Некое сходство с Распутиным
Современники дали Виктории прозвище «виндзорская вдова», но гораздо уместнее было бы назвать ее вдовой балморальской. В Балморале, среди величественных шотландских гор, в ней вновь пробуждался интерес к жизни. Журчание ручьев и раскатистый говор крестьян действовали на королеву умиротворяюще. В Шотландии Виктория оживала, в Англии сгибалась под весом огромной, как целый мир, скорби.
Если королева не идет к Балморалу, значит, Балморал придет к королеве. В октябре 1864 года королевский казначей Чарльз Фиппс, по совету придворного врача Дженнера, выписал в Осборн из Балморала любимых пони королевы, а в придачу к ним ее слугу-горца Джона Брауна. Авось простой, но с хитрецой шотландский парень развеселит государыню и согреет заботой ее оцепенелую душу.
Шотландец приехал и развеселил.
На бумаге звание Джона Брауна значилось как «королевский слуга-горец», но в семье Виктории его называли по-разному. Принц Уэльский болезненно морщился при упоминании «этого дикаря». Остальным принцам и принцессам тоже было что о нем рассказать: каждому из них шотландец насолил по-своему, неповторимо. Было о чем посудачить, но с оглядкой - не идет ли мама? Она без устали пела дифирамбы «доброму, полезному, верному и преданному слуге», какого у нее никогда прежде не было.
Так кто же он такой - слуга, близкий друг или, если верить слухам, фаворит?
Джонни Браун родился в 1826 году в деревушке Крэти близ Балморала. Его родителями были трудолюбивые и весьма плодовитые фермеры: впоследствии восемь братьев Джона тоже так или иначе прибились к королевской усадьбе. С детства Джон тянулся к лошадям и в 1842 году устроился конюхом к сэру Роберту Гордону, тогдашнему владельцу Балморала. В довесок к землям, купленным у Гордона, королевская чета получила штат слуг-гилли.
Стаж при дворе Браун начал нарабатывать с 1851 года, когда водил под уздцы лошадку королевы во время ее поездок по окрестностям Балморала. Из всей толпы слуг - загорелых, пропахших потом и виски, одетых в не первой свежести килты - принц Альберт выделял именно Брауна. С его веселостью и прямодушием Браун воплощал народный характер. Внешность слуги тоже радовала глаз: высокий, широкоплечий, с огненно-рыжей бородой и крепкими ногами, которые всегда цепляли королевский взгляд.
В 1858 году Браун был назначен личным слугой принца Альберта, хотя Виктория часто одалживала его у мужа. «Наш добрый Дж. Браун так внимателен к нам и так заботлив, он стал моим особым слугой, лучше и полезнее которого нельзя и желать», - писала она Вики.
Браун клялся, что «честнее слуги, чем я, вы ни в жисть не найдете». Он неизменно сопровождал королеву на прогулках, в том числе и на вылазках, которые она совершала инкогнито. Для Виктории он стал не только конюхом, но «лакеем, пажом и даже горничной», ведь он «так отлично управлялся с плащами и шалями». На пикниках суровый горец самолично заваривал королеве чай, и что это был за напиток! На все похвалы Браун отвечал не без гордости: «Еще бы, мадам, я ж туда столько виски подмешал!»
Виктория ничего не имела против виски. Находя в корзине, заботливо собранной Брауном, одни только лепешки да бутылку с заветным напитком, она не возмущалась, а ела, что дают.
Как завистливо подмечали фрейлины, с простыми слугами Виктория держалась куда приветливее. Другого собеседника она заморозила бы взглядом за неосторожное высказывание, но ее забавляла грубоватая простота Брауна, и шотландцу все сходило с рук. Как-то раз во время спуска по скользкому горному склону Браун подхватил на руки леди Черчилль, заметив при этом: «Ваша милость не такая тяжелая, как ее величество». «По-твоему, я потяжелела?» - тут же отозвалась королева, а Браун отвечал с непробиваемым спокойствием: «Вообще-то да».
На другие слабости шотландца Виктория тоже смотрела сквозь пальцы. Она терпеть не могла табачный дым - а Джон Браун набивал в ее присутствии трубку. Она устраивала Берти нагоняй за пьянство - Джон Браун напивался так, что уходил отсыпаться в близлежащий лес. Присутствие этого пропойцы смущало придворных дам, но королева, казалось, не замечала, что от него разит перегаром. Для состояния, именуемого «в стельку», у нее был припасен эвфемизм «сконфужен». Конфуз приключался с Брауном регулярно, но в глазах королевы даже запои не умаляли его достоинства. Пусть уж пьет, дитя природы.
Когда Браун прибыл в Осборн, Виктория вцепилась в старого друга и ни за что не хотела его отпускать. Как записал один из придворных, распорядок дня в Осборне выглядел следующим образом:
«Как только распогодится, королева завтракает в открытой беседке, летом около 10 утра.
Браун приносит ее частную корреспонденцию, отсортированную фрейлиной.
Браун читает ей вслух газеты, и они обсуждают текущие дела.
Королева работает до часу дня.
Полуденный отдых.
Катание верхом по усадьбе или за ее пределами.
Остаток дня посвящен государственным делам, обедам, приемам».
Общение с шотландцем стало для Виктории любимым антидепрессантом. В отличие от придворных и даже от детей, которые только и могли, что возмущенно попискивать под ее пятой, Браун не трепетал перед королевой. В его глазах она была просто женщиной - упрямой, капризной и вредной, - но попавшей в страшную беду. Обходился он с ней соответственно - когда успокаивал, когда прикрикивал, чтоб выбросила дурь из головы. Порою он называл ее не «мадам», а «женщина» (wumman с его роскошным шотландским акцентом).
Он посылал ее переодеваться, если ему не нравилось ее старое платье («Да на нем же плесень растет!»). Задержавшись, вместо извинений хвалил шляпку королевы («Ух ты, вот вы и приоделись к лету!»). Заботливо, как маленькой, завязывал плащ под подбородком, ворча: «Не дергайся, женщина, что ж ты даже голову поднять не можешь!»
Никто не мог взять в толк, что королева находит в этом грубияне, как сносит попреки от рыжего деревенщины. Но для Виктории Браун стал одним из череды сильных, самоуверенных мужчин, у которых она искала защиту. Сначала дядя Леопольд, затем лорд Мельбурн, а теперь вот уроженец аберденширской деревушки. Человек-скала, который защитит от житейских бурь. Доверь ему поводья - и он приведет куда нужно. Со смертью Альберта ее жизнь лежала в руинах, Браун же был тем фундаментом, на котором можно было отстраиваться по кирпичу. Кроме того, ей льстило, что хотя бы для кого-то она была всего лишь wumman. Ей так не хватало простых человеческих чувств!
Подданные не разделяли ее любовь к простому народу. Королеве, чье имя стало синонимом ханжества и косности, не раз доставалось за аморальный образ жизни. Уж слишком вольно она держалась с простолюдином. О новом королевском любимце прознали журналисты, и в 1866 году «Панч» опубликовал пародию на придворный циркуляр: «Вторник, в Балморале. Мистер Джон Браун бродил по горам. Затем он отведал хаггиса. Вечером мистер Джон Браун соизволил послушать волынку. Ко сну мистер Джон Браун отошел рано». Во французской прессе появились инсинуации о том, что королева обвенчалась с шотландцем морганатическим браком и - о, ужас! - родила ему малыша. Давнишнюю кличку миссис Мельбурн перекроили на новый лад - миссис Браун.
Пуще всего моралисты свирепствовали в 1867 году, когда на выставке в Академии искусств Эдвин Ландсир представил свое знаменитое полотно: королева, облаченная в глубокий траур, сидит на лошади, которую держит по уздцы шотландец в килте. «Ни один из подданных ее величества не в силах без сожаления взирать на это злополучное полотно», - вздыхали «Иллюстрированные лондонские новости».
Громче всех роптали придворные. Манеры Брауна, точнее, их полное отсутствие, вызывали неудовольствие у знати. Лорд Джон Маннерс был оскорблен в лучших чувствах, когда в бильярдную, где гости дожидались приглашения к обеду, просунулась бородатая физиономия и прорычала: «Эй, вы все тут, айда обедать с королевой!» Премьер-министр Гладстон, давний недруг Виктории, сверкнул глазами, когда услышал от шотландца: «Ну все, хорош болтать-то!»
Принцы крови содрагались, когда им приходилось пожимать его заскорузлую руку - королева строго следила за тем, чтобы никто не избежал этой повинности! Принц Уэльский страстно ненавидел Брауна, которому прощались такие поступки, за которые его, наследника, мать пилила бы годами. У Альфреда тоже имелся на Брауна зуб: бал слуг в 1870 году выдался таким непотребным, что принц остановил музыку… и на месте схлопотал нагоняй от слуги-горца. При следующей встрече принц отказалась приветствовать Брауна, за что вновь получил головомойку - теперь уже от матери.
На особом счету был не только сам Браун, но и его родня. Брат Джона, туповатый Арчи, устроился лакеем к принцу Леопольду и однажды от души надерзил его гувернеру лейтенанту Стирлингу. При таком раскладе зарвавшемуся лакею сразу же указали бы на дверь. Но фамилия Браун служила оберегом от любых бед. Несмотря на яростные протесты сына, королева рассчитала не лакея, а гувернера. Чувствительная и артистичная Луиза не выносила общество маминого любимца. На ее свадьбу Джон Браун пожертвовал целых 30 гиней, но принцесса сама готова была доплатить, лишь бы «по пятам за ней не ходил этот нелепый тип в килте».
Никому не под силу было разлучить ее с неунывающим шотландцем. Когда она инкогнито путешествовала по Швейцарии и Италии, от нее ни на шаг не отходил Браун, и, глядя на рослого шотландца в килте, местные жители сразу же догадывались, кто скрывается под именем «графини Кентской». Такой эскорт есть только у одной женщины во всей Европе!
Если понадобится, Браун мог не только рассмешить королеву, но и спасти ей жизнь. Дважды, в 1872 и 1882 годах, Браун защитил королеву от нападения. За доблесть, проявленную во время покушения 1872 года, он был награжден золотой медалью и получил ежегодную ренту в размере 25 фунтов. Принц Артур тоже помогал скрутить злоумышленника, но его наградой стала золотая булавка для галстука. Берти крепко обиделся за брата: как же так, ведь Артур проявил себя не хуже Брауна и заслужил более весомую награду! Но матушка разводила руками - булавка ведь тоже отличный подарок.
Нанятый ею клерк докопался до якобы стюартовских корней Брауна, а древний титул «эсквайр», дарованный шотландцу в 1872 году, окончательно закрепил его авторитет. К титулу прилагалось жалованье в 400 фунтов в год, не говоря уже о подарках, которые Браун постоянно получал от королевы. Он тоже не оставался в долгу. Фрейлины долго не могли забыть пашотницы расцветки «вырви глаз», которые украшали королевский стол за завтраком, - дар от верного слуги.
Но был ли Браун только слугой, или же с королевой его связывало нечто большее?
В биографиях Виктории часто всплывают упоминания о любовной записке, якобы вытащенной лакеем из мусорного ведра. А когда принцесса Беатриса приводила в порядок архив покойной матери, она сожгла немало писем, которые, как ей казалось, бросали тень на светлую память королевы. Возможно, Виктория признавалась в своих чувствах к Брауну?
Но все это лишь домыслы. Любовную связь со слугой не так-то просто утаить от фрейлин, не говоря уже о сонме горничных, пажей и лакеев. Даже в Осборне и Балморале королева была на виду. Трудно завести любовника, когда вокруг столько любопытных глаз. Но что важнее всего, Виктории не было свойственно лицемерие. Она не притворялась добродетельной - она такой и была. Связь на стороне противоречила ее целостной натуре. Так что любителям сенсаций, увы, нечем поживиться. Виктория позволяла Джону Брауну многое - но отнюдь не все.
Интересно, что современники находили и другое, более мистическое толкование их дружбе. Ходила легенда о вундеркинде Джеймсе Ли, тринадцатилетнем спирите, которому во время транса явился сам принц Альберт. По словам мальчика, Альберт просил королеву позвать шотландского горца, наделенного вторым зрением, чтобы тот передавал ей весточки с того света. Тем горцем был не кто иной, как Джон Браун. Заинтересовавшись чудо-ребенком, королева якобы провела с ним несколько сеансов. А чтобы окончательно убедить ее, Джеймс передал ее величеству запечатанный конверт с информацией, которую мог знать только Альберт. Тут уж королева не могла не уверовать в иные миры. С тех пор она часто зазывала Брауна в Синюю гостиную Виндзора, чтобы посудачить с мужем о том о сем. Красивая легенда. Жаль, что ее не подтверждают ни письма, ни дневники королевы.