увидел в комнате…
Колесо звездочка своими острыми углами сняла целую стружку краски с досок крышки погреба, съехав по ней.
Крышка погреба ночью поднималась.
Странно, но мы не выскочили из дома с воплями, а тихо вышли. Молча, закрыли дверь, при этом она как то легко закрылась. Неестественно легко.
Забросили на плечи рюкзаки и, неосознанно стараясь не шуметь, пошли по мокрой траве улицы по следам Сергея. Уходили от дома, неся на плечах ощущение тяжести недоброго взгляда, боясь оглянуться и борясь с желанием заорать от ужаса и кинуться сломя голову прочь…
Сергей ждал нас на небольшом пригорке за мелкой протокой реки. Он даже костерок разжег, спасаясь от комаров.
Мы молча подошли к нему и, скинув рюкзаки, обернулись в сторону поселка.
Туман уже рассеялся окончательно. Улица открылась почти вся, дома были как на ладони, кроме нашего - его загораживали деревья. Дальняя горка еще частично укрывалась клочками тумана. Туман там был какой то тонкий и разноцветный…
Володя долго смотрел в сторону горки, потом полез в рюкзак и, достав бинокль, приложил его к глазам.
Смотрел он долго и все время в одну стороны - на горку. Потом молча передал бинокль мне, кивнув головой в ту сторону.
На склоне горки, ближе к поселку, притулилось маленькое, все в разноцветно облезших и разнокалиберных надгробьях, кладбище.
Туда улетела птица.
V
До перевала мы шли семь дней.
Не повезло нам с погодой - дожди и туманы стали нашими постоянными спутниками. Утро будило нас шелестом капель по тенту палатки, день пеленал наше движение в сети мелкого дождя, вечер накрывал влажными туманами, ночь шептала моросью. А утро снова будило нас шелестом капель… И так день за днем, день за днем…
Река вздулась. Зажатая в тесном ущелье, она затопила все косы грязной водой и буквально «выжала» нас на каменистые, обрывистые склоны окружающих её гор.
Обросшие черным мхом камни этих склонов.... Страшное препятствие. Их грани острые, как ножи - ни опереться, ни ухватиться. Страх не упасть на эти лезвия заставляет рыскать взглядом в поисках точки опоры. Но правильно поставить ногу мешает кедровый стланик. Он закрывает своей влажной и колкой лохматостью вид впереди… Боже сохрани встать на его тонкие, причудливо изогнутые и мокрые ветви - падение будет последним.
Причудливый узор ветвей, как паутина, покрывает все склоны, и нет даже намека на тропу. Животные здесь не ходят - смертельно опасно. Поняли это и мы.
На третий день, измученные до изнеможения, принимаем решение: вверх! Надо подниматься наверх, на хребет, на самые скалы. Подниматься, уходить от реки, уходить из этого каменного черно-зеленого ада!
Этот подъем был очень тяжелым. Мы не устали - мы шли почти мертвыми от усталости. Шли… Мы ползли, подтягиваясь среди камней и веток на руках. Мы рычали от боли и бешенства, когда колени натыкались на ножи камней, притаившихся подо мхом. Мы злобно матерились, когда ноги соскальзывали по пленке мокрого мха-ягеля, и ветви стланика с размаха хлестали по нашим лицам. Мы шипели от бессилия, когда кроны корявых, гнилых зарослей ольхи выливали на нас ведра ледяной воды. Мы судорожно хватались за ветки стланика, отбрасываемые весом рюкзака назад, в пропасть. Мы стояли мокрые среди этих камней, зарослей, переводя и успокаивая дыхание и сердце, набираясь сил… И снова шли, подтягивались, ползли…
Четырнадцать часов прошло с того момента, как мы повернули на подъем….
И мы поднялись! Хребет изогнулся острой кромкой скал - нашему взору открылась долина реки. Гадкая, невыносимо гадкая, там, внизу… Но отсюда сверху она была прекрасна! Мы стояли счастливые и умиротворенные. Снисходительные, как боги. Мокрые, измотанные такие боги… Боги улыбались.
К концу седьмого дня от поселка мы вышли к одинокому чуму. Там жил эвен охотник Анатолий. Давно одинокий, не имеющий своих оленей, он занимался свободной охотой. Летом помогал оленеводам из Оймякона отгонять небольшие стада на колымскую трассу для продажи мяса, а зиму коротал в избушке под перевалом на реку Юдому. Крепенький такой мужик, толковый.
В тот вечер мы долго сидели у него в чуме у костерка. Можно было и на улице, но дождь опять пел свою песню. Разговор был на разные темы. Вопросы он задавал всякие-разные, но слушал как то невнимательно. Это уже потом я понял, в чем тут дело. Анатолий торопился много узнать и услышать - долго не видел людей. Печать одиночества лежала на всем. Дикий беспорядок в чуме на самом деле оказался строгим порядком. Анатолий знал, где и что лежит. Было поразительно видеть, как он, из, казалось бы, кучи хлама, ловко достает спички или иную мелочь.
Разговор плавно перешел на наш маршрут. Мы рассказали ему о том, откуда мы, как ехали, как приехали в поселок, как искали место ночевки, как…
И тут Анатолий очень удивился. Или это был испуг? Он даже отпрянул от меня, когда я начал говорить о крыльце дома.
- Вы заходили в дома? - почти прошептал он.
- Да. Ночевали там в одном… А что? Что такое? - забеспокоился я.
- Вас что, так шофер высадил и уехал? И ничего не говорил? - снова вопрос.
- Да нет же, уехал и всё! - я почувствовал, как морозец опять течет по моей спине.
- Страшно что нибудь было? - Анатолий в упор смотрел на меня.
- Ну, не страшно, а как то жутковато там было… - я уже всерьез стал бояться.
- Мы там не ходим. Стада мимо гоним, мимо поселка не едем - перевалом идем! - Анатолий потянулся за сигаретой - А вы ничего не видели, вам и лучше.
- А что мы должны были видеть? - голос Володи буквально звенел.
- Ну, не видели, да и не видели… - он замолчал.
VI
Утром Анатолий вызвался проводить нас по тропе до перевального озера, мол, там стадо большое стоит и ему надо к бригадиру оленеводов. Погостить, мол, давно не видел. Это было неожиданно и очень кстати, так как существенно ускорялось наше движение.
Вышли мы рано и шли в хорошем темпе. И уже к обеду вдали появилось озеро.
На берегу стояли чумы и палатки, горел костер. Около костра сидели люди. Нам навстречу выскочили собаки, а вслед им из палаток высыпали ребятишки, дети оленеводов.
Мы вошли в лагерь. Нас обступили оленеводы, многие улыбались, похлопывали по плечам, здоровались.
Мы скинули рюкзаки, моих друзей уже тянули в большую палатку - приглашали кушать.
Анатолий присел к костру и о чем-то негромко разговаривал с бригадиром оленеводов. Прислушиваться было бесполезно, да и неловко, - разговор был тихий и шел на эвенском языке.
Но моих знаний эвенского языка вполне хватило, чтобы напрячься, услышав обрывки фраз: «….эрупчукэ кун бикит…, илтэс бучэ… мудавсипты илтэмнэк нэнэрэн… тэгэ» (…очень плохой поселок…, пройти мимо мертвого,… последний он проехал… племя)
Я видимо неловко застыл, прислушиваясь к разговору, а повернувшись, поймал на себе внимательный взгляд бригадира. Нет, скорее взгляд был удивленно напряженным. Медно-красное, в отблесках костра, лицо казалось каменным. Куда исчезла его улыбчивость? Что сказал ему Анатолий?
-Ты понимаешь наш язык? - спросил он.
Чтобы как то сгладить возникшую неловкость я виновато улыбнулся и кивнул.
- Немного совсем.
- Тогда мы будем говорить только по русски, прости, - сказал Анатолий и заулыбался.
Спросить его почему «эрупчукэ кун бикит» и, причем здесь слово «мертвый», я не осмелился.
Вечер в стойбище оленеводов пролетел как один час. Мы снова рассказывали о наших планах, показывали снаряжение, фотоаппаратуру, карты. Нас угощали жареным, вареным, запеченным мясом, лепешками и чаем. Боже, какой был ароматный чай!
Уже утром, собираясь, мы обменялись адресами. Я обещал бригадиру, что вышлю ему карты района и фотографии, что мы делали вечером.
К нам подошел Анатолий.
- Серег, ты мне пришли фотографии тоже! - попросил он.
- Куда? На перевал?! - изумился я.
- Не, ты бригадиру в Томтор отправь, я там зимовать буду. - Анатолий неловко улыбнулся.
Я клятвенно пообещал.
После легкого завтрака наша группа начала движение. Тропа была хорошая, и мы уходили быстро. Нас не провожали.
Уже у границы леса я обернулся, прощаясь взглядом со стойбищем. Одинокая фигурка Анатолия еле виднелась на фоне огромного хребта. Он поднял руку в прощальном приветствии…
* * *
После Нового года я отправил в Томтор все, что обещал, и просил в письме Анатолия ответить. Анатолий написал маленькую, совсем крохотную записку с благодарностью. На следующее письмо, отправленное ему в конце марта, Анатолий не ответил. Важность переписки была невелика и я, почти забыв о ней, спокойно ждал.
Прошло лето. Уже в конце августа я снова написал ему.
И вот, в начале ноября пришло письмо из Томтора. Писал мальчишка - сын бригадира оленеводов.
Я привожу здесь часть этого письма:
«… но снега было тогда много. Толька не смог провести стадо через перевал. И дорогу завалило. Спустился к реке. Моего папку он отправил за солью и помощниками на базу. Сказал, что будет у ржавого балка ждать, корм для оленей там немного есть. Ты там со своими мужиками был - помнишь? Папка быстро обратно ехал. Но наледь на реке началась - в обход поехал. К балку через 5 дней приехали. Толька не стал их ждать - к трассе через поселок погнал стадо. Папка Тольку не догнал - потерял. Стадо нашли у поселка. Нет, за поселком. И там и там стадо было - разбежались олени. Толька совсем пропал. Все искали. Еще люди из бригады приехали искать. Пропал совсем - ни следа нет».
Поиски ни к чему не привели…
Анатолий бесследно исчез в районе поселка в середине марта 2012 года.
«…что тебе одному нельзя видеть.
Не ищи таких мест в одиночку.
С другом их иди.
Они есть, эти места.
Но если ты будешь там один…
Ты обнимешь смерть… - как говорили старые
люди, так я и повторяю. Отстань, пьяный я…»
Из разговора с Гришей Никифоровым, охотником.
Якутия, зимовье Акра, 1959 год.
Вечер…
Опять наступает вечер. Вспыхивают фонари над проспектами и улицами. Он любил это время суток. В оранжевых сумерках вечера, в неоне витрин и желтых пятнах светящихся окон как то нивелируются лица людей, идущих по тротуарам с ним рядом или встречающихся ему по дороге. Исчезают детали лиц, фигур, одежды. Уже не надо бросать взгляды на встречных, подсознательно ища знакомые лица. Взгляд скользит поверхностно, рассеянно, не останавливаясь ни на чём…
Весь день его не покидало ощущение счастья. Он шумно подшучивал над практиканткой, сыпал комплименты, весёлым бесом подмигивал ей, чем не раз вгонял девочку в краску. И когда он, ни с того ни с сего, обнял секретаря отдела, старенькую Нину Семёновну и чмокнул её в макушку, все удивлённо уставились на него. Он засмеялся. Ему было приятно чувствовать удивление этих милых людей, видеть их растерянные, слегка озадаченные взгляды.
А в душе шевелился маленький пушистый комочек счастья…
Рабочий автобус скрипнул тормозами и остановился прямо напротив его дома. Попрощавшись с коллегами, он выскочил из салона и, сняв шапку, медленно пошел к подъезду. Тихо падал снег. Задрав голову, он поймал несколько снежинок ртом, ощутив при этом приятные уколы холода на языке. Сделал это и улыбнулся.
«Взрослый, степенный дядя, а что то ещё сохранилось в глубине его сердца от того пацана, который навсегда остался там, в детстве, на светлых берегах реки». Почему то вспомнилась его первая попытка переплыть ту реку.
«А сатиновые трусы у меня были роскошные. Самые моднячие…»
И снова тёплый пушистый комочек напомнил о себе…
Пользоваться лифтом он не стал, а начал медленно подниматься пешком по лестнице к себе на четвёртый этаж. Ему навстречу и мимо него, оживленно щебеча, буквально проскакали две соседские девчонки.
- Здрасте, дядя Серёж… - и поскакали дальше
«Вот чертята, пронеслись, как ветерок, даже ответить не успел», - думал он, открывая дверь квартиры. Войдя в прихожую, он включил свет и сразу же услышал мяуканье, а затем увидел желтые глазищи своей любимицы, черной, как ночь, кошки по кличке Пуня. Она подскочила к нему и стала тереться о его ноги.
- Извини, старушка, не успел покормить тебя утром…- виновато пробормотал он.
Лёг он вчера поздно, уже под утро, и ещё долго ворочался на диване. И поэтому, в суматохе утренних сборов, совершенно забыл о кошке. Он бросил кошке кусок мяса, а себе налил черного, как дёготь, кофе. Но не выпил его. Просидел около часа, задумавшись, тихонько постукивая при этом ладонью о поверхность стола.
Впереди его ждало очень важное дело. Необычность происходящего волновала сердце. Нет, скорее не необычность, а радость. Да, именно так - радость. Подумав об этом, он даже кивнул головой. Когда он думал о предстоящем, то что то обрывалось в его душе, и горячая волна обдавала лицо. Он гнал от себя крамольные мысли, которые возникали в его уме, но сердце снова и снова отстукивало давно позабытый им ритм, внемля которому его разум отказывался воспринимать любые доводы.
«Несерьёзно, старик! Ты ведь понимаешь, что это просто несерьёзно. Ладно, не хочешь так, давай начнём с другого конца. Это просто нелогично, иррационально, наконец! Ты что творишь?! Ты ведь даже не видел её ни разу!!! Ну, нельзя же так вот, одним махом - и в пропасть, честное слово…»
Скоро перестал слышаться шум лифта и хлопанье дверей в подъезде. Дом засыпал. За окном затихли автобусы, опустела остановка. Лишь одинокое такси, что стояло у магазина, слабо мерцало в ночной темноте своими желтыми «шашечками».
Он вошел в темную комнату. На столе матово отсвечивал черный экран монитора. Устроившись в кресле, закурил и включил компьютер. Черные, ломаные тени всплеснулись в углах комнаты и умерли, растворившись в мягком зелёном свете. Было так тихо, что ему слышался тонкий тонкий звон в ушах и гулкие удары пульсирующего сердца.
Казалось, что весь мир затаился в ожидании.
Он положил руки на клавиатуру компьютера: «Здравствуй! Ты далеко…»
Нѐжить
Они собирались на охоту давно.
Они - это четверо старых друзей, знающих друг друга ещё с детских лет. Это сейчас они заматерели, головы их покрылись сединой, речь стала продуманной, а походка - степенной. А раньше, в студенческие годы, их жизнелюбие граничило порою с безрассудством. Дерзкие розыгрыши преподавателей, хождение по карнизам и балконам, сплав по неизвестным рекам без лоций…
Один из них, Иван, будучи большим начальником, взялся организовать для поездки на охоту транспорт. По одному его звонку в подсобном хозяйстве золотодобывающего прииска, коим он заправлял, срочно подготовили четырёх лошадей. Сами друзья начали собираться ещё с обеда, благо, что была суббота. К утру воскресенья всё было готово. Несколько обязательных слов перед дорогой, и небольшой караван медленно двинулся из посёлка к дальним распадкам.
Стояла чудесная осень. Есть такая пауза в осенних погодах, когда лето уже ушло, а небесные хляби ещё не разверзлись. Это то время, когда на ветвях рыжих лиственниц колышется паутинка августа, и солнце ещё греет кожу лица, но затылок уже холодит легкий ветерок, а воздух становится прозрачным, и далёкие дали выглядят выпуклыми, как будто лежащими под большим увеличительным стеклом, чистым и голубым.
Цепочка лошадей с наездниками свернула с дороги и втянулась в зелёные дебри глухого распадка. По мере продвижения вглубь его, тайга становилась всё гуще. Бурелом, небольшие болотца и россыпи камней на густых, глубоких мшаниках сильно затрудняли движение каравана. Но он упорно шёл вперёд.
Так они двигались до вечера. И пора бы остановиться, но Иван, большой знаток этих мест, не хотел этого.
- Скоро будет избушка. Она старенькая, но поместимся все! - подбадривал он друзей. Друзья хмурились и молчали.
Но всё имеет своё окончание - впереди неожиданно показалась потемневшая крыша строения.
«На сегодня достаточно», - Иван соскочил с лошади. Все спешились и привязали лошадей к лиственницам, метрах в пяти от избушки. Каждый из друзей знал свои обязанности, такая практика сложилась за многие годы. Кто то разжигал костёр, кто то пошёл на поиски воды, кто то рубил дрова. Иван всегда начинал подготовку к ночевке с того, что чисто выметал пол избы. Он любил спать в спальном мешке, расположившись на полу у двери. И поэтому, первым делом наломал веток и связал веник. Распахнув дверь избы, он, по хозяйски подбоченясь, оглядел помещение.
Изба как изба. Подслеповатое оконце, нары по обе стороны и стол между ними. Справа от двери стояла печка, изготовленная из старой металлической бочки. Бочка лежала на боку и была обложена камнями - так дольше отдавалось в помещение тепло. Иван заглянул под нары, но ничего не увидел: на улице смеркалось, а свет в окошко почти не проникал, так как ветви лиственниц закрыли его, плотно обступив дальнюю стену избы, в которой это окошко было прорублено.
- Из под нар выметать не буду, - подумал он и начал мести от стола в сторону печки. Работу он делал не спеша, растягивая удовольствие, которое получал от этих нехитрых движений. Изредка бросая взгляд на раскрытую дверь, он постепенно двигал веником растущую кучку мусора к печи. Сумерки неслышно подкрадывались к лагерю, вытекая сизой пеленой из тайги, которая всё плотнее обступала место их лагеря. Темнота незаметно заполнила углы избушки и сгустилась под нарами до черноты. И только пляшущее пламя костра освещало мерцающим красным светом порог и часть пола перед ним.
Кучка мусора всё ближе и ближе продвигалась к печке. Обметая пол вокруг печки, Иван подошел к углу за ней и наклонился, чтобы лучше достать веником.
И вдруг…
Перед его глазами неожиданно возникло омерзительное, маленькое сморщенное личико! И глаза! Налитые кровью глаза! Личико отвратительно кривилось, неуловимо быстро меняясь, превращаясь в жуткую, неестественную какую то, рыхлую маску. Ряды кривых, торчащих в разные стороны, острых и желтых зубов издали отвратительный скрежет, и волна зловония ударила в лицо Ивана.
Он дико закричал и отскочил в сторону. И в тот же миг мимо его ног шмыгнул мышью маленький, не более полуметра, человечек! Он был одет в какое то тряпьё, на голове его криво сидела поношенная зимняя шапка с оторванным ухом. Прихрамывая, он подбежал к нарам, резко обернулся, проскрежетал зубами и шмыгнул в темноту…
В избу ворвались друзья с ружьями наперевес! Иван выхватил ближайшее ружьё и выстрелил дуплетом в черноту теней под нары, в ту сторону, куда заскочил человечек. Вспыхнули ручные фонари, и их голубые в пороховом дыму лучи разом рассеяли темноту. Под нарами никого не было…
В ту ночь никто не заснул. Дверь избы они подперли колом и сторожко просидели у костра, тихо перебрасываясь словами и напряженно вслушиваясь в шорохи ночи.
Рано утром, не убирая кола от двери и заколотив окно, они подожгли избу с четырёх сторон.
Когда маленький караван отдалился от полыхающей избы шагов на двести, раздался тоскливый гортанный крик.
Друзья втянули головы в плечи и, не оборачиваясь, пришпорили коней…
Погреб
I
Хлопнула дверца кабины, машина рыкнула солярным выхлопом и, мигнув на прощание красными фонарями, исчезла в занавеси, еще не успевшей осесть, дорожной пыли.
Все, мы добрались до места, откуда начнет самостоятельно двигаться наша небольшая, состоящая из трех человек, экспедиция. Остались позади рваные сны и гул авиаперелета в Якутск, перегарная суета паромных переправ через Лену и Алдан, неприветливость якутских селений и каменистая тряска колымской трассы. Впереди нас ждут разноцветные горы и черные ущелья хребта Сунтар-Хаята.
Но до них еще долгая дорога по косам и обрывам реки, что бежит из холодного сердца этих гор. Мертвенно-синие наледи, серые стены прибрежных скал, сухой частокол сгоревших деревьев, тугой плен кедрового стланика по берегам, удушающие перины седого мха ягеля - часть мозаики, из которой будет складываться наш путь. И мы только в начале этого пути.
Начало пути…
Моему взору открылась окраина заброшенного, стоящего на берегу реки поселка и небольшое, густо заросшее иван чаем, поле старого аэродрома. Линия улицы еле угадывалась по полусгнившим и разбитым крышам домов, то тут, то там видневшимися среди густых зарослей. Тайга почти поглотила строения.
Идти по аэродромному полю к поселку было легко. Стебли иван чая с хрустом ломались под ногами, а проплешины утрамбованного базальтово черного аэродромного покрытия были ровными, как шоссе.
По мере приближения к окраине шум реки затихал. И когда мы вошли в поселок, то улица встретила нас неправдоподобной тишиной. Было так тихо, что невольно хотелось зашуметь, сделать какое то движение, чтобы нарушить эту тишину…
Прямая линия улицы обрывалась на берегу реки, за быстрым течением которой вставали горы. Час назад еще светлая и просторная, теперь долина реки постепенно погружалась в предгрозовые сумерки. Безмолвными фантомами вдали изредка проблескивали фиолетовые ниточки молний, но звука грома еще не было слышно. Приближалась гроза. Казалось, что окружающее пространство уменьшилось, и горы вплотную обступили поселок. Духота усилилась.
Мы быстро шли по улице, изредка перебрасываясь фразами о качестве той или иной развалины - выбирали место для ночлега. Надо было спешить. Судя по черноте неба, дождь обещал быть сильным. Но дома были похожи один на другой - проломы в крышах, разбитые окна, выломанные и брошенные тут же двери… Конечно, можно было приютиться в любом из них, но мы шли дальше, надеясь найти что нибудь лучше, чем увиденное.
И уже подходя к концу улицы, мы услышали звук. Необычный звук в тишине - то ли скрип, то ли плачь… Как будто за густой травой плакал ребенок. Плакал тихонько и горько.
Я оглянулся на товарищей. Сказать, что меня охватила оторопь - это не сказать ничего… Мы замерли на месте!
Сколько мы так стояли, я не помню. Долго. Наконец, я громко кашлянул, как бы обозначая наше присутствие, и прислушался. Звук не исчез и не изменился. Он шел из за стены густых зарослей, что окружали какое то пространство на противоположной стороне улицы. Как я не всматривался в эту зеленую стену - ничего не было видно.
И тогда я решительно шагнул в заросли в направлении звука. И пока пробирался сквозь зелень стены сорняков, звук исчез.
Я вышел на небольшую полянку - в прошлом ухоженный палисадник, и увидел качели. Посреди высокой травы одиноко стояли старые детские качели. Ржавые стойки, облупившаяся синяя краска на них, и забытый облезлый желтый пластмассовый слоник на рваном, высохшем и скрученном черном дерматине маленького сиденья.
Мы постояли, удивленно рассматривая качели и слоника. Обсудили свои мысли по поводу возникновения звука. Сергей вообще ничего не усмотрел в этом звуке, а мне показалось, что когда я вышел из кустов, качели качнулись и замерли…
- Ветер вполне мог раскачать эту развалину, а она вон как скрипит… - сказал Володя. И с этими словами, он качнул качели. Те, тонко пискнув, тут же остановились….
Палисадник примыкал к вполне сносному дому. Крыша строения была почти целой, дверь на месте, стекла в окнах целы. Даже маленькая веранда была застеклена.
Через улицу напротив дома расположилась огромная свалка старых механизмов - гусениц от тракторов, железных колес звездочек, моторов, частей автокранов и кузовов…. Красная краска ржавчины железной свалки разбавлялась разноцветьем бытового мусора и зеленью травы. Удивительно, но вид этой свалки не раздражал. Нагромождение технических деталей и хаос красок заинтересовывали взгляд. А строгая линия тополей вдоль дороги придавала этому пейзажу некую законченность. Но что то все же смущало меня в этой картине.
И когда мы подходили к крыльцу дома, я вдруг понял, что меня смущало в этих тополях. Их кроны не качались. Ветра не было….
Чернота туч заполнила почти все небо, оставив тонкую полоску его синевы на западе, откуда мы пришли. Духота наваливалась все сильнее. Нам уже физически хотелось прохладного дождя, благо - крыша рядом. И дождь не заставил себя ждать - сначала зашелестели заросли от первых капель. Потом их стало слышно на крыше, затем на земле. Эти капли были почти горячими, и облегчения не принесли. Опять сверкнули ниточки молний. И тотчас ударил раскат грома. Что тут началось! Праздник воды! Пошел настоящий ливень. Капли не барабанили по крыше, а грохотали потоками. Молнии копошились в небе сине фиолетово оранжевыми снопами, и со всех сторон гром, гром, гром!
Этот праздник воды мы наблюдали, расположившись под навесом крыльца приглянувшегося нам дома. Сначала попытались открыть входную дверь, чтобы войти, но она настолько разбухла и не поддавалась, что даже оторвали дверную ручку. И теперь, привалив рюкзаки к перилам, пережидали ливень.
Через час ливень стал стихать и вскоре сошел на нет. Чернота неба ушла за горизонт и уже подошли бледно-серые сумерки вечера. Темноты, как таковой, не было. Высокие широты Якутии баловали нас белыми ночами.
Входную дверь открыли топором. Да и то пришлось попотеть, чтобы вставить лезвие между дверью и косяком - настолько разбухла древесина. И не вставили, а вбили поленом. При отжиме из древесины двери высочилась мутными каплями на лезвие вода - как разбухла. Еще несколько усилий!..
II
Еще несколько усилий и дверь нехотя поддалась. Мы откинули в сторону тяжелое колесо-звездочку, которым сначала хотели выбить дверь, и рывками распахнули её.
Перед нами замусоренная прихожая с полками. На полках и на полу валялись какие то электронные блоки, обрывки бумаги, обрезки войлока, банки…. Справа от входа виднелась открытая дверь в дом.
Оставив рюкзаки на крыльце, мы пошли осматривать наше неожиданное жильё. За открытой дверью оказалась большая и совершенно пустая, можно даже сказать, чистая, если не считать пыли, комната. В противоположном конце комнаты два окна - они давали хороший свет. Свет мягко падал на желтые рваные обои стен и пол. Судя по форме досок, а в профиль они были почти полукруглыми, пол был очень старый. Бросилась в глаза и окраска пола. Темно коричневая, с большим количеством слоев на сколах и около стен, где были оторваны плинтуса. Сразу за порогом, метрах в двух от двери, темнел распахнутый лаз в погреб.
Справа от входа виднелся проход в следующую комнату, как оказалось, последнюю в доме. Это была маленькая комната с печкой в дальнем углу. Небольшой стол и стул, вернее сказать, остатки стула - такова была мебель в этой комнате. Чисто, как и в первой комнате, но также пыльно.
Чтобы попасть в эту комнатку нам пришлось, оставляя следы мокрых ботинок на слоях пыли, переступить через распахнутый лаз.
Обернувшись к Володе, я попросил закрыть крышку лаза: «Дабы не упасти в него ночью тому, кто будет выходить по потребностям». Просьба, с небольшими комментариями, тут же была выполнена.
Перетащив рюкзаки, мы капитально разместились в маленькой комнате. Натаскали досок с веранды, разломав там остатки какого-то шкафа. И вскоре на печи закипела вода в котелках. Стало жарко.
Я устроился в углу комнаты напротив входа. Спальный мешок расстегивать не стал - просто бросил на коврик. Вездесущая пыль наводила на грустные размышления о нашем внешнем виде завтра утром…
Поставить стол посередине маленькой комнаты для ужина нам пришлось из-за дождя. Мы попытались расположиться поужинать на крыльце, но он, снова начавшись, настойчиво попросил нас вернуться в дом.
Тем временем из-за горы опять наползла лиловая чернота грозового фронта и окончательно задушила сумерки. Горы вокруг поселка, как магниты притягивали молнии, которые вновь сверкали со всех сторон. Ветви тополей за окнами бросали резкие черные тени то на пол комнат, то на стены, то на потолок…
Для освещения стола мы закрепили один электрический фонарь прямо над столом, а два других прикрепили к курткам. Печка бросала красные отблески пламени на стены, свет фонарей маслянично-желто освещал почти по домашнему накрытый стол. Настроение было почти праздничным.
А молнии продолжали освещать комнаты злыми вспышками черно-белого света. И в какой то момент в одну из таких вспышек краем глаза…
Я увидел, что дверца лаза погреба медленно поднимается…
Я захлебнулся воздухом, вся кожа на теле стянулась, взмокла, сердце замерло, а затем больно ударило толчком в горло… Я судорожно, без размаха, кинул кружку в сторону погреба, как оттолкнулся от этой черной пропасти в нем… И закричал!!!
Мои друзья остолбенели от неожиданности. Володя обхватил меня, думая, что я сейчас упаду, что у меня сердечный приступ и что меня надо поддержать. При этом наши фонарики погасли, остался гореть только тот, что был над столом. Вспышки молний, гром, метания луча света фонаря, мой визг, крики друзей…
… и поэтому не помню, сколько это продолжалось. Я пришел в себя оттого, что почувствовал спиной угол комнаты и боль от гвоздя, который торчал в стене и сейчас уперся в лопатку. Я медленно осознавал, что друзья рядом, что они ничего не боятся, и мне надо…
Мне надо было посмотреть на погреб.
С огромным трудом на ватных ногах, почти мертвый от страха, я подошел к погребу и осветил крышку. Еще два луча фонарей моих друзей уперлись в её доски. Ничего! Даже на беглый взгляд было видно, что она не открывалась - комки грязи от ботинок глубоко застряли в щели по периметру крышки, местами почти закрыв эту щель…
Теперь мне требовалось объясниться с товарищами. Я вкратце рассказал им о том, что я видел. При этом я постоянно оглядывался в серую тишину соседней комнаты. Руки мои тряслись…
Их реакция была нормальной - они стали меня успокаивать. При этом они говорили, что это молнии и тени так играют на полу, что такое бывает, когда моргаешь, что боковое зрение и не такие штуки преподносит… И как бы в завершении этого разговора, Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз! Захлопнул крышку и топнул по ней ногой.
- А если тебе и этого мало, так я сей момент, запечатаю твои придумки, - с этими словами он вышел на крыльцо и тут же вернулся с колесом звездочкой в руках. Почти торжественно и осторожно он положил эту тяжесть на крышку и снова топнул ногой по ней, как бы впечатывая.
Скоро мы стали укладываться спать. Я молча перенес спальный мешок к печке подальше от двери, чтобы не видеть в проеме двери темноты соседней комнаты.
Я долго не мог уснуть. Лежал, прислушиваясь, боясь каждого звука, ловя себя на том, как напрягается все тело…
Товарищи храпели, и этот храп постепенно меня успокаивал. Печь отшелестела последними угольями и погасла, потрещав окалиной остывающей ржавой плиты. Сумерки за окном светлели.
Лежал и думал о том, что какой то важный штрих в последних событиях отсутствовал. Чего то не было, что то должно было случиться, но не произошло… Какое то очень важное, но совсем незаметное событие, встревожила мой разум. Какое??
И уже засыпая, я буквально увидел это! Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз… Звук! Звука падения стула в погребе не было…
Мгновенно вспотев, я вскочил, порвав при этом молнию у спального мешка! Товарищи подняли головы и, заспанные, с недоумением смотрели на меня. Немая сцена длилась несколько секунд…
Я молча смотрел на них и чувствовал, как меня начинает обволакивать нереальная тишина. Ни звука не доносилось с улицы. Птицы, ветер, дождь… Хоть кто нибудь!!!
Слух ловил звуки и не находил ничего, кроме этой тишины…
Тишина давила, буквально заталкивала меня в угол комнаты. Страх, неописуемый страх… Нет, не страх - животный ужас мягко обнял меня и не давал даже вздохнуть…
И тогда я разразился тирадой! Я говорил громко, почти кричал о том, что надо идти, что мы все проспали, что…
Говорил и надеялся.
Надеялся на то, что меня некому больше слушать в этом доме, кроме моих друзей…
III
Собирать рюкзак я решил на улице и, наскоро забросив в него спальный мешок, буквально прошмыгнул мимо погреба на улицу. Так прошмыгнул, что даже выгнулся при этом, будто боясь внезапного прикосновения…
Выскочив на дорогу я чувствовал, как отступают ночные страхи. Улица, милая улица!!! Сырость после дождя была необыкновенная, но я нашел под навесом пару растрескавшихся от старости фанерных ящиков и теперь, разломав их, устроил что то вроде сухой площадки для рюкзака. Несмотря на протесты моих друзей, я развел костер прямо посередине улицы и принялся за приготовление завтрака.
Туман постепенно рассеивался, открывая поселок. Ряд тополей заканчивался сразу за домом. Заканчивался сухим, очень старым, видимо расщепленным молнией, деревом.
Мельком бросив взгляд вдоль улицы, я увидел, нет, скорее почувствовал какое то движение среди крон тополей.
Черно серый какой-то лохматый комок подскакивал в кронах, постепенно приближаясь ко мне. И вот уже среди ветвей ближайшего тополя сильно всплеснуло черно серым и… На забор против меня сел ворон. Грязный, весь какой то облезший он производил отвратительное впечатление.
Я взмахнул рукой, отгоняя эту образину. Бесполезно - только голову наклонил, упершись в меня взглядом мутно красных бусинок глаз.
- Вот это экземпляр! - Сергей вышел на крыльцо и теперь тоже созерцал сие творение.- Давно сидит?
- Только появился. - сказал я сипло и откашлялся.
Сзади снова скрипнуло крыльцо - это из дома вышел Владимир.
- Опа! Орнитология не знает примеров, чтобы дохлые птицы летали! - он изумленно рассматривал ворона.
-Что значит дохлые? - Сергей недоуменно оглянулся.
- Так замерзнуть должен давно - перьев нет, видишь? - Владимир резко выбросил руку в направлении птицы.
И тут произошло то, что заставило нас отпрянуть назад. Видимо испугавшись, ворон стремительно спрыгнул с забора в нашу сторону. Сделал два три прыжка к нам и, остановившись, прокаркал. Прокаркал, как закричал.
Мы замерли. Замер и ворон, сверля нас злобными мутно красными бусинками. Потом, как бы нехотя, повернулся и подскочил в воздух. Свой полет он направил в сторону небольшой горки, что возвышалась на противоположном конце поселка. На фоне её и исчез.
- А что это он не боится? Слышь, орнитолог! - Сергей обращался к Владимиру.
- Людей давно тут нет, вот и хозяйничает. Привык командовать, - Володя озадаченно смотрел на горку.
- А что ест то такая птица? Ту же нет ничего? - теперь уже я заинтересовался странным поведением ворона.
- Это не ворон, а ворона, обыкновенная ворона. Питается на помойках, не брезгует и падалью. Чистильщик, короче - Володя продолжал смотреть на горку.
- Какие помойки?! Все уже давно сгнило и заросло, ты сам видел!
- Ну, значит, падалью питается, мышами, рыбкой мелкой по берегам. Нет витаминов - одни яды, вот и облез, бедолага… - Володя хмуро смотрел уже на меня.
- Все, быстро едим и уходим! Разговорились тут! - Сергей решительно двинулся к костру.
Завтрак прошел в молчании. Ели демонстративно не спеша, но как-то уж рационально-быстро. Как потом оказалось, каждый думал о птице, о тенях от вспышек молний на погребе, моем испуге…
IV
Первым, как всегда, собрал рюкзак Сергей. Немного посидел, наблюдая, как я укладываю вещи, и встал.
- Вас ждать - себя не любить! Я тут пройдусь до конца улицы, поснимаю туман и поселок, а вы догоняйте - у реки жду! - с этими словами он бодро зашагал по улице в конец поселка к реке.
Я, естественно, заторопился и быстро собрал свой рюкзак. Володя собирался в доме.
Я не люблю подгонять товарищей на маршруте, да и выходить, если честно, не спешил - настроение было так себе, не ходовое. Очень хотелось спать. Да и костер надо было как то затушить.
Решил завалить его кусками железок с помойки. И, натаскав несколько листов ржавья, сел у догорающего огня. Володя совсем не торопился.
Солнце уже почти оторвалось от горы и хорошо грело. Я прислонился к рюкзаку и закрыл глаза. Мысли сами собой вернулись к прошедшей ночи… И не заметил, как задремал.
Мне приснился сон, что будто бы я стою в совершенно пустой комнате. И кто то меня зовет по имени. Тихо тихо так зовет. Я мучительно прислушиваюсь, прислушиваюсь….
И просыпаюсь!
На крыльце дома стоял Владимир и молча смотрел на меня. Его вид меня испугал. У него было белое лицо. Совершенно белое лицо - я не думал, что это так страшно. Лицо молча смотрело на меня и показывало рукой в сторону двери. И тут я заметил, что он держит, нет, - судорожно сжимает в другой руке ружьё…
- Иди, там посмотри… - еле шевелились его губы.
- Что, Вов?! Кто там??!! - я шептал, и уже умирал от страха.
- Погреб… Погреб…
И тогда, собрав остатки мужества…
Не было никаких остатков мужества. Были какие-то рваные куски действительности вперемешку с ощущением нереальности происходящего, с диким ужасом осознания, что это происходит со мной, что надо что-то сделать, что сейчас что-то случится невозможное…
Я вошел в дом. Как в воду холодную вошел - замерло всё внутри.
Помню боль в руках - так сильно я сжимал в них ружье…
Помню звон в ушах - тишина опять затопила всё…
Помню хрипы. Хрипы нашего с Вовкой дыхания…
То, что я увидел в комнате…
Колесо звездочка своими острыми углами сняла целую стружку краски с досок крышки погреба, съехав по ней.
Крышка погреба ночью поднималась.
Странно, но мы не выскочили из дома с воплями, а тихо вышли. Молча, закрыли дверь, при этом она как то легко закрылась. Неестественно легко.
Забросили на плечи рюкзаки и, неосознанно стараясь не шуметь, пошли по мокрой траве улицы по следам Сергея. Уходили от дома, неся на плечах ощущение тяжести недоброго взгляда, боясь оглянуться и борясь с желанием заорать от ужаса и кинуться сломя голову прочь…
Сергей ждал нас на небольшом пригорке за мелкой протокой реки. Он даже костерок разжег, спасаясь от комаров.
Мы молча подошли к нему и, скинув рюкзаки, обернулись в сторону поселка.
Туман уже рассеялся окончательно. Улица открылась почти вся, дома были как на ладони, кроме нашего - его загораживали деревья. Дальняя горка еще частично укрывалась клочками тумана. Туман там был какой то тонкий и разноцветный…
Володя долго смотрел в сторону горки, потом полез в рюкзак и, достав бинокль, приложил его к глазам.
Смотрел он долго и все время в одну стороны - на горку. Потом молча передал бинокль мне, кивнув головой в ту сторону.
На склоне горки, ближе к поселку, притулилось маленькое, все в разноцветно облезших и разнокалиберных надгробьях, кладбище.
Туда улетела птица.
V
До перевала мы шли семь дней.
Не повезло нам с погодой - дожди и туманы стали нашими постоянными спутниками. Утро будило нас шелестом капель по тенту палатки, день пеленал наше движение в сети мелкого дождя, вечер накрывал влажными туманами, ночь шептала моросью. А утро снова будило нас шелестом капель… И так день за днем, день за днем…
Река вздулась. Зажатая в тесном ущелье, она затопила все косы грязной водой и буквально «выжала» нас на каменистые, обрывистые склоны окружающих её гор.
Обросшие черным мхом камни этих склонов.... Страшное препятствие. Их грани острые, как ножи - ни опереться, ни ухватиться. Страх не упасть на эти лезвия заставляет рыскать взглядом в поисках точки опоры. Но правильно поставить ногу мешает кедровый стланик. Он закрывает своей влажной и колкой лохматостью вид впереди… Боже сохрани встать на его тонкие, причудливо изогнутые и мокрые ветви - падение будет последним.
Причудливый узор ветвей, как паутина, покрывает все склоны, и нет даже намека на тропу. Животные здесь не ходят - смертельно опасно. Поняли это и мы.
На третий день, измученные до изнеможения, принимаем решение: вверх! Надо подниматься наверх, на хребет, на самые скалы. Подниматься, уходить от реки, уходить из этого каменного черно-зеленого ада!
Этот подъем был очень тяжелым. Мы не устали - мы шли почти мертвыми от усталости. Шли… Мы ползли, подтягиваясь среди камней и веток на руках. Мы рычали от боли и бешенства, когда колени натыкались на ножи камней, притаившихся подо мхом. Мы злобно матерились, когда ноги соскальзывали по пленке мокрого мха-ягеля, и ветви стланика с размаха хлестали по нашим лицам. Мы шипели от бессилия, когда кроны корявых, гнилых зарослей ольхи выливали на нас ведра ледяной воды. Мы судорожно хватались за ветки стланика, отбрасываемые весом рюкзака назад, в пропасть. Мы стояли мокрые среди этих камней, зарослей, переводя и успокаивая дыхание и сердце, набираясь сил… И снова шли, подтягивались, ползли…
Четырнадцать часов прошло с того момента, как мы повернули на подъем….
И мы поднялись! Хребет изогнулся острой кромкой скал - нашему взору открылась долина реки. Гадкая, невыносимо гадкая, там, внизу… Но отсюда сверху она была прекрасна! Мы стояли счастливые и умиротворенные. Снисходительные, как боги. Мокрые, измотанные такие боги… Боги улыбались.
К концу седьмого дня от поселка мы вышли к одинокому чуму. Там жил эвен охотник Анатолий. Давно одинокий, не имеющий своих оленей, он занимался свободной охотой. Летом помогал оленеводам из Оймякона отгонять небольшие стада на колымскую трассу для продажи мяса, а зиму коротал в избушке под перевалом на реку Юдому. Крепенький такой мужик, толковый.
В тот вечер мы долго сидели у него в чуме у костерка. Можно было и на улице, но дождь опять пел свою песню. Разговор был на разные темы. Вопросы он задавал всякие-разные, но слушал как то невнимательно. Это уже потом я понял, в чем тут дело. Анатолий торопился много узнать и услышать - долго не видел людей. Печать одиночества лежала на всем. Дикий беспорядок в чуме на самом деле оказался строгим порядком. Анатолий знал, где и что лежит. Было поразительно видеть, как он, из, казалось бы, кучи хлама, ловко достает спички или иную мелочь.
Разговор плавно перешел на наш маршрут. Мы рассказали ему о том, откуда мы, как ехали, как приехали в поселок, как искали место ночевки, как…
И тут Анатолий очень удивился. Или это был испуг? Он даже отпрянул от меня, когда я начал говорить о крыльце дома.
- Вы заходили в дома? - почти прошептал он.
- Да. Ночевали там в одном… А что? Что такое? - забеспокоился я.
- Вас что, так шофер высадил и уехал? И ничего не говорил? - снова вопрос.
- Да нет же, уехал и всё! - я почувствовал, как морозец опять течет по моей спине.
- Страшно что нибудь было? - Анатолий в упор смотрел на меня.
- Ну, не страшно, а как то жутковато там было… - я уже всерьез стал бояться.
- Мы там не ходим. Стада мимо гоним, мимо поселка не едем - перевалом идем! - Анатолий потянулся за сигаретой - А вы ничего не видели, вам и лучше.
- А что мы должны были видеть? - голос Володи буквально звенел.
- Ну, не видели, да и не видели… - он замолчал.
VI
Утром Анатолий вызвался проводить нас по тропе до перевального озера, мол, там стадо большое стоит и ему надо к бригадиру оленеводов. Погостить, мол, давно не видел. Это было неожиданно и очень кстати, так как существенно ускорялось наше движение.
Вышли мы рано и шли в хорошем темпе. И уже к обеду вдали появилось озеро.
На берегу стояли чумы и палатки, горел костер. Около костра сидели люди. Нам навстречу выскочили собаки, а вслед им из палаток высыпали ребятишки, дети оленеводов.
Мы вошли в лагерь. Нас обступили оленеводы, многие улыбались, похлопывали по плечам, здоровались.
Мы скинули рюкзаки, моих друзей уже тянули в большую палатку - приглашали кушать.
Анатолий присел к костру и о чем-то негромко разговаривал с бригадиром оленеводов. Прислушиваться было бесполезно, да и неловко, - разговор был тихий и шел на эвенском языке.
Но моих знаний эвенского языка вполне хватило, чтобы напрячься, услышав обрывки фраз: «….эрупчукэ кун бикит…, илтэс бучэ… мудавсипты илтэмнэк нэнэрэн… тэгэ» (…очень плохой поселок…, пройти мимо мертвого,… последний он проехал… племя)
Я видимо неловко застыл, прислушиваясь к разговору, а повернувшись, поймал на себе внимательный взгляд бригадира. Нет, скорее взгляд был удивленно напряженным. Медно-красное, в отблесках костра, лицо казалось каменным. Куда исчезла его улыбчивость? Что сказал ему Анатолий?
-Ты понимаешь наш язык? - спросил он.
Чтобы как то сгладить возникшую неловкость я виновато улыбнулся и кивнул.
- Немного совсем.
- Тогда мы будем говорить только по русски, прости, - сказал Анатолий и заулыбался.
Спросить его почему «эрупчукэ кун бикит» и, причем здесь слово «мертвый», я не осмелился.
Вечер в стойбище оленеводов пролетел как один час. Мы снова рассказывали о наших планах, показывали снаряжение, фотоаппаратуру, карты. Нас угощали жареным, вареным, запеченным мясом, лепешками и чаем. Боже, какой был ароматный чай!
Уже утром, собираясь, мы обменялись адресами. Я обещал бригадиру, что вышлю ему карты района и фотографии, что мы делали вечером.
К нам подошел Анатолий.
- Серег, ты мне пришли фотографии тоже! - попросил он.
- Куда? На перевал?! - изумился я.
- Не, ты бригадиру в Томтор отправь, я там зимовать буду. - Анатолий неловко улыбнулся.
Я клятвенно пообещал.
После легкого завтрака наша группа начала движение. Тропа была хорошая, и мы уходили быстро. Нас не провожали.
Уже у границы леса я обернулся, прощаясь взглядом со стойбищем. Одинокая фигурка Анатолия еле виднелась на фоне огромного хребта. Он поднял руку в прощальном приветствии…
* * *
После Нового года я отправил в Томтор все, что обещал, и просил в письме Анатолия ответить. Анатолий написал маленькую, совсем крохотную записку с благодарностью. На следующее письмо, отправленное ему в конце марта, Анатолий не ответил. Важность переписки была невелика и я, почти забыв о ней, спокойно ждал.
Прошло лето. Уже в конце августа я снова написал ему.
И вот, в начале ноября пришло письмо из Томтора. Писал мальчишка - сын бригадира оленеводов.
Я привожу здесь часть этого письма:
«… но снега было тогда много. Толька не смог провести стадо через перевал. И дорогу завалило. Спустился к реке. Моего папку он отправил за солью и помощниками на базу. Сказал, что будет у ржавого балка ждать, корм для оленей там немного есть. Ты там со своими мужиками был - помнишь? Папка быстро обратно ехал. Но наледь на реке началась - в обход поехал. К балку через 5 дней приехали. Толька не стал их ждать - к трассе через поселок погнал стадо. Папка Тольку не догнал - потерял. Стадо нашли у поселка. Нет, за поселком. И там и там стадо было - разбежались олени. Толька совсем пропал. Все искали. Еще люди из бригады приехали искать. Пропал совсем - ни следа нет».
Поиски ни к чему не привели…
Анатолий бесследно исчез в районе поселка в середине марта 2012 года.
«…что тебе одному нельзя видеть.
Не ищи таких мест в одиночку.
С другом их иди.
Они есть, эти места.
Но если ты будешь там один…
Ты обнимешь смерть… - как говорили старые
люди, так я и повторяю. Отстань, пьяный я…»
Из разговора с Гришей Никифоровым, охотником.
Якутия, зимовье Акра, 1959 год.