38
Иван Иванович Столичный
Стал тридцать восемь, разжирел,
Не скачет больше юной птичкой,
Завален грудой важных дел,
Сидит, не пикая, в столице
Довольный долей и судьбой,
Но море голубое снится,
И пляж, и девушки гурьбой.
Как он, блондин голубоглазый,
Повеса бравый и поэт,
Всех девушек спасает сразу,
Для каждой написав сонет,
Который - каждой! - лунной ночью
Читает в страсти забытьи,
Да так, что девушки стрекочут
В желаньи крылышки свои
Отдать в Ивановы объятья,
Чтоб медномускульный атлет
Срывал покровы с них и платья
На протяженьи долгих лет...
И, на летах, Иван, со вздохом
Теряет сна златую нить.
Нет, в тридцать восемь жить неплохо,
Но до чего же плохо жить!
И с этой мыслею к Ивану
Приходят нега и покой.
Он молча воду пьет из крана,
Живот поглаживает свой,
И, коротко вздохнув, ложится,
Подвинув наглого кота.
И море прекращает сниться,
И с ним уходит суета.
Стал тридцать восемь, разжирел,
Не скачет больше юной птичкой,
Завален грудой важных дел,
Сидит, не пикая, в столице
Довольный долей и судьбой,
Но море голубое снится,
И пляж, и девушки гурьбой.
Как он, блондин голубоглазый,
Повеса бравый и поэт,
Всех девушек спасает сразу,
Для каждой написав сонет,
Который - каждой! - лунной ночью
Читает в страсти забытьи,
Да так, что девушки стрекочут
В желаньи крылышки свои
Отдать в Ивановы объятья,
Чтоб медномускульный атлет
Срывал покровы с них и платья
На протяженьи долгих лет...
И, на летах, Иван, со вздохом
Теряет сна златую нить.
Нет, в тридцать восемь жить неплохо,
Но до чего же плохо жить!
И с этой мыслею к Ивану
Приходят нега и покой.
Он молча воду пьет из крана,
Живот поглаживает свой,
И, коротко вздохнув, ложится,
Подвинув наглого кота.
И море прекращает сниться,
И с ним уходит суета.