Christmas story
Автобус запаздывал. Это самая дешевая компания, ну и сервис соответствующий. Водила из Вермонта решился проехать через вечерний Гарлем. Чистый садомазохизм. Втянув голову в плечи, отчаянно озираясь по сторонам, он наконец-то вывел автобус в центр Манхэттена. А вот и 42-я. Теперь вниз, А-трейн, пересадка на W4, экспресс до Kings Highway, пару десятков блоков пешком - и я вваливаюсь в, увы, заднюю дверь весьма дорогого кабарэ - здесь я работаю.
- Всем привет! - и вниз по лестнице, бегом, куртку, фартук, перчатки - вот он, мой агрегат, паром, брызгами, звоном стекла встречает меня. Я - мойщик посуды. А что, если хотите, не последнее лицо здесь. Ну, куда деваться всему кабарэ, со всеми посетителями и варьете впридачу, без меня? Только и слышишь:
- Саня, давай! Маленькие тарелки! Железо! Блюда - 26 штук! Саня - наверх! Саня - вниз! - Фигаро, Фигаро, Фигаро... Тем более, что все дороги проходят через мойку, и значит, там - подхватить поднос, здесь - пропустить торт, налету принять бокалы, успеть заметить хозяина и поздороваться с ним, а иногда, иногда! - даже девчонки из варьете спускаются. Тут уж работа останавливается: все во фрунт!
Ребята подобрались веселые, живые. Но сегодня что-то через силу улыбается мне, шутится вполсмеха, не отпускает.
Наша последняя встреча закончилась не очень хорошо. Так уж вышло, что ей приходится жить далеко, за триста миль с гаком, в далеком, холодном Массачусете. Временно, конечно, временно, уcпокаиваем мы себя. Но с каждой встречей - все тяжелей. И мне - да я потерплю, а вот ей...
- Я не люблю Марусю.
- Почему?
- Не знаю. Ты у меня хороший мальчик, а Маруся плохая.
Что тут возразишь? Сердцу, как говорится, не прикажешь.
Два моих выходных пролетели молнией. Мы гуляли до сурика на щеках по морозной, русской метели. Заходили в кафе, долго сидели там, греясь. Я - кофе и сигарету, конечно. Она - мороженое.
- Когда ты заработаешь денег, мы купим телевизор, и будем смотреть все-все-все, ты и я, да?
- Конечно!
- Только я хочу маленький телевизор. И мы будем смотреть и кассеты тоже?
- Да, конечно, да!
- Это хорошо! - с неподражаемой интонацией.
- А ты любишь снег? Я очень люблю снег! И лампочки разноцветные, и Дед Мороз, и Christmas. Я люблю Christmas. А Дед Мороз принесет нам подарки. И будет елка, и детки, и взрослые...
- Ты хочешь елку?
- Да, я хочу елку, и игрушки красивые, и все-все-все! Когда мы поедем домой, в твой дом, там будет елка, да?
- Да, мой ангел, да, конечно.
- Я не ангел, я зайчик.
- Хорошо, ты - зайчик. А я - волк, сейчас тебя съем!
Затемно добирались назад, к Марусе. Из-за метели не видно было даже дороги, не то что остановки. Какая-то девушка забрала нас в свой вэн, и всю дорогу мой "зайчик" бойко болтала с ней по-английски. Мне же оставалось лишь кивать да поддакивать.
Четыре года назад я вдруг обрел смысл жизни: я полюбил. Честное слово, в этом не было никаких усилий с моей стороны, никаких особых мыслей и чувств. Просто - это случилось. Я никогда раньше даже не мог догадываться, что так - бывает. Это - произошло, и я вдруг с удивлением ощутил, как все мои дела, заботы, интересы, вся моя жизнь как-то незаметно начали вращаться вокруг этой новой звездочки, полностью подчиняясь ее сиянию. По инерции я пытался что-то решать, куда-то направлять свою жизнь, но с непонятным постоянством все мои "волевые импульсы" какой-то невидимой рукой мягко, без усилий, направлялись по новому, неведомому мне доселе пути, волшебным образом увязывая в одну косичку самые противоречивые попытки, настойчиво призывая меня прислушаться, понять, подчиниться. Впрочем, последнее уже тавтология: не подчиниться я не мог. И, как следствие - мы здесь, в Америке, в стране, которую я невзлюбил после первого же знакомства несколько лет назад до глубины своего естества.
Но теперь решал не я. Мне оставалось лишь по возможности правильно расслышать тайные звуки, те легкие подталкивания - то в бок, то в спину - которые направляли меня отныне - куда? Я не задумывался об этом. Другое занимало меня. Где таится эта неугомонная сила? Неужели в этом хрупком теле? В ее глазах? В ее цепких пальчиках? Откуда у нее такая великая целеустремленность в движении вперед, вперед, не важно куда - в жизнь, и все с восторженным восхищением, с абсолюнтой радостью, и с иногда пугающим неослабным сиянием в глазах. Она могла позволить себе все - и это вызывало только желание смотреть на нее и радоваться ей, ее сумасбродствам, и ждать повторений, и чего-то нового - еще, еще - и не только у меня, поверьте! Моя соседка, пожилая московская дама со знатной фамилией Глинка, говорила мне о ней:
- Послушайте! Я не могла себе вообразить, что в наше время еще возможно встретить такую утонченную иронию, такое восхитительное чувство юмора. Я просто поражена!
Она обожала сидеть на рояле. Это было ее любимое место. Странно, но такое "попрание святынь" меня ничуть не коробило. Или она могла отправиться на прогулку с огромным чемоданом на колесиках - правда, пустым - и мне оставалось только идти следом и слушать, как она с упоением рассказывает шатающейся по Кузнецкому мосту публике о том, что она должна купить много красивых и полезных вещей, потому что скоро мы отправимся в путешествие, очень далеко и надолго, и нужно все как следует приготовить, конечно. Очень далеко, и надолго...
Так оно и случилось. Выходит, она уже тогда все знала заранее. А я... я был рад высокой радостью раба, наблюдающего свою госпожу в бесконечные моменты счастья.
С этим чувством предназначенной мне миссии я легко пересек все границы. Слезы расставания с Родиной не застилали мои глаза: я весь был поглощен ею, с гордой озабоченностью выполняя ее прихоти и капризы. Впрочем, какие там капризы: все ее желания совпадали с моими, с той лишь разницей, что ее занимала жизнь, а я был занят ею. Может быть, это и есть любовь?
Америка принесла нам чувство давно желанного уединения. Огражденные прочным языковым барьером, мы наслаждались обществом друг друга, чувствуя себя на необитаемом острове. Все было хорошо. Но настал день, когда нам захотелось снега на Рождество, и не только на высоте шести тысяч метров. И мы покинули счастливую Калифорнию, и появились в Нью Йорке. И стал снег.
Снег покрыл все вокруг: дороги, дома, деревья, горы. В снегу замерзла наша машина. Он запорошил наши надежды и чаяния. Но мы не сдавались. Мы согревали друг друга теплом наших тел, забравшись на ночь в случайную дверь. Она шептала мне, засыпая:
- Мой мальчик...Я тебя люблю. Ты мой хороший... - а я рассказывал ей всякие истории, прислушиваясь к ее дыханию и трогая пальчики, носик - не замерзли ли. В мороз или в дождь мы забирались в какое-нибудь кафе, где она быстро обрастала подружками, и они устраивали этакий "бомонд", а я соображал себе кабинет: бумага, ручка, пепельница - на чашку кофе и пару кулечков картошки нам хватало. Нам хватало на счастье: мы были вдвоем, вместе, рядом, и каждый мог заниматься своим, не теряя друг друга из вида, ощущая друг друга всем собой - и мир вокруг нас был нам надежной охраной.
Но снег не отпускал нас. Он напомнил о себе и летом, когда я мчал ее, не разбирая дороги, на чьей-то машине в ближайший госпиталь в окрестном лесу: он покрыл ее лицо своим мертвенным белым цветом, и только след от зловещего укуса, краснеющий на шейке, да бьющаяся жилка заставляли меня все прибавлять и прибавлять скорость, не обращая внимания на повороты, а вслед летели звуки сирены, и остинатный бас Шубертовского "Лесного Царя" выстукивал в голове: "Кто скачет, кто мчится сквозь темную мглу..." Чисто американский врач с чисто американским оптимизмом сказал:
- Последствия - или на полгода, или на всю жизнь. Но я думаю, вы вытянули счастливый билет. Впрочем, через полгода анализ крови покажет.
И снег отступил.
Целый месяц мы провели на зеленой лужайке, под солнышком. Я баюкал ее и баловал, соседские дети приносили нам чай и пиццу, а соседи-взрослые приглашали нас посмотреть кино, поговорить о Достоевском, и вообще, чувствовать себя "как дома".
И мы чувствовали. Мы жили в Раю, мы пребывали на Седьмом небе, и белый снег проплывающих облаков казался мягким и ласковым.
...Я посмотрю на облака -
И сердце сразу засмеется".
А просыпаясь по ночам, мы завороженно следили сквозь стеклянные стены дома наших друзей за сумасшедшей пляской тысяч светлячков.
- Это Christmas? Смотри, смотри, это лампочки, и скоро придет Дед Мороз, и даст подарки - тебе и мне, да?
Добрая Фея покрывала ее своим крылом, и засыпая, она шептала:
- Я тебя люблю. Ты мой мальчик, а я твоя девочка.
Иногда в полусне, улетев вместе с феями в их волшебные края, она шептала мне оттуда эхом зазеркалья:
- Ты моя девочка, ты моя девочка...
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города.
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было подороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами,
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке...
"Желтый дьявол" встретил нас великим спокойствием своих небоскребов. Услужливо подкладывая под ноги кривую Бродвея, аллеи парка и линии сабвэя, он втянул нас в свое урчащее нутро, и мы прониклись и успокоились. И поспешили внутрь, поглубже, свить гнездышко и зажить, как все. Мы ничего не ждали от Города. Мы старались ему не мешать.
- Смотри - Манхэттен! Поедем на поезде? И мороженое, мороженое, хорошо?
- Смотри - шарики!
- Смотри - клоуны!
- Смотри - это вода! Это море? Я хочу на пляж!
Но снег очень рано выпал в этом году.
Он навалился на нас всей своей талой тяжестью. Мы отдали ему все, что было в руках и карманах, но он продолжал преследовать нас. Он задумал нас разлучить, отобрать последнее.
Зачем? Зачем этот черный сел в мою машину? Поначалу все шло хорошо. Диспетчер дал адрес, и на вопрос, как лучше проехать, весело заржал:
- С Московского проспекта свернешь направо, по улице Ленина до Е35, третий дом от угла!
Он ждал меня на углу. Спокойно сел в машину, назвал свой любимый Flatbush, и только когда щелкнул курок, я сообразил, что все не очень весело. Или наоборот. Выручила российская выучка: газ до конца, выскакиваю на Flatbush, резкий поворот, и вперед, бросая машину вправо-влево. Диспетчеру:
- У меня проблемы!
В ответ:
- Третий, ты где?
- Где-где... !
Наконец после третьего красного сразу две ментовозки засверкали своими гирляндами, завыли, забегали. Остановка, дверь настежь, и - оказываюсь под дулом пистолета, теперь уже полицейского.
- Руки на капот! Не оборачиваться! Стоять! - Одевают наручники.Почему? Преступник - тот, в машине!
- Вы проехали на красный сигнал светофора! Вы не остановились по требованию полицейского! Вы превысили скорость!
Что ж, американский юмор я оценил. Уже в камере, сквозь прутья решетки я пытался сказать:
- Хорошо. Я здесь, и мы все выясним. Пусть - суд, все, что угодно. Но ведь - она! Она там одна, ей плохо одной!..
- I don`t care!(Насрать) - как наконец-то прозвучавший выстрел.
Государственному защитнику я сказал, пытаясь сквозь решетку взять его за грудки:
- Ты должен вытащить меня отсюда, сегодня, сейчас, любой ценой! Ты понимаешь? Сейчас! Все остальное - потом. Любой ценой!
Толстобрюхий судья, сладко причмокивая спросонок, назначил дату суда, и вызвал следующего. Верные псы американской Фемиды не расступились за моею спиной, и сердце мое упало. Но защитник не подвел. Вальяжно приобняв меня за плечи, что-то наворковывая мне на ухо, он провел меня сквозь строй блестящих черных мундиров и вытолкнул на улицу. В свое "спасибо, Сэр" я вложил полжизни. А вторая половина уже была там, дома, возле нее: она спала. Я погладил светлые волосики.
- Ты прийдешь? Я тебя люблю...
Моя работа канула в сугробах. А вслед ей, словно снежные охапки из-под лопат дворников, полетели наши вещички из дверей квартиры. И почему-то улицы стали холодней, чем леса upstate. Это все он, белый ворог. Уже не стесняясь, он хлестал льдинками в лицо, не щадя ни меня, ни ее. Руками я отогревал ее замерзшие пальчики и щечки, тщетно пытаясь развеселить метко пущенным снежком. И стало ясно, что схватка предстоит не на живот, а на смерть. Я решил отвезти ее в безопасное место, к сердобольной старушке, пережившей все времена, и сразиться один на один, освободив обе руки, и не оглядываясь поминутно на свою тень. Она легко согласилась со мной, как всегда соглашалась, льстя доверием моему мужеству.
- Я останусь у Маруси, а ты заработаешь денег, и мы купим...
- Да, да, мы купим, наконец, этот чертов замечательный маленький телевизор, и будем смотреть все-все-все, я обещаю тебе!
Та метель в Массачусете не только скрыла дороги из глаз, она посеребрила волосы бабе Марусе, припорошила душу ей, на сердце легла. И первые слова у бабы Маруси были:
- В моем доме!..
И я понял, что снег выиграл. Но я еще не проиграл! И для того, чтобы победить, не обязательны пальто и шапка, руковицы и ботинки. Надо только ощутить след ее руки на своей щеке, и вспомнить:
- Ты мой мальчик. Ты хороший. А я - твоя хорошая девочка. Я тебя люблю.
Ее день рождения мы отпраздновали в кафе. Я заработал денег на торт со свечами и сумочку с подарками. Все, кто был, подсели за наш столик, весело спели "Happy Birthday" и потаскали ее за уши. Она задула свечи, и мы на мгновенье ощутили себя дома, вместе. Но метель, метель за окном...
Ты знаешь, это ничего. Ты ведь любишь снег. И это правильно. Ведь ты - русская, хоть и не знаешь об этом. А даже в Америке говорят "русская зима". Снег - это радость, это красные щеки, это горки и снежки, это зеленые елочки и цветные шарики, это красивые огоньки и, главное, подарки, которые в Новый год Дед Мороз незаметно положит под елочку, если она, конечно, хорошо украшена. А главное, Дед Мороз обязательно выполнит твое самое тайное желание. Я знаю его. И я скажу ему, обязательно.
У нас с тобой не будет своей елочки на этот Новый год, да и некуда нам ее ставить. Но это ничего. В Бруклине я знаю одно место, где у одного из богатых домов стоят две замечательные елки, украшенные так, как это делают там, в России. И тихие сугробы вокруг. Я заработаю денег, и мы приедем с тобой в это место, и тихонечко на них посмотрим. И обязательно будет телевизор. Может быть, потом. Когда я смогу победить этот снег. А ты люби его, потому что он - твой. Когда ты вырастешь, я обязательно отвезу тебя в Москву, и покажу тебе тихий Армянский переулок, на углу которого стоит дом, где четыре года назад ты родилась, и перевернула всю мою жизнь, подарив мне невозможное счастье - любить тебя. Там, в этом переулке, до сих пор остались на снегу твои маленькие следы, где ты отважно покоряла первые в твоей жизни сугробы. Этот снег не растает никогда. А со своим я справлюсь. Обещаю. Будет у нас, наконец, свой дом, и никто, никогда больше не разлучит нас.
Merry Christmas, моя любимая, мой маленький зайчик, с Новым годом!
- Всем привет! - и вниз по лестнице, бегом, куртку, фартук, перчатки - вот он, мой агрегат, паром, брызгами, звоном стекла встречает меня. Я - мойщик посуды. А что, если хотите, не последнее лицо здесь. Ну, куда деваться всему кабарэ, со всеми посетителями и варьете впридачу, без меня? Только и слышишь:
- Саня, давай! Маленькие тарелки! Железо! Блюда - 26 штук! Саня - наверх! Саня - вниз! - Фигаро, Фигаро, Фигаро... Тем более, что все дороги проходят через мойку, и значит, там - подхватить поднос, здесь - пропустить торт, налету принять бокалы, успеть заметить хозяина и поздороваться с ним, а иногда, иногда! - даже девчонки из варьете спускаются. Тут уж работа останавливается: все во фрунт!
Ребята подобрались веселые, живые. Но сегодня что-то через силу улыбается мне, шутится вполсмеха, не отпускает.
Наша последняя встреча закончилась не очень хорошо. Так уж вышло, что ей приходится жить далеко, за триста миль с гаком, в далеком, холодном Массачусете. Временно, конечно, временно, уcпокаиваем мы себя. Но с каждой встречей - все тяжелей. И мне - да я потерплю, а вот ей...
- Я не люблю Марусю.
- Почему?
- Не знаю. Ты у меня хороший мальчик, а Маруся плохая.
Что тут возразишь? Сердцу, как говорится, не прикажешь.
Два моих выходных пролетели молнией. Мы гуляли до сурика на щеках по морозной, русской метели. Заходили в кафе, долго сидели там, греясь. Я - кофе и сигарету, конечно. Она - мороженое.
- Когда ты заработаешь денег, мы купим телевизор, и будем смотреть все-все-все, ты и я, да?
- Конечно!
- Только я хочу маленький телевизор. И мы будем смотреть и кассеты тоже?
- Да, конечно, да!
- Это хорошо! - с неподражаемой интонацией.
- А ты любишь снег? Я очень люблю снег! И лампочки разноцветные, и Дед Мороз, и Christmas. Я люблю Christmas. А Дед Мороз принесет нам подарки. И будет елка, и детки, и взрослые...
- Ты хочешь елку?
- Да, я хочу елку, и игрушки красивые, и все-все-все! Когда мы поедем домой, в твой дом, там будет елка, да?
- Да, мой ангел, да, конечно.
- Я не ангел, я зайчик.
- Хорошо, ты - зайчик. А я - волк, сейчас тебя съем!
Затемно добирались назад, к Марусе. Из-за метели не видно было даже дороги, не то что остановки. Какая-то девушка забрала нас в свой вэн, и всю дорогу мой "зайчик" бойко болтала с ней по-английски. Мне же оставалось лишь кивать да поддакивать.
Четыре года назад я вдруг обрел смысл жизни: я полюбил. Честное слово, в этом не было никаких усилий с моей стороны, никаких особых мыслей и чувств. Просто - это случилось. Я никогда раньше даже не мог догадываться, что так - бывает. Это - произошло, и я вдруг с удивлением ощутил, как все мои дела, заботы, интересы, вся моя жизнь как-то незаметно начали вращаться вокруг этой новой звездочки, полностью подчиняясь ее сиянию. По инерции я пытался что-то решать, куда-то направлять свою жизнь, но с непонятным постоянством все мои "волевые импульсы" какой-то невидимой рукой мягко, без усилий, направлялись по новому, неведомому мне доселе пути, волшебным образом увязывая в одну косичку самые противоречивые попытки, настойчиво призывая меня прислушаться, понять, подчиниться. Впрочем, последнее уже тавтология: не подчиниться я не мог. И, как следствие - мы здесь, в Америке, в стране, которую я невзлюбил после первого же знакомства несколько лет назад до глубины своего естества.
Но теперь решал не я. Мне оставалось лишь по возможности правильно расслышать тайные звуки, те легкие подталкивания - то в бок, то в спину - которые направляли меня отныне - куда? Я не задумывался об этом. Другое занимало меня. Где таится эта неугомонная сила? Неужели в этом хрупком теле? В ее глазах? В ее цепких пальчиках? Откуда у нее такая великая целеустремленность в движении вперед, вперед, не важно куда - в жизнь, и все с восторженным восхищением, с абсолюнтой радостью, и с иногда пугающим неослабным сиянием в глазах. Она могла позволить себе все - и это вызывало только желание смотреть на нее и радоваться ей, ее сумасбродствам, и ждать повторений, и чего-то нового - еще, еще - и не только у меня, поверьте! Моя соседка, пожилая московская дама со знатной фамилией Глинка, говорила мне о ней:
- Послушайте! Я не могла себе вообразить, что в наше время еще возможно встретить такую утонченную иронию, такое восхитительное чувство юмора. Я просто поражена!
Она обожала сидеть на рояле. Это было ее любимое место. Странно, но такое "попрание святынь" меня ничуть не коробило. Или она могла отправиться на прогулку с огромным чемоданом на колесиках - правда, пустым - и мне оставалось только идти следом и слушать, как она с упоением рассказывает шатающейся по Кузнецкому мосту публике о том, что она должна купить много красивых и полезных вещей, потому что скоро мы отправимся в путешествие, очень далеко и надолго, и нужно все как следует приготовить, конечно. Очень далеко, и надолго...
Так оно и случилось. Выходит, она уже тогда все знала заранее. А я... я был рад высокой радостью раба, наблюдающего свою госпожу в бесконечные моменты счастья.
С этим чувством предназначенной мне миссии я легко пересек все границы. Слезы расставания с Родиной не застилали мои глаза: я весь был поглощен ею, с гордой озабоченностью выполняя ее прихоти и капризы. Впрочем, какие там капризы: все ее желания совпадали с моими, с той лишь разницей, что ее занимала жизнь, а я был занят ею. Может быть, это и есть любовь?
Америка принесла нам чувство давно желанного уединения. Огражденные прочным языковым барьером, мы наслаждались обществом друг друга, чувствуя себя на необитаемом острове. Все было хорошо. Но настал день, когда нам захотелось снега на Рождество, и не только на высоте шести тысяч метров. И мы покинули счастливую Калифорнию, и появились в Нью Йорке. И стал снег.
Снег покрыл все вокруг: дороги, дома, деревья, горы. В снегу замерзла наша машина. Он запорошил наши надежды и чаяния. Но мы не сдавались. Мы согревали друг друга теплом наших тел, забравшись на ночь в случайную дверь. Она шептала мне, засыпая:
- Мой мальчик...Я тебя люблю. Ты мой хороший... - а я рассказывал ей всякие истории, прислушиваясь к ее дыханию и трогая пальчики, носик - не замерзли ли. В мороз или в дождь мы забирались в какое-нибудь кафе, где она быстро обрастала подружками, и они устраивали этакий "бомонд", а я соображал себе кабинет: бумага, ручка, пепельница - на чашку кофе и пару кулечков картошки нам хватало. Нам хватало на счастье: мы были вдвоем, вместе, рядом, и каждый мог заниматься своим, не теряя друг друга из вида, ощущая друг друга всем собой - и мир вокруг нас был нам надежной охраной.
Но снег не отпускал нас. Он напомнил о себе и летом, когда я мчал ее, не разбирая дороги, на чьей-то машине в ближайший госпиталь в окрестном лесу: он покрыл ее лицо своим мертвенным белым цветом, и только след от зловещего укуса, краснеющий на шейке, да бьющаяся жилка заставляли меня все прибавлять и прибавлять скорость, не обращая внимания на повороты, а вслед летели звуки сирены, и остинатный бас Шубертовского "Лесного Царя" выстукивал в голове: "Кто скачет, кто мчится сквозь темную мглу..." Чисто американский врач с чисто американским оптимизмом сказал:
- Последствия - или на полгода, или на всю жизнь. Но я думаю, вы вытянули счастливый билет. Впрочем, через полгода анализ крови покажет.
И снег отступил.
Целый месяц мы провели на зеленой лужайке, под солнышком. Я баюкал ее и баловал, соседские дети приносили нам чай и пиццу, а соседи-взрослые приглашали нас посмотреть кино, поговорить о Достоевском, и вообще, чувствовать себя "как дома".
И мы чувствовали. Мы жили в Раю, мы пребывали на Седьмом небе, и белый снег проплывающих облаков казался мягким и ласковым.
...Я посмотрю на облака -
И сердце сразу засмеется".
А просыпаясь по ночам, мы завороженно следили сквозь стеклянные стены дома наших друзей за сумасшедшей пляской тысяч светлячков.
- Это Christmas? Смотри, смотри, это лампочки, и скоро придет Дед Мороз, и даст подарки - тебе и мне, да?
Добрая Фея покрывала ее своим крылом, и засыпая, она шептала:
- Я тебя люблю. Ты мой мальчик, а я твоя девочка.
Иногда в полусне, улетев вместе с феями в их волшебные края, она шептала мне оттуда эхом зазеркалья:
- Ты моя девочка, ты моя девочка...
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города.
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было подороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами,
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке...
"Желтый дьявол" встретил нас великим спокойствием своих небоскребов. Услужливо подкладывая под ноги кривую Бродвея, аллеи парка и линии сабвэя, он втянул нас в свое урчащее нутро, и мы прониклись и успокоились. И поспешили внутрь, поглубже, свить гнездышко и зажить, как все. Мы ничего не ждали от Города. Мы старались ему не мешать.
- Смотри - Манхэттен! Поедем на поезде? И мороженое, мороженое, хорошо?
- Смотри - шарики!
- Смотри - клоуны!
- Смотри - это вода! Это море? Я хочу на пляж!
Но снег очень рано выпал в этом году.
Он навалился на нас всей своей талой тяжестью. Мы отдали ему все, что было в руках и карманах, но он продолжал преследовать нас. Он задумал нас разлучить, отобрать последнее.
Зачем? Зачем этот черный сел в мою машину? Поначалу все шло хорошо. Диспетчер дал адрес, и на вопрос, как лучше проехать, весело заржал:
- С Московского проспекта свернешь направо, по улице Ленина до Е35, третий дом от угла!
Он ждал меня на углу. Спокойно сел в машину, назвал свой любимый Flatbush, и только когда щелкнул курок, я сообразил, что все не очень весело. Или наоборот. Выручила российская выучка: газ до конца, выскакиваю на Flatbush, резкий поворот, и вперед, бросая машину вправо-влево. Диспетчеру:
- У меня проблемы!
В ответ:
- Третий, ты где?
- Где-где... !
Наконец после третьего красного сразу две ментовозки засверкали своими гирляндами, завыли, забегали. Остановка, дверь настежь, и - оказываюсь под дулом пистолета, теперь уже полицейского.
- Руки на капот! Не оборачиваться! Стоять! - Одевают наручники.Почему? Преступник - тот, в машине!
- Вы проехали на красный сигнал светофора! Вы не остановились по требованию полицейского! Вы превысили скорость!
Что ж, американский юмор я оценил. Уже в камере, сквозь прутья решетки я пытался сказать:
- Хорошо. Я здесь, и мы все выясним. Пусть - суд, все, что угодно. Но ведь - она! Она там одна, ей плохо одной!..
- I don`t care!(Насрать) - как наконец-то прозвучавший выстрел.
Государственному защитнику я сказал, пытаясь сквозь решетку взять его за грудки:
- Ты должен вытащить меня отсюда, сегодня, сейчас, любой ценой! Ты понимаешь? Сейчас! Все остальное - потом. Любой ценой!
Толстобрюхий судья, сладко причмокивая спросонок, назначил дату суда, и вызвал следующего. Верные псы американской Фемиды не расступились за моею спиной, и сердце мое упало. Но защитник не подвел. Вальяжно приобняв меня за плечи, что-то наворковывая мне на ухо, он провел меня сквозь строй блестящих черных мундиров и вытолкнул на улицу. В свое "спасибо, Сэр" я вложил полжизни. А вторая половина уже была там, дома, возле нее: она спала. Я погладил светлые волосики.
- Ты прийдешь? Я тебя люблю...
Моя работа канула в сугробах. А вслед ей, словно снежные охапки из-под лопат дворников, полетели наши вещички из дверей квартиры. И почему-то улицы стали холодней, чем леса upstate. Это все он, белый ворог. Уже не стесняясь, он хлестал льдинками в лицо, не щадя ни меня, ни ее. Руками я отогревал ее замерзшие пальчики и щечки, тщетно пытаясь развеселить метко пущенным снежком. И стало ясно, что схватка предстоит не на живот, а на смерть. Я решил отвезти ее в безопасное место, к сердобольной старушке, пережившей все времена, и сразиться один на один, освободив обе руки, и не оглядываясь поминутно на свою тень. Она легко согласилась со мной, как всегда соглашалась, льстя доверием моему мужеству.
- Я останусь у Маруси, а ты заработаешь денег, и мы купим...
- Да, да, мы купим, наконец, этот чертов замечательный маленький телевизор, и будем смотреть все-все-все, я обещаю тебе!
Та метель в Массачусете не только скрыла дороги из глаз, она посеребрила волосы бабе Марусе, припорошила душу ей, на сердце легла. И первые слова у бабы Маруси были:
- В моем доме!..
И я понял, что снег выиграл. Но я еще не проиграл! И для того, чтобы победить, не обязательны пальто и шапка, руковицы и ботинки. Надо только ощутить след ее руки на своей щеке, и вспомнить:
- Ты мой мальчик. Ты хороший. А я - твоя хорошая девочка. Я тебя люблю.
Ее день рождения мы отпраздновали в кафе. Я заработал денег на торт со свечами и сумочку с подарками. Все, кто был, подсели за наш столик, весело спели "Happy Birthday" и потаскали ее за уши. Она задула свечи, и мы на мгновенье ощутили себя дома, вместе. Но метель, метель за окном...
Ты знаешь, это ничего. Ты ведь любишь снег. И это правильно. Ведь ты - русская, хоть и не знаешь об этом. А даже в Америке говорят "русская зима". Снег - это радость, это красные щеки, это горки и снежки, это зеленые елочки и цветные шарики, это красивые огоньки и, главное, подарки, которые в Новый год Дед Мороз незаметно положит под елочку, если она, конечно, хорошо украшена. А главное, Дед Мороз обязательно выполнит твое самое тайное желание. Я знаю его. И я скажу ему, обязательно.
У нас с тобой не будет своей елочки на этот Новый год, да и некуда нам ее ставить. Но это ничего. В Бруклине я знаю одно место, где у одного из богатых домов стоят две замечательные елки, украшенные так, как это делают там, в России. И тихие сугробы вокруг. Я заработаю денег, и мы приедем с тобой в это место, и тихонечко на них посмотрим. И обязательно будет телевизор. Может быть, потом. Когда я смогу победить этот снег. А ты люби его, потому что он - твой. Когда ты вырастешь, я обязательно отвезу тебя в Москву, и покажу тебе тихий Армянский переулок, на углу которого стоит дом, где четыре года назад ты родилась, и перевернула всю мою жизнь, подарив мне невозможное счастье - любить тебя. Там, в этом переулке, до сих пор остались на снегу твои маленькие следы, где ты отважно покоряла первые в твоей жизни сугробы. Этот снег не растает никогда. А со своим я справлюсь. Обещаю. Будет у нас, наконец, свой дом, и никто, никогда больше не разлучит нас.
Merry Christmas, моя любимая, мой маленький зайчик, с Новым годом!