Литературное обозрение. А.Ю. Чернов, стихи о декабристах. Часть 2.
Эта подборка стихов Андрея Чернова получается почти строго тематической. Прочие советские поэты неоднократно писали о казни декабристов, полностью раскрыв тему веревки и мыла, неоднократно путая времена года, виселицы с ружьями - в общем, ни в чем себе не отказывали. У Чернова тоже много - о казни. Но только - как и все прочее у Чернова - иначе.
Это стихотворение, как и несколько приведенных ранее, опубликовано в сборнике «Оттиск», вышедшем в 1984 году (и почему-то его нет в его более поздних сборниках).
13 июля 1826 года
…А Чернышев взметнул платок - и замер,
Ему привиделось в один момент,
Что бревна отшлифованы под мрамор
И не помост под ними - постамент.
Махнуть - войска увидят то, что скрыто:
Пять покрывал заплещутся у ног,
Пять изваяний встанут из гранита.
Помилуй мя! Он выронил платок.
Когда Рылеев подходил вплотную,
Гранитной крошкой сея по траве,
«Пенька не может выдержать статую!» -
Мелькнуло, затухая, в голове.
Следующее стихотворение - вообще-то не Чернова, а Сергея Муравьева-Апостола, и Чернов здесь выступает как переводчик.
Французские стихи Сергея Муравьева-Апостола
Земным путем пройду до срока
Мечтательно и одиноко,
Неузнанным при свете дня.
Но там, где небо тьмой одето,
В конце пути по вспышке света
Вы опознаете меня.
Запись Мыши об этом переводе и о встрече с этим стихотворением - написана, когда переводчик еще не был Мыши известен.
Интересно, что он был опубликован без имени переводчика - «перевод NN», а написано где-то во время огоньковской экспедиции. По всей видимости, для самого Чернова его авторство как переводчика в этот момент было совершенно неважно.
В комментах к этому посту называют одну из дат публикации перевода - журнал «Огонек», 1989 год, № 4 (февральский, «Огонек» выходил дважды в месяц), статья А. Чернова «Поминовение». (Сама не проверяла, но говорят, что «Огонек» тех лет есть в Сети). Так мы переходим к так называемой экспедиции «Огонька».
Впрочем, совершенно точно есть в Сети его сборник «Длятся ночи декабря» (2007 г.), где вся история экспедиции с чертежами, другими графическими материалами и отчетами экспертизы рассказывается еще раз.
В течение двух лет, с 1987 по 1989 год, так называемая экспедиция «Огонька», то есть 34-летний поэт Андрей Чернов и примкнувшие к нему столь же известные всей стране люди (их имена перечислены в статье, мне они ни тогда, ни сейчас ничего не говорили) искали могилу пятерых казненных декабристов. Нет, речь не о сквере на улице Каховского на бывшем острове Голодае, где к юбилею в 1925 году нашли какие-то гробы и поставили памятник. Общеизвестно, что это место приняли за их могилу по ошибке. Чернов искал настоящую могилу. И утверждает, что нашел.
Фактически он искал то, чего нет: из рассказов свидетелей казни и погребения известно, что там не было ни гробов, ни одежды, зато была известь. Место это было тайным весьма условно - следующие лет 30 после казни его знали - в частности, его знала и посещала вдова Рылеева. А потом оно было потеряно и забыто, протоки между островами засыпали, острова застроили, местность многократно и неузнаваемо поменялась.
И вот этим-то безнадежным с точки зрения здравого смысла делом занялся Чернов. Его энергия и дар убеждения были таковы, что с ним соглашались, помогали, выделяли людей, деньги и технику. Сейчас, оглядываясь назад и перечитывая огоньковскую статью, суммирующую методику поиска и аргументацию Чернова, хочется потрясти головой и спросить, что за бред.
В основе его идеи лежал «расшифрованный нами фрагмент»(с), то есть повесть В. Титова «Уединенный домик на Васильевском». Справедливости ради, этот фрагмент расшифровала еще Ахматова. Автор повести писал, что ее сюжет рассказал ему Пушкин, он же вносил некоторую редактуру в текст. Действие повести происходит, как видно из названия, на задах Васильевского острова, и описывает эти самые зады. Но «это жжжж неспроста», и руками Титова Пушкин зашифровал в описании местности описание окрестностей места захоронения декабристов. Некоторые исследователи идут еще дальше и утверждают, что автор «Уединенного домика» - не Титов, а сам Пушкин, а Титов - просто плагиатор. (Справедливости ради, ни Чернов, ни Ахматова этого как раз не утверждали.)
Второй частью обоснования были рисунки Пушкина, наложенные на старые планы этой части Петербурга. Один из них относится к рукописи «Ариона», стихотворения, которое традиционно возводят к посещению Пушкиным этой могилы. И еще два пейзажа, примерно сходных с первым.
Для работы со всеми этими документами Чернову были нужны подлинные рукописи Пушкина. И, понимаете, он их получил. Более того, некоторые страницы копировал с применением различных технических средств: в инфракрасном свете и как-то еще - для того чтобы прочитать плохо видную и к тому же залитую кляксой надпись. Не знаю, всем ли понятна специфика происходящего. Понимаете, приходит молодой человек к заведующему рукописным отделом ИРЛИ (Пушкинского дома) и говорит: Здравствуйте, я поэт Андрей Чернов. Мне нужны такие-то подлинные рукописи Пушкина (называет шифры), чтобы скопировать их таким-то и таким-то способом. - Вам зачем? - осторожно спрашивает заведующий. - Я ищу могилу декабристов, - отвечает Чернов. - Только мне их надо забрать, чтобы отвезти на исследование.
…И ему - дают. Понимаете, граждане, ему подлинные рукописи Пушкина дают, причем на вынос. А не принимают его за городского сумасшедшего. (Потому что он не сумасшедший, он одержимый.)
Потом они совмещали рисунки, планы и современные карты, а потом отправились искать получившуюся точку. Точка оказалась на Васильевском острове, на территории военного судоремонтного завода «Алмаз». Как легко догадаться, режимного предприятия. Да, его пустили внутрь. Да, руководство завода выделило ему рабочих и технику. К счастью, искомая точка была не внутри какого-то из корпусов, а где-то во дворе, под стеной. Чернов и местные работяги принялись бурить. Какое-то количество времени они потратили впустую, потому что что-то не сходилось с картами. Потом все-таки попали. Взяли какое-то количество проб грунта и отдали эти пробы на судебно-медицинскую экспертизу. В пробах нашлась органика, известь и человеческий зуб. Эти результаты и были изложены в упомянутой выше статье в «Огоньке».
Далеко не все специалисты признали истинными результаты экспедиции Чернова. В частности, Марина Вершевская, историк, сотрудница музея Петропавловской крепости, отзывалась об этом очень резко: «Что доказывает пятно белка? Мало ли где у нас в городе можно найти пятно белка?» Она же рассказывала мне, что когда Чернов докладывал о результатах то ли в Музее, то ли на декабристской секции при нем, очень многие критиковали его за бездоказательность. Они безусловно правы, доказательная база и правда очень странна.
Получив результаты экспертизы, Чернов пригласил на закрытый военный завод «Алмаз» священника. Его пустили. Над шурфом священник служил панихиду по пяти казненным декабристам (на всякий случай напоминаю, дело происходит в самом начале 1989 года). Под впечатлением всего этого сотрудники завода «Алмаз» поставили на этом месте памятник - на свои собственные средства. Судя по внешнему виду памятника, в его изготовлении принимали участие деловые партнеры и поставщики завода, сам Чернов пишет, что материал памятника - одна из гранитных ступеней здания Биржи на Васильевском острове.
Военный судоремонтный завод «Алмаз» в Петербурге по-прежнему существует и действует. Попасть на его территорию по понятным причинам или нельзя, или очень сложно. Но, судя по фотографиям в Сети, памятник цел и присмотрен, и кто-то из сотрудников высаживает цветы в вазонах - наверное, так же, как кто-то из сотрудников Артиллерийского музея на Кронверке сажает цветы у обелиска на месте казни на валу. Потому что это теперь и их история тоже.
Передо мной лежит вырезка из того самого номера «Огонька», я сохранила статью и хорошо помню первое впечатление от ее прочтения. Тридцать лет спустя впечатление от прочтения не изменилось, несмотря на всю явную для меня неубедительность исходных аргументов. Они существуют для меня как-то отдельно: вся эта фантастическая пушкинистика - и таблица элементов в анализе проб, белок, зуб и известь. Вне зависимости от того, что рисовал Пушкин и описывал Титов. И ледяной звездный ветер, который хлещет с этих страниц, все тот же. Я помню его тогда и встречала потом. Должно быть, холод этого ветра коснулся заведующего отделом рукописей Пушкинского дома, директора завода «Алмаз», рабочих, судмедэксперта, которого уговорили сделать анализ. Дух веет, где хочет. Это был огромный год, в нем было много ветра. Я не знаю, что на самом деле нашел Чернов. Не знаю, что за портал он открыл, какая правда врывается к нам и 30 лет спустя через эти строки?..
Понятно, что этим поискам было отдано много не только времени и труда, но и душевных сил самого человека. Следы всего этого видны следующие по меньшей мере 10 лет и в творчестве Чернова, в частности, в поэме «Остров на прибрежьи»¸ начатой в 1987 году и редактировавшейся по крайней мере до 2017 года. Поэма огромна, и из множества тем и смыслов, которые затрагиваются в ней (а чего там только нет, полностью ее можно посмотреть в том же сборнике «Длятся ночи декабря», который есть в Сети), мы выбрали только отрывки по теме. Но и их немало.
Отрывки из поэмы «Остров на прибрежьи» (1987-2007)
5
Зачем они стояли в декабре,
как мальчики пылая и робея?
Зачем тогда построились в каре
вокруг Петра? Была ли в том идея
восстания? Повстанец-молодец
идет на площадь, чтоб ввязаться в драку
и прет на приступ: крепость ли, дворец -
ему какая разница? - в атаку!
Стояли час. И два. И три. И пять.
Прошли сквозь Зимний и сейчас отдали.
Еще не поздно было начинать
rеvolution. А все-таки стояли
напротив оробевшего врага -
чего стоят? - почти на самой кромке
разумного. Каленая пурга
лизала плоским пламенем поземки
их сапоги. При чем тут Трубецкой?
При чем тут сколько? Много или мало, -
каре не атакует. Это строй
для обороны. Пуля в генерала -
еще не довод. Присягнул Сенат,
и поздно, поздно... Экая дешевка
палить в своих, когда стоит парад
свободы, или, скажем, забастовка
военных. Так в 20-м, в октябре -
семеновцы... А если длить примеры,
еще при Алексее и Петре
в своих скитах стояли староверы.
Горели, но стояли. И металл
крестов нательных прожигал скрижали.
Так Гефсиманский Праведник стоял,
когда легионеры набежали.
7
И все же
оглянемся на площадь: вот Сенат,
он был под самой крышею украшен
Весами Правосудья. Говорят,
когда на площадь повалили наши,
кто был порасторопней, из низов,
сюда для обозрения взобрался.
А пушки били вверх. И с тех весов
торчало человеческое мясо.
Левее - царь на финском валуне,
Исаакий монументом долгострою
(поскольку прежний был на плывуне
да так и развалился сам собою).
Ладьей на фланге знаменитый дом
Лобанова. А там свободным полем
назад к Сенату. И возьмем конем.
Он по прямой не может, а глаголем
бьет даже крепость. Шах. И снова шах.
И не указ плешивый и усатый
простывшему на этих площадях,
под сквер задрапированных цитатой.
Ему-то что? Знакомые места.
А площадь даже чересчур знакома,
и там, где никакого нет моста,
пойдет себе до Пушкинского Дома,
решившийся, пересечет черту,
и отряхнет летейское томленье,
и с мужиком столкуется в порту,
и поплывет в известном направленьи
под всполохи негаданной грозы,
пробормотавшей орудийным басом
о том, что бутафорские весы
вновь загрузили человечьим мясом.
IX
Пиши да выраженья выбирай.
Мы не чета французам или туркам,
их бин у нас - народность...
Николай
был, подражая бабке, драматургом.
Перебираясь в Царское Село,
на лоне незначительной природы
он громоздил завистникам назло
почти державинские обороты.
Он в людях понимал и в лошадях,
Но где тот зал на сорок миллионов?
И он играл на римских площадях
за неименьем римских стадионов.
И, распушив гвардейские усы
и домиком остзейским сдвинув бровки,
писал, писал (порой не без слезы)
что? - всенародные инсценировки.
На среду: взять от каждого полку
по взводу их да по две роты наших -
в одно каре (он был не глуп) - к носку
носок - и на колено. В память павших
читать на литургии литию
по убиенным за царя и веру -
уж если ограничился пятью,
блюди себя. Придраться к офицеру,
четвертого в шеренге наградить,
а, впрочем, лучше третьего. Тогда же
митрополиту площадь окропить,
императрице ехать в экипаже -
клин клином - возле статуи Петра
орудья с передков и непременно
всем строем троекратное ура
кричать в честь избавления от плена
крамолы бунта. А на вторник то,
что будет посильней, чем все премьеры,
все ваши бенефисы... жаль, никто
его там не увидит... для примера
конечно бы не худо наблюдать
и самому, но это неудобно:
у нас под петлей любят оскорблять.
С них станется. Он расписал подробно
куда, кому, и вслед за кем, и как,
и как прибить табличку с именами,
но тут Сперанский влез: нельзя никак
табличку! Почему же? В каждом храме
такая... Ну и что?.. Ах да, Пилат...
Гляди, куда каналья намекает.
Чуть увлечешься - каждый попрекает.
Тем лучше. Пусть инкогнито висят.
X
Что значит жизнь, когда отворена
и хлещет на булыжник, как из жерла?
Какая там заря, когда цена
за пораженье - даже и не жертва,
а только унижение. При всей
возвышенности цели в перекрестных
допросах выгораживать друзей,
и выдавать других... И старцев постных
просить о снисхождении, потом
сознаться в преступлениях, в которых
ни сном, ни духом, но стоять на том
и утверждаться в самооговорах.
А тот: не ведаю... не говорил...
не вовлекал... Мальчишки, аматеры,
они сойдут, но если хватит сил,
сойдутся бородаты и матеры.
Один опять возьмет под козырек,
а тот ему в ответ земным поклоном...
За что? За то, что в Общество вовлек
и этим спас, когда я был зеленым
юнцом... И, вероятно, не у них
нам спрашивать, в чем все-таки причина,
что минет век, и посреди живых
такая заведется бесовщина,
такие типы... Что там Николай?
Он был весьма интеллигентным немцем.
Умоемся кровищей через край.
И оботрем кровавым полотенцем.
XIV
Конечно, император не Пилат.
Вот так и выдать мертвые тела
для погребенья родственникам? - дудки!
Невольник доли, в чем-то либерал,
он все-таки пока в своем рассудке.
Он помнит: подпоручишко, щенок,
затеет с флигель-адъютантом драться,
под пулю сунет жиденький висок -
и поделом! - еще при жизни братца
такое было, ну а что потом?
Потом они потребуют собраться
на кладбище. Четыреста одних
карет. Переверни - и баррикада,
за гробом как-никак проходит цвет
крамолы... Нет, нам этого не надо.
Венки да речи, слезы да стишки,
клянемся честью, мол, и все такое -
на, выкуси! - всех пятерых в мешки
да в извести поблизости с рекою -
и заровнять.
...Ну кто виновен, кто
знал, что в срок откроется и это,
когда войдет в расстрелянном пальто
немая тень беспечного поэта
и позовет.
И счастье, что она,
вдова, гадая, где его могила,
в его вину поверила сполна,
не к жертве, а к герою приходила,
и где другая у немой черты
цветы сажала, место примечая,
она рвала могильные цветы
и шла сквозь город в гроздьях иван-чая.
Вы с рынка, анандревна? ваш букет,
он вам к лицу, заметим по-старинке, -
опять-таки поклонники?.. Ах, нет,
мы промахнулись - все-таки на рынке?
На берегу пустынных волн. И тут
как громом: говорил тебе когда-то,
гляди - во глубине сибирских руд -
по интонации самоцитата.
Кто это, муж? А может, Мандельштам?
Гляди, гляди, аукается славно:
на бе-ре-гу пу-стын-ных волн - а там
во глу-би-не си-бир-ских руд?.. Забавно,
к чему бы вдруг? И поздно, как во сне,
увидеть все... О Господи, как просто:
на берегу, потом во глубине,
и тоже без креста и вне погоста.
Так, значит, то и это - это здесь.
И как ни холодно, как ни постыло,
а все-таки придется впредь и днесь...
И выжить, и сказать, что это было.
Ей в ад сойти - привычно, как в метро.
Облаяли? Такую не облаешь.
Перо не шпага - потому перо
над головой - захочешь - не сломаешь.
…Но это еще не все. Есть еще маленькое стихотворение из книги-альбома «Азбука СПб». Она представляет из себя альбом с видами Петербурга и короткими стихами Чернова, расположенными по алфавиту. (Хочу такую книжку!)
В книге есть еще стихи по теме, но мы приведем одно, строго тематическое. В сети книжка есть, вот она, я не удержалась и прочитала ее всю, рекомендую.
Кронверк
Пора листопада. Потом - листопала,
Полёт пятипалый до самого вала
Туда, где уже переломлен клинок,
Где запах костра и пеньковый венок.
(1995)
И последнее по времени из написанных стихотворение (но мы совершенно не поручимся, что последнее у Чернова по этой теме):
ДЕКАБРИСТ
У Сената намерзнешься, не атакуя,
И пожалте - от Нерчинска до Акатуя,
Где прикрытый тобою Леонтьишко Дубельт
Циркуляром по темечку приголубит.
Собирайся, свободы рассеянной паства,
И кедровник валить и крепить государство,
И шептать-поминать, мол, Россия-Расея -
Всё зелёнка от Терека до Енисея.
По грибам да орехам, грехам да огрехам,
Век железно проехал по собственным вехам.
Ах, когда-нибудь мы это дело отметим.
Ну, пускай не в Двадцатом, пускай в Двадцать третьем.
(2000)
Это стихотворение, как и несколько приведенных ранее, опубликовано в сборнике «Оттиск», вышедшем в 1984 году (и почему-то его нет в его более поздних сборниках).
13 июля 1826 года
…А Чернышев взметнул платок - и замер,
Ему привиделось в один момент,
Что бревна отшлифованы под мрамор
И не помост под ними - постамент.
Махнуть - войска увидят то, что скрыто:
Пять покрывал заплещутся у ног,
Пять изваяний встанут из гранита.
Помилуй мя! Он выронил платок.
Когда Рылеев подходил вплотную,
Гранитной крошкой сея по траве,
«Пенька не может выдержать статую!» -
Мелькнуло, затухая, в голове.
Следующее стихотворение - вообще-то не Чернова, а Сергея Муравьева-Апостола, и Чернов здесь выступает как переводчик.
Французские стихи Сергея Муравьева-Апостола
Земным путем пройду до срока
Мечтательно и одиноко,
Неузнанным при свете дня.
Но там, где небо тьмой одето,
В конце пути по вспышке света
Вы опознаете меня.
Запись Мыши об этом переводе и о встрече с этим стихотворением - написана, когда переводчик еще не был Мыши известен.
Интересно, что он был опубликован без имени переводчика - «перевод NN», а написано где-то во время огоньковской экспедиции. По всей видимости, для самого Чернова его авторство как переводчика в этот момент было совершенно неважно.
В комментах к этому посту называют одну из дат публикации перевода - журнал «Огонек», 1989 год, № 4 (февральский, «Огонек» выходил дважды в месяц), статья А. Чернова «Поминовение». (Сама не проверяла, но говорят, что «Огонек» тех лет есть в Сети). Так мы переходим к так называемой экспедиции «Огонька».
Впрочем, совершенно точно есть в Сети его сборник «Длятся ночи декабря» (2007 г.), где вся история экспедиции с чертежами, другими графическими материалами и отчетами экспертизы рассказывается еще раз.
В течение двух лет, с 1987 по 1989 год, так называемая экспедиция «Огонька», то есть 34-летний поэт Андрей Чернов и примкнувшие к нему столь же известные всей стране люди (их имена перечислены в статье, мне они ни тогда, ни сейчас ничего не говорили) искали могилу пятерых казненных декабристов. Нет, речь не о сквере на улице Каховского на бывшем острове Голодае, где к юбилею в 1925 году нашли какие-то гробы и поставили памятник. Общеизвестно, что это место приняли за их могилу по ошибке. Чернов искал настоящую могилу. И утверждает, что нашел.
Фактически он искал то, чего нет: из рассказов свидетелей казни и погребения известно, что там не было ни гробов, ни одежды, зато была известь. Место это было тайным весьма условно - следующие лет 30 после казни его знали - в частности, его знала и посещала вдова Рылеева. А потом оно было потеряно и забыто, протоки между островами засыпали, острова застроили, местность многократно и неузнаваемо поменялась.
И вот этим-то безнадежным с точки зрения здравого смысла делом занялся Чернов. Его энергия и дар убеждения были таковы, что с ним соглашались, помогали, выделяли людей, деньги и технику. Сейчас, оглядываясь назад и перечитывая огоньковскую статью, суммирующую методику поиска и аргументацию Чернова, хочется потрясти головой и спросить, что за бред.
В основе его идеи лежал «расшифрованный нами фрагмент»(с), то есть повесть В. Титова «Уединенный домик на Васильевском». Справедливости ради, этот фрагмент расшифровала еще Ахматова. Автор повести писал, что ее сюжет рассказал ему Пушкин, он же вносил некоторую редактуру в текст. Действие повести происходит, как видно из названия, на задах Васильевского острова, и описывает эти самые зады. Но «это жжжж неспроста», и руками Титова Пушкин зашифровал в описании местности описание окрестностей места захоронения декабристов. Некоторые исследователи идут еще дальше и утверждают, что автор «Уединенного домика» - не Титов, а сам Пушкин, а Титов - просто плагиатор. (Справедливости ради, ни Чернов, ни Ахматова этого как раз не утверждали.)
Второй частью обоснования были рисунки Пушкина, наложенные на старые планы этой части Петербурга. Один из них относится к рукописи «Ариона», стихотворения, которое традиционно возводят к посещению Пушкиным этой могилы. И еще два пейзажа, примерно сходных с первым.
Для работы со всеми этими документами Чернову были нужны подлинные рукописи Пушкина. И, понимаете, он их получил. Более того, некоторые страницы копировал с применением различных технических средств: в инфракрасном свете и как-то еще - для того чтобы прочитать плохо видную и к тому же залитую кляксой надпись. Не знаю, всем ли понятна специфика происходящего. Понимаете, приходит молодой человек к заведующему рукописным отделом ИРЛИ (Пушкинского дома) и говорит: Здравствуйте, я поэт Андрей Чернов. Мне нужны такие-то подлинные рукописи Пушкина (называет шифры), чтобы скопировать их таким-то и таким-то способом. - Вам зачем? - осторожно спрашивает заведующий. - Я ищу могилу декабристов, - отвечает Чернов. - Только мне их надо забрать, чтобы отвезти на исследование.
…И ему - дают. Понимаете, граждане, ему подлинные рукописи Пушкина дают, причем на вынос. А не принимают его за городского сумасшедшего. (Потому что он не сумасшедший, он одержимый.)
Потом они совмещали рисунки, планы и современные карты, а потом отправились искать получившуюся точку. Точка оказалась на Васильевском острове, на территории военного судоремонтного завода «Алмаз». Как легко догадаться, режимного предприятия. Да, его пустили внутрь. Да, руководство завода выделило ему рабочих и технику. К счастью, искомая точка была не внутри какого-то из корпусов, а где-то во дворе, под стеной. Чернов и местные работяги принялись бурить. Какое-то количество времени они потратили впустую, потому что что-то не сходилось с картами. Потом все-таки попали. Взяли какое-то количество проб грунта и отдали эти пробы на судебно-медицинскую экспертизу. В пробах нашлась органика, известь и человеческий зуб. Эти результаты и были изложены в упомянутой выше статье в «Огоньке».
Далеко не все специалисты признали истинными результаты экспедиции Чернова. В частности, Марина Вершевская, историк, сотрудница музея Петропавловской крепости, отзывалась об этом очень резко: «Что доказывает пятно белка? Мало ли где у нас в городе можно найти пятно белка?» Она же рассказывала мне, что когда Чернов докладывал о результатах то ли в Музее, то ли на декабристской секции при нем, очень многие критиковали его за бездоказательность. Они безусловно правы, доказательная база и правда очень странна.
Получив результаты экспертизы, Чернов пригласил на закрытый военный завод «Алмаз» священника. Его пустили. Над шурфом священник служил панихиду по пяти казненным декабристам (на всякий случай напоминаю, дело происходит в самом начале 1989 года). Под впечатлением всего этого сотрудники завода «Алмаз» поставили на этом месте памятник - на свои собственные средства. Судя по внешнему виду памятника, в его изготовлении принимали участие деловые партнеры и поставщики завода, сам Чернов пишет, что материал памятника - одна из гранитных ступеней здания Биржи на Васильевском острове.
Военный судоремонтный завод «Алмаз» в Петербурге по-прежнему существует и действует. Попасть на его территорию по понятным причинам или нельзя, или очень сложно. Но, судя по фотографиям в Сети, памятник цел и присмотрен, и кто-то из сотрудников высаживает цветы в вазонах - наверное, так же, как кто-то из сотрудников Артиллерийского музея на Кронверке сажает цветы у обелиска на месте казни на валу. Потому что это теперь и их история тоже.
Передо мной лежит вырезка из того самого номера «Огонька», я сохранила статью и хорошо помню первое впечатление от ее прочтения. Тридцать лет спустя впечатление от прочтения не изменилось, несмотря на всю явную для меня неубедительность исходных аргументов. Они существуют для меня как-то отдельно: вся эта фантастическая пушкинистика - и таблица элементов в анализе проб, белок, зуб и известь. Вне зависимости от того, что рисовал Пушкин и описывал Титов. И ледяной звездный ветер, который хлещет с этих страниц, все тот же. Я помню его тогда и встречала потом. Должно быть, холод этого ветра коснулся заведующего отделом рукописей Пушкинского дома, директора завода «Алмаз», рабочих, судмедэксперта, которого уговорили сделать анализ. Дух веет, где хочет. Это был огромный год, в нем было много ветра. Я не знаю, что на самом деле нашел Чернов. Не знаю, что за портал он открыл, какая правда врывается к нам и 30 лет спустя через эти строки?..
Понятно, что этим поискам было отдано много не только времени и труда, но и душевных сил самого человека. Следы всего этого видны следующие по меньшей мере 10 лет и в творчестве Чернова, в частности, в поэме «Остров на прибрежьи»¸ начатой в 1987 году и редактировавшейся по крайней мере до 2017 года. Поэма огромна, и из множества тем и смыслов, которые затрагиваются в ней (а чего там только нет, полностью ее можно посмотреть в том же сборнике «Длятся ночи декабря», который есть в Сети), мы выбрали только отрывки по теме. Но и их немало.
Отрывки из поэмы «Остров на прибрежьи» (1987-2007)
5
Зачем они стояли в декабре,
как мальчики пылая и робея?
Зачем тогда построились в каре
вокруг Петра? Была ли в том идея
восстания? Повстанец-молодец
идет на площадь, чтоб ввязаться в драку
и прет на приступ: крепость ли, дворец -
ему какая разница? - в атаку!
Стояли час. И два. И три. И пять.
Прошли сквозь Зимний и сейчас отдали.
Еще не поздно было начинать
rеvolution. А все-таки стояли
напротив оробевшего врага -
чего стоят? - почти на самой кромке
разумного. Каленая пурга
лизала плоским пламенем поземки
их сапоги. При чем тут Трубецкой?
При чем тут сколько? Много или мало, -
каре не атакует. Это строй
для обороны. Пуля в генерала -
еще не довод. Присягнул Сенат,
и поздно, поздно... Экая дешевка
палить в своих, когда стоит парад
свободы, или, скажем, забастовка
военных. Так в 20-м, в октябре -
семеновцы... А если длить примеры,
еще при Алексее и Петре
в своих скитах стояли староверы.
Горели, но стояли. И металл
крестов нательных прожигал скрижали.
Так Гефсиманский Праведник стоял,
когда легионеры набежали.
7
И все же
оглянемся на площадь: вот Сенат,
он был под самой крышею украшен
Весами Правосудья. Говорят,
когда на площадь повалили наши,
кто был порасторопней, из низов,
сюда для обозрения взобрался.
А пушки били вверх. И с тех весов
торчало человеческое мясо.
Левее - царь на финском валуне,
Исаакий монументом долгострою
(поскольку прежний был на плывуне
да так и развалился сам собою).
Ладьей на фланге знаменитый дом
Лобанова. А там свободным полем
назад к Сенату. И возьмем конем.
Он по прямой не может, а глаголем
бьет даже крепость. Шах. И снова шах.
И не указ плешивый и усатый
простывшему на этих площадях,
под сквер задрапированных цитатой.
Ему-то что? Знакомые места.
А площадь даже чересчур знакома,
и там, где никакого нет моста,
пойдет себе до Пушкинского Дома,
решившийся, пересечет черту,
и отряхнет летейское томленье,
и с мужиком столкуется в порту,
и поплывет в известном направленьи
под всполохи негаданной грозы,
пробормотавшей орудийным басом
о том, что бутафорские весы
вновь загрузили человечьим мясом.
IX
Пиши да выраженья выбирай.
Мы не чета французам или туркам,
их бин у нас - народность...
Николай
был, подражая бабке, драматургом.
Перебираясь в Царское Село,
на лоне незначительной природы
он громоздил завистникам назло
почти державинские обороты.
Он в людях понимал и в лошадях,
Но где тот зал на сорок миллионов?
И он играл на римских площадях
за неименьем римских стадионов.
И, распушив гвардейские усы
и домиком остзейским сдвинув бровки,
писал, писал (порой не без слезы)
что? - всенародные инсценировки.
На среду: взять от каждого полку
по взводу их да по две роты наших -
в одно каре (он был не глуп) - к носку
носок - и на колено. В память павших
читать на литургии литию
по убиенным за царя и веру -
уж если ограничился пятью,
блюди себя. Придраться к офицеру,
четвертого в шеренге наградить,
а, впрочем, лучше третьего. Тогда же
митрополиту площадь окропить,
императрице ехать в экипаже -
клин клином - возле статуи Петра
орудья с передков и непременно
всем строем троекратное ура
кричать в честь избавления от плена
крамолы бунта. А на вторник то,
что будет посильней, чем все премьеры,
все ваши бенефисы... жаль, никто
его там не увидит... для примера
конечно бы не худо наблюдать
и самому, но это неудобно:
у нас под петлей любят оскорблять.
С них станется. Он расписал подробно
куда, кому, и вслед за кем, и как,
и как прибить табличку с именами,
но тут Сперанский влез: нельзя никак
табличку! Почему же? В каждом храме
такая... Ну и что?.. Ах да, Пилат...
Гляди, куда каналья намекает.
Чуть увлечешься - каждый попрекает.
Тем лучше. Пусть инкогнито висят.
X
Что значит жизнь, когда отворена
и хлещет на булыжник, как из жерла?
Какая там заря, когда цена
за пораженье - даже и не жертва,
а только унижение. При всей
возвышенности цели в перекрестных
допросах выгораживать друзей,
и выдавать других... И старцев постных
просить о снисхождении, потом
сознаться в преступлениях, в которых
ни сном, ни духом, но стоять на том
и утверждаться в самооговорах.
А тот: не ведаю... не говорил...
не вовлекал... Мальчишки, аматеры,
они сойдут, но если хватит сил,
сойдутся бородаты и матеры.
Один опять возьмет под козырек,
а тот ему в ответ земным поклоном...
За что? За то, что в Общество вовлек
и этим спас, когда я был зеленым
юнцом... И, вероятно, не у них
нам спрашивать, в чем все-таки причина,
что минет век, и посреди живых
такая заведется бесовщина,
такие типы... Что там Николай?
Он был весьма интеллигентным немцем.
Умоемся кровищей через край.
И оботрем кровавым полотенцем.
XIV
Конечно, император не Пилат.
Вот так и выдать мертвые тела
для погребенья родственникам? - дудки!
Невольник доли, в чем-то либерал,
он все-таки пока в своем рассудке.
Он помнит: подпоручишко, щенок,
затеет с флигель-адъютантом драться,
под пулю сунет жиденький висок -
и поделом! - еще при жизни братца
такое было, ну а что потом?
Потом они потребуют собраться
на кладбище. Четыреста одних
карет. Переверни - и баррикада,
за гробом как-никак проходит цвет
крамолы... Нет, нам этого не надо.
Венки да речи, слезы да стишки,
клянемся честью, мол, и все такое -
на, выкуси! - всех пятерых в мешки
да в извести поблизости с рекою -
и заровнять.
...Ну кто виновен, кто
знал, что в срок откроется и это,
когда войдет в расстрелянном пальто
немая тень беспечного поэта
и позовет.
И счастье, что она,
вдова, гадая, где его могила,
в его вину поверила сполна,
не к жертве, а к герою приходила,
и где другая у немой черты
цветы сажала, место примечая,
она рвала могильные цветы
и шла сквозь город в гроздьях иван-чая.
Вы с рынка, анандревна? ваш букет,
он вам к лицу, заметим по-старинке, -
опять-таки поклонники?.. Ах, нет,
мы промахнулись - все-таки на рынке?
На берегу пустынных волн. И тут
как громом: говорил тебе когда-то,
гляди - во глубине сибирских руд -
по интонации самоцитата.
Кто это, муж? А может, Мандельштам?
Гляди, гляди, аукается славно:
на бе-ре-гу пу-стын-ных волн - а там
во глу-би-не си-бир-ских руд?.. Забавно,
к чему бы вдруг? И поздно, как во сне,
увидеть все... О Господи, как просто:
на берегу, потом во глубине,
и тоже без креста и вне погоста.
Так, значит, то и это - это здесь.
И как ни холодно, как ни постыло,
а все-таки придется впредь и днесь...
И выжить, и сказать, что это было.
Ей в ад сойти - привычно, как в метро.
Облаяли? Такую не облаешь.
Перо не шпага - потому перо
над головой - захочешь - не сломаешь.
…Но это еще не все. Есть еще маленькое стихотворение из книги-альбома «Азбука СПб». Она представляет из себя альбом с видами Петербурга и короткими стихами Чернова, расположенными по алфавиту. (Хочу такую книжку!)
В книге есть еще стихи по теме, но мы приведем одно, строго тематическое. В сети книжка есть, вот она, я не удержалась и прочитала ее всю, рекомендую.
Кронверк
Пора листопада. Потом - листопала,
Полёт пятипалый до самого вала
Туда, где уже переломлен клинок,
Где запах костра и пеньковый венок.
(1995)
И последнее по времени из написанных стихотворение (но мы совершенно не поручимся, что последнее у Чернова по этой теме):
ДЕКАБРИСТ
У Сената намерзнешься, не атакуя,
И пожалте - от Нерчинска до Акатуя,
Где прикрытый тобою Леонтьишко Дубельт
Циркуляром по темечку приголубит.
Собирайся, свободы рассеянной паства,
И кедровник валить и крепить государство,
И шептать-поминать, мол, Россия-Расея -
Всё зелёнка от Терека до Енисея.
По грибам да орехам, грехам да огрехам,
Век железно проехал по собственным вехам.
Ах, когда-нибудь мы это дело отметим.
Ну, пускай не в Двадцатом, пускай в Двадцать третьем.
(2000)