Геополитический и экономический контекст восстания декабристов
Перед тем как начать анализ российского кризиса середины 1820-х годов, важно вспомнить, что ряд крайне тяжелых потрясений в первой половине XIX века переживала практически вся континентальная Европа.Достаточно лишь обратить внимание на новый характер военных конфликтов эпохи революционных и наполеоновских войн (когда завоеватель стремится не только подчинить себе некую территорию, но и провести там необратимые социальные преобразования), на число революционных выступлений и их ожесточенность, чтобы утверждать: перед угрозой социального хаоса, утраты государственного суверенитета и даже полного распада (раздела) в период 1789-1850 годов стояли все крупные европейские державы. Пруссия (1807-1812), Австрийская империя (1809, 1848-1849), Франция (1814-1815, 1830, 1848), Испания (1807-1814, 1820-1824, 1834-1843), Португалия (1807-1811, 1820, 1828, 1834-1847), Голландия (1810-1813, 1830), Швеция (1809), Дания (1807), Швейцария (1803, 1847) - фактически ни одна из этих держав не сумела выйти из кризиса, не прибегнув (вольно или невольно) к иностранной помощи, не пережив прямое вмешательство соседей в свои внутренние дела или даже оккупацию.
Оторвав взгляд от Европы, мы можем увидеть, что революционно-кризисная волна конца XVIII - начала XIX века началась не во Франции, а в Америке. Пример становления на базе динамично развивавшихся англосаксонских колоний агрессивного либерального государства как одного из главных конкурентов своей бывшей британской метрополии заразил многие колониальные государства. Трудности несколько иного рода, но тоже весьма тяжелые в эту же эпоху испытывают и традиционные общества таких крупных держав Евразии, как Османская империя, Персия и Китай (а чуть позднее и Япония). Давно уже не претендуя на мировое лидерство, эти страны в течение первой половины столетия начинают утрачивать и свое региональное значение, теряют контроль над собственными крупными провинциями и стратегическими торговыми пунктами (типа Египта, Закавказья или Гонконга). Элита этих стран также постепенно лишается способности мобилизовать внутренние ресурсы для отпора противникам и решения неотложных государственных задач.
Если прибавить сюда именно в это время закипевшую революциями, переворотами и междоусобными войнами (продолжавшимися и после освобождения от колониальной зависимости) Америку и охваченные активной европейской колонизацией остальные районы мировой экономической периферии, то можно предполагать, что устойчивый рост национальной экономики и поступательное эволюционное развитие политических структур и социально-экономических отношений в этот период, остроумно названный британским историком Э. Хобсбаумом «веком революции», скорее, исключение, чем правило.
Вдохновлявшиеся, в частности, примерами современных им испанских, латиноамериканских и греческих революционеров (Риего, Квироги, Боливара и др.) декабристы волей-неволей смотрели на результаты их деятельности с позиции недавних «освободителей Европы», то есть несколько свысока. Они с трудом могли себе представить, что для складывавшегося мирового рынка и его финансовых центров (в первую очередь, лондонского) «экономическая провинция Россия», «экономическая провинция Венесуэла» и даже «экономическая провинция Китай» выглядели почти равнозначно. Традиционные структуры периферийных рынков необходимо было разрушить (неважно, извне или изнутри) для того, чтобы открыть их не только европейским (в первую очередь, английским) товарам, но и международным банкам с их кабальными инвестициями и грабительскими займами. «Отрадно, что самая древняя и самая прочная империя в мире под воздействием тюков ситца английских буржуа за восемь лет очутилась накануне общественного переворота, который во всяком случае должен иметь чрезвычайно важные результаты для цивилизации», - писали в 1850 году по случаю восстания тайпинов в Китае Маркс и Энгельс. Так, национально-освободительный пафос Рылеева, Сен-Мартена или Ян Сю-Цина в конечном итоге оборачивался работой против суверенитета своих стран и народов в пользу нового формирующегося глобального мирового порядка.
Таким образом, глобальный социально-экономический контекст позволяет не столько пересмотреть общеизвестные трактовки исторических событий, сколько привлечь внимание исследователя к важным «фоновым» обстоятельствам эпохи, обычно остающимся вне поля его зрения. Именно в этой связи кажется особенно важным, к примеру, что как восстание 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге, так и многие предшествовавшие события междуцарствия, начавшегося еще 19 ноября, до сих пор практически не рассматриваются в связи с первым системным кризисом мировой экономики в конце 1825 года.
Обстоятельства данного кризиса, вызванного перегревом британского инвестиционного рынка, хорошо описаны в капитальной монографии И. Трахтенберга. Обвал фондового рынка и катастрофическое оскудение золотого запаса Английского банка буквально по дням совпадают с эскалацией напряженности в Санкт-Петербурге. Исследований, посвященных «русскому следу» лондонского кризиса 1825 года, пока не существует. Между тем Англия первой половины XIX века не только крупнейший торговый партнер Российской империи, но и основной ее кредитор. Даже если мы исключим версию намеренного экспорта социально-экономической нестабильности в Петербург из Лондона, такой экспорт не мог не осуществляться стихийно, в рамках естественного перераспределения напряжений в глобальной экономике. Немыслимо, чтобы массовые банкротства британских торговых домов никак не отражались на мышлении и поведении К.Ф. Рылеева и его коллег по Российско-Американской компании или сочувствовавшего декабристам адмирала-англофила Н.С. Мордвинова. Разумеется, большая часть вышедших на Сенатскую площадь офицеров, не говоря уж о солдатах, вряд ли понимала, что начало более или менее длительных революционных беспорядков в столице приведет, прежде всего, к падению оборотов местной торговли и производства и повальному бегству капиталов из страны, но руководители восстания не могли этого не знать.
Знали они и о серьезном расстройстве государственных финансов России, вызванном не только опытами министра финансов Д.А. Гурьева с фритредерскими таможенными тарифами 1818-1820 годов, но и экономическими последствиями наполеоновских войн, в частности, эхом наполеоновских фальсификаций русских бумажных денег (Министерство финансов изымало из оборота и безвозмездно уничтожало такие фальшивки до конца 1830-х годов). К росту государственного долга вело и продолжающееся падение мировых цен на основной предмет русского вывоза - хлеб. Между прочим, динамика этого падения была предопределена уже в 1815 году, когда английский парламент, видимо, желая «отблагодарить» своего верного союзника по антинаполеоновским коалициям, принял знаменитые «хлебные законы». Ориентированные на поддержку национального сельхозпроизводства и крупного землевладения, эти законы не только закрыли английский рынок для русского зерна, но и разорили сотни русских поставщиков. Падали и другие доходные прежде статьи русского сырьевого экспорта: лен, пенька, лес и чугун. На смену русскому льну и льняным полотнам Англия все в больших количествах ввозила сначала на свой, а потом и на континентальный рынок индийский, а затем и американский хлопок. Пеньку же, в мировом производстве которой Россия предшествующего столетия была фактически монополистом, постепенно вытесняет индийский, обработанный в Шотландии, джут. Что же касается российского производства чугуна, развивавшегося во второй половине XVIII века так быстро, что его рост обгонял порой даже английские производственные показатели, то вторая волна индустриализации в Европе уже в начале 20-х годов XIX загнала эту перспективную экспортную отрасль отечественной экономики в длительную стагнацию. Экспорт русского леса также постепенно переставал приносить прежнюю прибыль. Мировая металлургическая промышленность, поднявшаяся на восточноевропейском древесном угле, с начала XIX века массово переходит на английский кокс, а бесхозяйственная экстенсивная разработка русских лесных ресурсов в XVIII веке уже в 1820-х годах приводит к серьезному удорожанию стоимости леса и его транспортировки, что в условиях развития международной конкуренции стран - экспортеров леса равнозначно дальнейшему сокращению русского лесного экспорта и потере традиционных рынков сбыта.
В целом, понижение цен на сырье сократило стоимость русского экспорта в период 1817-1824 годов почти в 12 раз. Это было почти равносильно экономической катастрофе. Ее источником некоторые авторы считают не только последствия стихийных экономических процессов, но и сознательную экономическую политику мировых финансовых центров, направленную против интересов России. Один из богатейших людей России В.А. Кокорев прямо писал о настойчивой финансовой войне Европы против России, в результате которой, по его утверждению, «мы потерпели от европейских злоухищрений и собственного недомыслия полное поражение нашей финансовой силы».
Необходимо отметить, что при этом интерес глобальных финансовых центров к русскому рынку 1820-х годов не ослабевал, а, напротив, продолжал возрастать. Во многом это связано с еще одной малоизученной проблемой экономического развития России XIX века. Дело в том, что новый способ поиска и промывки так называемых «скрытых россыпей», разработанный в 1810-х годах уральским инженером Л.И. Бруснициным, начиная с 1820 года позволил дать такие темпы прироста золотодобычи, что Россия, в начале XIX века ввозившая золото не только для денежного обращения, но и для технических нужд и дававшая менее 3% мирового объема добычи, уже в середине 1820-х годов перешла рубеж в 20% и вышла на первое место в мире по золотодобыче. Темпы роста кажутся фантастическими. Только за десятилетие 1821-1830 годов они достигли почти 1000%! Статистические данные по эту тему можно встретить в самых разных источниках. Однако, когда речь заходит о социально-экономическом, а тем более о политическом аспектах понимания собранной и систематизированной информации о золотодобыче, практически никто почему-то не предлагает своей оценки. Очевидно, что перед нами не только важнейший и практически неучтенный экономический параметр развития России времен декабристов, но и ключ ко многим внутри- и внешнеполитическим проблемам рассматриваемой эпохи.
Одновременно страна переживала кризис роста системы управления, связанный как с хроническим недофинансированием увеличивавшегося государственного аппарата (что неминуемо порождало коррупцию), так и с общим усложнением механизма управления государством в условиях распада прежнего сословно-корпоративного устройства общества и нарастающего демографического давления. Формирование международного рынка труда в рамках развития региональной экономической специализации и конкуренции приводило к вытеснению миллионов людей в разных странах на обочину этого рынка, за черту бедности, фактически на грань голодной смерти. Европейский демографический взрыв, к концу первой четверти XIX века достигший России, сравнительно быстро перемалывал традиционные сословно-профессиональные и территориальные структуры, не рассчитанные на такое количество людей. Сотнями выпадавшие из своих дворянских и прочих социальных «гнезд» «лишние люди» всех сословий в буквальном смысле не находили себе места в жизни. Ни отцовское дело, ни государева служба не могли уже обеспечить будущее таких «профессиональных» разночинцев.
На этом фоне попытки немедленной отмены крепостного права, да еще без решения проблемы размежевания крестьянских и помещичьих земель, без подготовки бюрократических кадров, способных квалифицированно осуществить такое размежевание, могли неожиданно обернуться формой социального геноцида крестьянства, подобного коллективизации или английским огораживаниям XVI-XVII веков. Проекты радикальной группы П.И. Пестеля предусматривали генеральное размежевание всех частных и государственных земель, но их осуществление потребовало бы от любого правительства серьезных репрессий в отношении тысяч крупных землевладельцев. В принципе, любая земельная реформа на фоне неблагоприятной экономической конъюнктуры отрицательно сказалась бы на сельском хозяйстве страны, и без того пребывавшем в упадке.
А ведь на повестке дня стояли и другие важнейшие и неотложные задачи внутренней и внешней политики. Только в период с 1826 по 1833 годы николаевское самодержавие, хотя и с большими потерями, выиграло не только русско-персидскую (1826-1828) и русско-турецкую (1827-1829) войны, но и подавило польское вооруженное восстание (1830-1831), временно усмирило сепаратистов Кавказа (движение Кази-Мухаммеда и националистический заговор в Грузии) и надолго восстановило разрушенную систему коллективной безопасности в Европе (Мюнхенгрецкое и Берлинское соглашения, 1833) и на Ближнем Востоке (Ункяр-Ескелесийский договор, 1833).
В такой же кризисной обстановке (рост числа нелегальных антиправительственных организаций; непрекращающиеся крестьянские восстания; холерные бунты 1830 году в Санкт-Петербурге, Москве, Тамбове, Севастополе; восстания в военных поселениях 1831 года и т.п.) правительство Николая I было вынуждено обустраивать и внутренние дела. Создание первой в истории России комплексной службы государственной безопасности (III отделение Его императорского величества канцелярии и корпус жандармов); упорядочивание законодательства и налаживание систематической законопроектной работы (II отделение ЕИВ канцелярии и Государственный Совет); подбор, расстановка, учет и контроль деятельности кадров правительственного аппарата (I отделение ЕИВ канцелярии); устройство правильного документооборота и регулярной отчетности - все эти решаемые ускоренным порядком задачи встали бы перед любой командой, претендовавшей на удержание власти в России второй половины 1820-х годов.
«Надобно даровать ясные положительные законы, водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственное образование духовенства, подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию, улучшить положение земледельцев, уничтожить унизительную продажу людей, воскресить флот, поощрить частных людей к мореплаванию - словом, исправить неисчисленные беспорядки и злоупотребления» - утверждали участники восстания декабристов в ходе составления известного Свода показаний под редакцией делопроизводителя следственной комиссии Боровкова.
Но каким образом, а самое главное - какой ценой могли бы осуществиться все эти пожелания на фоне уже описанного экономического кризиса, в преддверии военных конфликтов и внутренних беспорядков, а также неизбежной в случае победы восставших борьбы между ними и другими общественными группами, также претендующими на власть? И самое главное, к чему бы могла привести социальная революция в России на фоне столь неблагоприятной для нее глобальной социально-экономической конъюнктуры?
Усугублять и без того нестабильную обстановку немедленным проведением каких-либо либеральных реформ было бы просто безответственно. Те же декабристы, вышедшие на Сенатскую площадь с лозунгом «Конституция!», заранее признавали, что в рамках переходного (то есть кризисного) периода им придется прибегнуть к управлению с помощью диктатуры. Вопрос о продолжительности и степени жесткости такой диктатуры дискутировался до самого последнего момента, но полностью избежать ее не предполагал никто]. Однако на Сенатской площади в среде декабристов обнаружился серьезный недостаток волевого организующего начала, являющегося основой всякого устойчивого режима.
Поэтому важно отметить, что в кризисе накануне 1826 года оказалась не только официальная Россия, не только самодержавие, по мнению заговорщиков, «представлявшее собой нестройную громаду», но и оппозиция, сначала призывавшая эту «громаду» переустроить, а затем собравшаяся ее опрокинуть. Движение декабристов как антикризисная сила, по существу, оказалось еще более неудачливой, еще более внутренне противоречивой и непрочной командой, чем та государственная система, которую восставшие претендовали заменить. Ход событий 14 декабря в Санкт-Петербурге наглядно демонстрирует, что с ослабевшим и дезорганизованным аппаратом александровского самодержавия боролись, в сущности, порожденные им самим, столь же слабые и дезорганизованные противники.
В итоге выступление декабристов вызвало укрепление и ужесточение именно той силы, которую они собирались уничтожить. Самодержавие проявило себя как власть, не только традиционно поддерживающая, но и активно наводящая общий порядок, укрепляющая его как чрезвычайными полицейскими акциями, так и новыми политическими институтами. Переживавшее кризис общество в этот момент вряд ли осознало, что получило именно тот стройный военно-полицейский, чрезвычайный порядок управления, о котором оно «мечтало» в последние годы непредсказуемого правления Александра I. Только установили этот порядок не победившие «освободители»-заговорщики, а «реакция», то есть правительство Николая I и лично император. Те же, кто претендовал на руководство обновленным государственным (и в том числе репрессивным) аппаратом, стали его первыми жертвами.
Любопытно, что самодержавие вскоре после восстания без лишней огласки фактически инициировало процесс передачи значительной части своих властных полномочий как реформированным, так вновь сформированным государственным органам, исполнявшим главным образом надзорные и карательные функции. Так что и в этой области намерения части заговорщиков, как это ни парадоксально звучит, сбылись. Что было решительно отвергнуто Николаем I, так это немедленные и резкие социальные преобразования, а также конституционно-парламентский путь создания законов и организации управления. Разумеется, разбуженная и напуганная в конце 1825 года правящая элита Российской империи спасала не только «старый порядок», но и саму себя, но, надо признать, она имела для этого все основания.
Оценивая на этом основании «репрессивную и охранительную» политику николаевского самодержавия, стоит еще раз вспомнить, что основной задачей правящих элит большинства стран мира (кроме Англии и вновь созданных США) в тот период было не столько развитие новых типов социального устройства и социальных отношений, сколько сохранение имевшихся в наличии. С точки зрения теории общественного прогресса, такую политику можно называть «недальновидной» или «бесперспективной», но ее следует охарактеризовать, прежде всего, как разумную. Ведь прежде чем развиваться и совершенствоваться, любому общественному организму для начала надо выжить. Именно конкретные обстоятельства его выживания и брошенные ему вызовы, а вовсе не установленные кем-то «объективные законы» или чьи-то благие пожелания и будут в этом случае определять приоритеты как политического, так и социально-экономического развития государства.
http://community.livejournal.com/nicholas_i/12443.html
----- Из комментариев
- Примечательно, что столь популярное в России экономическое англоманство в части изменений в сельском хозяйстве неизменно предполагало обезземеливание крестьян с превращением их в арендаторов английского образца - от декабристских прожектов и до толстовско-левинской мерзости. А результатом подобного изменения был бы террор отнюдь не против помещиков-землевладельцев, а против обезземеленых и лишенных единственного своего средства крестьян. Ответом стал бы кровавый черный передел и новая пугачевщина. И провал в развитии страны на 15-20 лет - в то время как все конкуренты России набирали темп. Но понять это не хватало ума у англофилов на протяжении всего 19 века.
- Позвольте с Вами не согласиться ,для нас ,живущих в 21 веке , имеющих "за спиной" практический печальный опыт 19 и 20 ого - это очевидно. У них подобного опыта не было .
- Там две партии противостояли. И правительственная, чем дальше, тем жестче ставила вопрос об освобождении с землей.
А землевладельческая - сопротивлялась из всех сил. При этом "за освобождение", как таковое, демагогически выступала именно она, что давало ей очки в общественном мнении. Если бы не эта борьба, реформу давно бы провели (как в Прибалтике), а так решения секретных комитетов прятали под сукно еще с александровских времен. Одним словом, те, кто не только "думал о государстве", но еще и работал на него, понимали, чем это грозит.
- "Прибалтийская" реформа - суть аналог прусской, 1807 года (давшей обатрачивание на 3/4). Прусская реформа свершилась после Йены и Ауэрштедта, при колоссальном давлении Франции на Пруссию. Как провернуть это БЕЗ насилия в масштабах России в 1820-х?
- Не смею настаивать , но...как в Прибалтики у нас реформа врядли была возможна - большие растояние , а следовательно комуникации (без них инфраструкту создать не возможно)требовали очень больших материальных вложений.
- А я не говорю, что возможна. Просто в декабристских кругах (кроме группы Пестеля) мечтали провести по подобной схеме.
http://www.hrono.info/statii/2007/aks_dekabr.html
- Надеяться получить арендаторов британского образца и иметь на этом гешефт - и не предполагать при этом огораживания по британскому же образцу, только стиснутому в 10-15 лет вместо пары веков - это надо быть наивным дураком, знающим историю Британии только по красивым этикеткам британских товаров. А понимать, что огораживание будет, понимать последствия его - и желать этого для России - это надо быть злобным дураком. Впрочем склонность видеть на западе лишь хорошее и отказываться видеть темные подвалы красивых домов - неотъемлимое свойство российской интеллигентщины и в особенности так называемых "прогрессивных деятелей" и "передовых писателей".
- Большинство всех европейских революционеров поначалу выступало за конституцию. Назовите хоть одну крупную страну, где конституционалисты, в итоге, смогли бы остановить радикалов. Хоть одну, где дело не кончилось бы бегством или казнью монарха. Причем надо учесть, что это первая революция в истории России. Она по определению "тихой" не будет. Ибо очень много надежд, а опыта и опаски мало (разве что французская оглядка, но она, как раз у "реакционеров").
У меня большое сомнение, что Вы читали Конституцию Никиты Муравьева (http://vivovoco.ibmh.msk.su/VV/LAW/NIKITA_W.HTM )
вторая глава определяет понятие "граждан" и, соответственно, "неграждан" - куда в связи с имущественным цензом попадает абсолютное большинство населения России. Они согласятся? Смешной вопрос? И это при том, что далее "Разделение между благородными и простолюдинами не принимается поелику противно Вере". Т.е. разделения нету, а на выборы никшни:))
Земли помещиков остаются за ними. Дома поселян с огородами оных признаются их собственностью со всеми земледельческими орудиями и скотом, им принадлежащим. ВСЕ - ДАЛЬШЕ МОЖНО НЕ ЧИТАТЬ. Красные петухи по всей России. Т.к. крестьяне считают эти земли своими и лишь доверие к императору, как суперарбитру, позволило им ждать "черного передела" после 1861-го. И то не бесконечно.
Кочующия племена не имеют прав гражданских. Это после свержения белого царя? Башкиры и калмыки спокойно подчинятся? А кто и ради чего пойдет их усмирять?
Статьи - 37-40 = Мы имеем керенскую милицию и бериевскую амнистию в одном флаконе. Просто чудо, как все рады.
- Кто и где наделял РАБОВ сразу после освобождения землёй в собственность?! Окститесь! Человека отпускают из рабства - он запускает "петухи"?! Да он поклоны благодарственные бьёт!!!
А о своей земле лет через 20-30-40 начинает думать.
- ОНИ НЕ РАБЫ. Т.е. это бесправные угнетаемые люди, но их мировоззрение не рабское. Они просто ждут, когда Бог и Государь или отдадут им ИХ землю (не в собственность, но в наследственное владение и пользование) или отправят их помещиков назад из вольности "в службу". Последнее, конечно, после убийства Павла все менее вероятно. Но без земли они "на волю" уходить НЕ ХОТЕЛИ.
- Даже ЗАКОНА О КРЕПОСТНОМ ПРАВЕ НЕТ! Т.е. большая часть действий с крестьянами происходит вне правового поля. Вне этого поля в XVIII в. произошел и массовый фактический отъем общинных земель помещиками, превращение держания в собственность (маленький островок родовых вотчин утонул в этом море государственных, монастырских и крестьянских земель, захваченных НЕЗАКОННО). И коллективное крестьянское сознание - не рабское. Оно отстаивает права предков и кое-чего, в итоге, добивается в 1861 году. Не в вопросе о собственности, но в вопросе о распоряжении. Это проблема правительства и элиты, что они приняли европейские правила игры с земельным рынком и т.п. (хотя вот здесь стоило бы поучиться у той же Голландии:)) Крестьяне (центральных и северных губерний, т.е. самых населенных) никогда не признавали этих игр с землей. Самодержавие уже с 1805 г. решило: без земли не освобождаем. Все дело было за помещиками. Помещики пошли ва-банк на Сенатской. В чьих интересах? Вопрос риторический. Разгромив мятеж, Николай защитил в перспективе и права крестьянства! Якушкин понял, увы, слишком поздно. Пестель понял быстро, но большинство декабристов в данном вопросе не особо стремилось понять Пестеля, обоснованно считая его радикалом и в других областях.
P.S. Зафрендил автора
zamglavred
и сообщество, откуда текст
nicholas_i
Оторвав взгляд от Европы, мы можем увидеть, что революционно-кризисная волна конца XVIII - начала XIX века началась не во Франции, а в Америке. Пример становления на базе динамично развивавшихся англосаксонских колоний агрессивного либерального государства как одного из главных конкурентов своей бывшей британской метрополии заразил многие колониальные государства. Трудности несколько иного рода, но тоже весьма тяжелые в эту же эпоху испытывают и традиционные общества таких крупных держав Евразии, как Османская империя, Персия и Китай (а чуть позднее и Япония). Давно уже не претендуя на мировое лидерство, эти страны в течение первой половины столетия начинают утрачивать и свое региональное значение, теряют контроль над собственными крупными провинциями и стратегическими торговыми пунктами (типа Египта, Закавказья или Гонконга). Элита этих стран также постепенно лишается способности мобилизовать внутренние ресурсы для отпора противникам и решения неотложных государственных задач.
Если прибавить сюда именно в это время закипевшую революциями, переворотами и междоусобными войнами (продолжавшимися и после освобождения от колониальной зависимости) Америку и охваченные активной европейской колонизацией остальные районы мировой экономической периферии, то можно предполагать, что устойчивый рост национальной экономики и поступательное эволюционное развитие политических структур и социально-экономических отношений в этот период, остроумно названный британским историком Э. Хобсбаумом «веком революции», скорее, исключение, чем правило.
Вдохновлявшиеся, в частности, примерами современных им испанских, латиноамериканских и греческих революционеров (Риего, Квироги, Боливара и др.) декабристы волей-неволей смотрели на результаты их деятельности с позиции недавних «освободителей Европы», то есть несколько свысока. Они с трудом могли себе представить, что для складывавшегося мирового рынка и его финансовых центров (в первую очередь, лондонского) «экономическая провинция Россия», «экономическая провинция Венесуэла» и даже «экономическая провинция Китай» выглядели почти равнозначно. Традиционные структуры периферийных рынков необходимо было разрушить (неважно, извне или изнутри) для того, чтобы открыть их не только европейским (в первую очередь, английским) товарам, но и международным банкам с их кабальными инвестициями и грабительскими займами. «Отрадно, что самая древняя и самая прочная империя в мире под воздействием тюков ситца английских буржуа за восемь лет очутилась накануне общественного переворота, который во всяком случае должен иметь чрезвычайно важные результаты для цивилизации», - писали в 1850 году по случаю восстания тайпинов в Китае Маркс и Энгельс. Так, национально-освободительный пафос Рылеева, Сен-Мартена или Ян Сю-Цина в конечном итоге оборачивался работой против суверенитета своих стран и народов в пользу нового формирующегося глобального мирового порядка.
Таким образом, глобальный социально-экономический контекст позволяет не столько пересмотреть общеизвестные трактовки исторических событий, сколько привлечь внимание исследователя к важным «фоновым» обстоятельствам эпохи, обычно остающимся вне поля его зрения. Именно в этой связи кажется особенно важным, к примеру, что как восстание 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге, так и многие предшествовавшие события междуцарствия, начавшегося еще 19 ноября, до сих пор практически не рассматриваются в связи с первым системным кризисом мировой экономики в конце 1825 года.
Обстоятельства данного кризиса, вызванного перегревом британского инвестиционного рынка, хорошо описаны в капитальной монографии И. Трахтенберга. Обвал фондового рынка и катастрофическое оскудение золотого запаса Английского банка буквально по дням совпадают с эскалацией напряженности в Санкт-Петербурге. Исследований, посвященных «русскому следу» лондонского кризиса 1825 года, пока не существует. Между тем Англия первой половины XIX века не только крупнейший торговый партнер Российской империи, но и основной ее кредитор. Даже если мы исключим версию намеренного экспорта социально-экономической нестабильности в Петербург из Лондона, такой экспорт не мог не осуществляться стихийно, в рамках естественного перераспределения напряжений в глобальной экономике. Немыслимо, чтобы массовые банкротства британских торговых домов никак не отражались на мышлении и поведении К.Ф. Рылеева и его коллег по Российско-Американской компании или сочувствовавшего декабристам адмирала-англофила Н.С. Мордвинова. Разумеется, большая часть вышедших на Сенатскую площадь офицеров, не говоря уж о солдатах, вряд ли понимала, что начало более или менее длительных революционных беспорядков в столице приведет, прежде всего, к падению оборотов местной торговли и производства и повальному бегству капиталов из страны, но руководители восстания не могли этого не знать.
Знали они и о серьезном расстройстве государственных финансов России, вызванном не только опытами министра финансов Д.А. Гурьева с фритредерскими таможенными тарифами 1818-1820 годов, но и экономическими последствиями наполеоновских войн, в частности, эхом наполеоновских фальсификаций русских бумажных денег (Министерство финансов изымало из оборота и безвозмездно уничтожало такие фальшивки до конца 1830-х годов). К росту государственного долга вело и продолжающееся падение мировых цен на основной предмет русского вывоза - хлеб. Между прочим, динамика этого падения была предопределена уже в 1815 году, когда английский парламент, видимо, желая «отблагодарить» своего верного союзника по антинаполеоновским коалициям, принял знаменитые «хлебные законы». Ориентированные на поддержку национального сельхозпроизводства и крупного землевладения, эти законы не только закрыли английский рынок для русского зерна, но и разорили сотни русских поставщиков. Падали и другие доходные прежде статьи русского сырьевого экспорта: лен, пенька, лес и чугун. На смену русскому льну и льняным полотнам Англия все в больших количествах ввозила сначала на свой, а потом и на континентальный рынок индийский, а затем и американский хлопок. Пеньку же, в мировом производстве которой Россия предшествующего столетия была фактически монополистом, постепенно вытесняет индийский, обработанный в Шотландии, джут. Что же касается российского производства чугуна, развивавшегося во второй половине XVIII века так быстро, что его рост обгонял порой даже английские производственные показатели, то вторая волна индустриализации в Европе уже в начале 20-х годов XIX загнала эту перспективную экспортную отрасль отечественной экономики в длительную стагнацию. Экспорт русского леса также постепенно переставал приносить прежнюю прибыль. Мировая металлургическая промышленность, поднявшаяся на восточноевропейском древесном угле, с начала XIX века массово переходит на английский кокс, а бесхозяйственная экстенсивная разработка русских лесных ресурсов в XVIII веке уже в 1820-х годах приводит к серьезному удорожанию стоимости леса и его транспортировки, что в условиях развития международной конкуренции стран - экспортеров леса равнозначно дальнейшему сокращению русского лесного экспорта и потере традиционных рынков сбыта.
В целом, понижение цен на сырье сократило стоимость русского экспорта в период 1817-1824 годов почти в 12 раз. Это было почти равносильно экономической катастрофе. Ее источником некоторые авторы считают не только последствия стихийных экономических процессов, но и сознательную экономическую политику мировых финансовых центров, направленную против интересов России. Один из богатейших людей России В.А. Кокорев прямо писал о настойчивой финансовой войне Европы против России, в результате которой, по его утверждению, «мы потерпели от европейских злоухищрений и собственного недомыслия полное поражение нашей финансовой силы».
Необходимо отметить, что при этом интерес глобальных финансовых центров к русскому рынку 1820-х годов не ослабевал, а, напротив, продолжал возрастать. Во многом это связано с еще одной малоизученной проблемой экономического развития России XIX века. Дело в том, что новый способ поиска и промывки так называемых «скрытых россыпей», разработанный в 1810-х годах уральским инженером Л.И. Бруснициным, начиная с 1820 года позволил дать такие темпы прироста золотодобычи, что Россия, в начале XIX века ввозившая золото не только для денежного обращения, но и для технических нужд и дававшая менее 3% мирового объема добычи, уже в середине 1820-х годов перешла рубеж в 20% и вышла на первое место в мире по золотодобыче. Темпы роста кажутся фантастическими. Только за десятилетие 1821-1830 годов они достигли почти 1000%! Статистические данные по эту тему можно встретить в самых разных источниках. Однако, когда речь заходит о социально-экономическом, а тем более о политическом аспектах понимания собранной и систематизированной информации о золотодобыче, практически никто почему-то не предлагает своей оценки. Очевидно, что перед нами не только важнейший и практически неучтенный экономический параметр развития России времен декабристов, но и ключ ко многим внутри- и внешнеполитическим проблемам рассматриваемой эпохи.
Одновременно страна переживала кризис роста системы управления, связанный как с хроническим недофинансированием увеличивавшегося государственного аппарата (что неминуемо порождало коррупцию), так и с общим усложнением механизма управления государством в условиях распада прежнего сословно-корпоративного устройства общества и нарастающего демографического давления. Формирование международного рынка труда в рамках развития региональной экономической специализации и конкуренции приводило к вытеснению миллионов людей в разных странах на обочину этого рынка, за черту бедности, фактически на грань голодной смерти. Европейский демографический взрыв, к концу первой четверти XIX века достигший России, сравнительно быстро перемалывал традиционные сословно-профессиональные и территориальные структуры, не рассчитанные на такое количество людей. Сотнями выпадавшие из своих дворянских и прочих социальных «гнезд» «лишние люди» всех сословий в буквальном смысле не находили себе места в жизни. Ни отцовское дело, ни государева служба не могли уже обеспечить будущее таких «профессиональных» разночинцев.
На этом фоне попытки немедленной отмены крепостного права, да еще без решения проблемы размежевания крестьянских и помещичьих земель, без подготовки бюрократических кадров, способных квалифицированно осуществить такое размежевание, могли неожиданно обернуться формой социального геноцида крестьянства, подобного коллективизации или английским огораживаниям XVI-XVII веков. Проекты радикальной группы П.И. Пестеля предусматривали генеральное размежевание всех частных и государственных земель, но их осуществление потребовало бы от любого правительства серьезных репрессий в отношении тысяч крупных землевладельцев. В принципе, любая земельная реформа на фоне неблагоприятной экономической конъюнктуры отрицательно сказалась бы на сельском хозяйстве страны, и без того пребывавшем в упадке.
А ведь на повестке дня стояли и другие важнейшие и неотложные задачи внутренней и внешней политики. Только в период с 1826 по 1833 годы николаевское самодержавие, хотя и с большими потерями, выиграло не только русско-персидскую (1826-1828) и русско-турецкую (1827-1829) войны, но и подавило польское вооруженное восстание (1830-1831), временно усмирило сепаратистов Кавказа (движение Кази-Мухаммеда и националистический заговор в Грузии) и надолго восстановило разрушенную систему коллективной безопасности в Европе (Мюнхенгрецкое и Берлинское соглашения, 1833) и на Ближнем Востоке (Ункяр-Ескелесийский договор, 1833).
В такой же кризисной обстановке (рост числа нелегальных антиправительственных организаций; непрекращающиеся крестьянские восстания; холерные бунты 1830 году в Санкт-Петербурге, Москве, Тамбове, Севастополе; восстания в военных поселениях 1831 года и т.п.) правительство Николая I было вынуждено обустраивать и внутренние дела. Создание первой в истории России комплексной службы государственной безопасности (III отделение Его императорского величества канцелярии и корпус жандармов); упорядочивание законодательства и налаживание систематической законопроектной работы (II отделение ЕИВ канцелярии и Государственный Совет); подбор, расстановка, учет и контроль деятельности кадров правительственного аппарата (I отделение ЕИВ канцелярии); устройство правильного документооборота и регулярной отчетности - все эти решаемые ускоренным порядком задачи встали бы перед любой командой, претендовавшей на удержание власти в России второй половины 1820-х годов.
«Надобно даровать ясные положительные законы, водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственное образование духовенства, подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию, улучшить положение земледельцев, уничтожить унизительную продажу людей, воскресить флот, поощрить частных людей к мореплаванию - словом, исправить неисчисленные беспорядки и злоупотребления» - утверждали участники восстания декабристов в ходе составления известного Свода показаний под редакцией делопроизводителя следственной комиссии Боровкова.
Но каким образом, а самое главное - какой ценой могли бы осуществиться все эти пожелания на фоне уже описанного экономического кризиса, в преддверии военных конфликтов и внутренних беспорядков, а также неизбежной в случае победы восставших борьбы между ними и другими общественными группами, также претендующими на власть? И самое главное, к чему бы могла привести социальная революция в России на фоне столь неблагоприятной для нее глобальной социально-экономической конъюнктуры?
Усугублять и без того нестабильную обстановку немедленным проведением каких-либо либеральных реформ было бы просто безответственно. Те же декабристы, вышедшие на Сенатскую площадь с лозунгом «Конституция!», заранее признавали, что в рамках переходного (то есть кризисного) периода им придется прибегнуть к управлению с помощью диктатуры. Вопрос о продолжительности и степени жесткости такой диктатуры дискутировался до самого последнего момента, но полностью избежать ее не предполагал никто]. Однако на Сенатской площади в среде декабристов обнаружился серьезный недостаток волевого организующего начала, являющегося основой всякого устойчивого режима.
Поэтому важно отметить, что в кризисе накануне 1826 года оказалась не только официальная Россия, не только самодержавие, по мнению заговорщиков, «представлявшее собой нестройную громаду», но и оппозиция, сначала призывавшая эту «громаду» переустроить, а затем собравшаяся ее опрокинуть. Движение декабристов как антикризисная сила, по существу, оказалось еще более неудачливой, еще более внутренне противоречивой и непрочной командой, чем та государственная система, которую восставшие претендовали заменить. Ход событий 14 декабря в Санкт-Петербурге наглядно демонстрирует, что с ослабевшим и дезорганизованным аппаратом александровского самодержавия боролись, в сущности, порожденные им самим, столь же слабые и дезорганизованные противники.
В итоге выступление декабристов вызвало укрепление и ужесточение именно той силы, которую они собирались уничтожить. Самодержавие проявило себя как власть, не только традиционно поддерживающая, но и активно наводящая общий порядок, укрепляющая его как чрезвычайными полицейскими акциями, так и новыми политическими институтами. Переживавшее кризис общество в этот момент вряд ли осознало, что получило именно тот стройный военно-полицейский, чрезвычайный порядок управления, о котором оно «мечтало» в последние годы непредсказуемого правления Александра I. Только установили этот порядок не победившие «освободители»-заговорщики, а «реакция», то есть правительство Николая I и лично император. Те же, кто претендовал на руководство обновленным государственным (и в том числе репрессивным) аппаратом, стали его первыми жертвами.
Любопытно, что самодержавие вскоре после восстания без лишней огласки фактически инициировало процесс передачи значительной части своих властных полномочий как реформированным, так вновь сформированным государственным органам, исполнявшим главным образом надзорные и карательные функции. Так что и в этой области намерения части заговорщиков, как это ни парадоксально звучит, сбылись. Что было решительно отвергнуто Николаем I, так это немедленные и резкие социальные преобразования, а также конституционно-парламентский путь создания законов и организации управления. Разумеется, разбуженная и напуганная в конце 1825 года правящая элита Российской империи спасала не только «старый порядок», но и саму себя, но, надо признать, она имела для этого все основания.
Оценивая на этом основании «репрессивную и охранительную» политику николаевского самодержавия, стоит еще раз вспомнить, что основной задачей правящих элит большинства стран мира (кроме Англии и вновь созданных США) в тот период было не столько развитие новых типов социального устройства и социальных отношений, сколько сохранение имевшихся в наличии. С точки зрения теории общественного прогресса, такую политику можно называть «недальновидной» или «бесперспективной», но ее следует охарактеризовать, прежде всего, как разумную. Ведь прежде чем развиваться и совершенствоваться, любому общественному организму для начала надо выжить. Именно конкретные обстоятельства его выживания и брошенные ему вызовы, а вовсе не установленные кем-то «объективные законы» или чьи-то благие пожелания и будут в этом случае определять приоритеты как политического, так и социально-экономического развития государства.
http://community.livejournal.com/nicholas_i/12443.html
----- Из комментариев
- Примечательно, что столь популярное в России экономическое англоманство в части изменений в сельском хозяйстве неизменно предполагало обезземеливание крестьян с превращением их в арендаторов английского образца - от декабристских прожектов и до толстовско-левинской мерзости. А результатом подобного изменения был бы террор отнюдь не против помещиков-землевладельцев, а против обезземеленых и лишенных единственного своего средства крестьян. Ответом стал бы кровавый черный передел и новая пугачевщина. И провал в развитии страны на 15-20 лет - в то время как все конкуренты России набирали темп. Но понять это не хватало ума у англофилов на протяжении всего 19 века.
- Позвольте с Вами не согласиться ,для нас ,живущих в 21 веке , имеющих "за спиной" практический печальный опыт 19 и 20 ого - это очевидно. У них подобного опыта не было .
- Там две партии противостояли. И правительственная, чем дальше, тем жестче ставила вопрос об освобождении с землей.
А землевладельческая - сопротивлялась из всех сил. При этом "за освобождение", как таковое, демагогически выступала именно она, что давало ей очки в общественном мнении. Если бы не эта борьба, реформу давно бы провели (как в Прибалтике), а так решения секретных комитетов прятали под сукно еще с александровских времен. Одним словом, те, кто не только "думал о государстве", но еще и работал на него, понимали, чем это грозит.
- "Прибалтийская" реформа - суть аналог прусской, 1807 года (давшей обатрачивание на 3/4). Прусская реформа свершилась после Йены и Ауэрштедта, при колоссальном давлении Франции на Пруссию. Как провернуть это БЕЗ насилия в масштабах России в 1820-х?
- Не смею настаивать , но...как в Прибалтики у нас реформа врядли была возможна - большие растояние , а следовательно комуникации (без них инфраструкту создать не возможно)требовали очень больших материальных вложений.
- А я не говорю, что возможна. Просто в декабристских кругах (кроме группы Пестеля) мечтали провести по подобной схеме.
http://www.hrono.info/statii/2007/aks_dekabr.html
- Надеяться получить арендаторов британского образца и иметь на этом гешефт - и не предполагать при этом огораживания по британскому же образцу, только стиснутому в 10-15 лет вместо пары веков - это надо быть наивным дураком, знающим историю Британии только по красивым этикеткам британских товаров. А понимать, что огораживание будет, понимать последствия его - и желать этого для России - это надо быть злобным дураком. Впрочем склонность видеть на западе лишь хорошее и отказываться видеть темные подвалы красивых домов - неотъемлимое свойство российской интеллигентщины и в особенности так называемых "прогрессивных деятелей" и "передовых писателей".
- Большинство всех европейских революционеров поначалу выступало за конституцию. Назовите хоть одну крупную страну, где конституционалисты, в итоге, смогли бы остановить радикалов. Хоть одну, где дело не кончилось бы бегством или казнью монарха. Причем надо учесть, что это первая революция в истории России. Она по определению "тихой" не будет. Ибо очень много надежд, а опыта и опаски мало (разве что французская оглядка, но она, как раз у "реакционеров").
У меня большое сомнение, что Вы читали Конституцию Никиты Муравьева (http://vivovoco.ibmh.msk.su/VV/LAW/NIKITA_W.HTM )
вторая глава определяет понятие "граждан" и, соответственно, "неграждан" - куда в связи с имущественным цензом попадает абсолютное большинство населения России. Они согласятся? Смешной вопрос? И это при том, что далее "Разделение между благородными и простолюдинами не принимается поелику противно Вере". Т.е. разделения нету, а на выборы никшни:))
Земли помещиков остаются за ними. Дома поселян с огородами оных признаются их собственностью со всеми земледельческими орудиями и скотом, им принадлежащим. ВСЕ - ДАЛЬШЕ МОЖНО НЕ ЧИТАТЬ. Красные петухи по всей России. Т.к. крестьяне считают эти земли своими и лишь доверие к императору, как суперарбитру, позволило им ждать "черного передела" после 1861-го. И то не бесконечно.
Кочующия племена не имеют прав гражданских. Это после свержения белого царя? Башкиры и калмыки спокойно подчинятся? А кто и ради чего пойдет их усмирять?
Статьи - 37-40 = Мы имеем керенскую милицию и бериевскую амнистию в одном флаконе. Просто чудо, как все рады.
- Кто и где наделял РАБОВ сразу после освобождения землёй в собственность?! Окститесь! Человека отпускают из рабства - он запускает "петухи"?! Да он поклоны благодарственные бьёт!!!
А о своей земле лет через 20-30-40 начинает думать.
- ОНИ НЕ РАБЫ. Т.е. это бесправные угнетаемые люди, но их мировоззрение не рабское. Они просто ждут, когда Бог и Государь или отдадут им ИХ землю (не в собственность, но в наследственное владение и пользование) или отправят их помещиков назад из вольности "в службу". Последнее, конечно, после убийства Павла все менее вероятно. Но без земли они "на волю" уходить НЕ ХОТЕЛИ.
- Даже ЗАКОНА О КРЕПОСТНОМ ПРАВЕ НЕТ! Т.е. большая часть действий с крестьянами происходит вне правового поля. Вне этого поля в XVIII в. произошел и массовый фактический отъем общинных земель помещиками, превращение держания в собственность (маленький островок родовых вотчин утонул в этом море государственных, монастырских и крестьянских земель, захваченных НЕЗАКОННО). И коллективное крестьянское сознание - не рабское. Оно отстаивает права предков и кое-чего, в итоге, добивается в 1861 году. Не в вопросе о собственности, но в вопросе о распоряжении. Это проблема правительства и элиты, что они приняли европейские правила игры с земельным рынком и т.п. (хотя вот здесь стоило бы поучиться у той же Голландии:)) Крестьяне (центральных и северных губерний, т.е. самых населенных) никогда не признавали этих игр с землей. Самодержавие уже с 1805 г. решило: без земли не освобождаем. Все дело было за помещиками. Помещики пошли ва-банк на Сенатской. В чьих интересах? Вопрос риторический. Разгромив мятеж, Николай защитил в перспективе и права крестьянства! Якушкин понял, увы, слишком поздно. Пестель понял быстро, но большинство декабристов в данном вопросе не особо стремилось понять Пестеля, обоснованно считая его радикалом и в других областях.
P.S. Зафрендил автора
zamglavred
и сообщество, откуда текст
nicholas_i