Петербург отмечает 71-ю годовщину снятия блокады Ленинграда
Вот уже более 70 лет 27 января - знаменательная памятная дата для жителей Петербурга. В этот день в 1944 году в Ленинграде был дан салют в честь окончательного снятия блокады, продолжавшейся тяжелых и страшных 900 дней.
Блокада длилась с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года) - 872 дня. Враг остановился в 4-7 км от города. Линия фронта, окопы, где сидели солдаты, проходила всего в 4 км от Кировского завода и в 16 км от Зимнего дворца.
Снижение норм выдачи продуктов впервые произошло 15 сентября.
А 20 ноября - в пятый раз населению и в третий раз войскам - пришлось сократить нормы выдачи хлеба. Воины стали получать 500 граммов в сутки; рабочие - 250 граммов; служащие, иждивенцы и воины, не на передовой, - 125 граммов. И кроме хлеба, почти ничего…
На 24 сентября хлеб на 40 % состоял из солода, овса и шелухи, а позже целлюлозы.
Водопровод не работал, жителям приходилось брать воду из поврежденных труб и прорубей на Неве, Невке. Отопительным средством для многих стали мини печки, буржуйки.
Жители блокадного Ленинграда набирают воду, появившуюся после артобстрела в пробоинах в асфальте на Невском проспекте.
С 11 февраля были введены новые нормы снабжения: 500 граммов хлеба для рабочих, 400 - для служащих, 300 - для детей и неработающих. 16 февраля было даже впервые выдано мясо.
За все годы блокады погибло, по разным данным, от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек.
За время битвы за Ленинград погибло больше людей, чем потеряли Англия и США за все время войны. ( Справка: На 1 января 1941 года, в Ленинграде проживало чуть менее 3-х миллионов человек.)
Пискаревское кладбище: в длинном ряду могил лежат жертвы блокады, число которых только на этом кладбище составляет 640 000 человек, погибших от голода, и больше чем 17 000 людей, ставших жертвами бомбежек и обстрелов.
Многих погибших ленинградцев кремировали в печах кирпичного завода, находившегося на территории нынешнего Московского парка Победы.
Серафимовское кладбище также было местом массового захоронения ленинградцев, погибших и умерших во время блокады Ленинграда. В 1941-1944 годы здесь было похоронено более 100 тысяч человек.
За залпом залп гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика -
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось…
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют.
Сегодня ленинградцы плачут…
По воспоминаниям бригадира пекарей ленинградского хлебозавода № 22 А. Соловьевой:
23 ноября 1941 года.
Непривычна тишина, когда перед бомбежкой в цехе отключат ток. Шум месильных машин и дозаторов сырья стихает. В каждый пролет проникают голоса людей. Сквозь забитые фанерой окна слышен гул самолетов и взрывы.
- Стоять у рабочих мест! - кричит начальник цеха.
Собственно, отойти нам некуда. Три-четыре шага в темноте - и упала с верхних мостков или наткнулась на печь-"буржуйку" с кипятком для шрот [Шроты - соевый жмых].
В темноте всегда какой-то подвох. Вот и приходится кричать начальнику цеха, чтобы новички, растерявшись, не побежали в убежище.
Вспомнилось, как в первую бомбежку выбило стекла. Они со звоном разлетелись по цеху. Испугалась я, бросилась в бродильную камеру, где тесто подходит.
Вызвал меня директор Павел Сидорович Зозуля и говорит: "Что же ты, бригадир, струсила? Твои рабочие остались на местах, а ты?"
Стою, плачу, а объяснить не могу. Страшно было с непривычки.
Новеньких в бригаде первые дни держу при себе, пока не привыкнут к грохоту за окном. В основном это совсем молодые девчонки. Их присылают на хлебозавод истощенными - в чем душа держится. А паек у нас те же 125 граммов.
Правда, потеплее работать, да иной раз перепадет заскорузлый кусок теста, когда зачищаешь дежу [Дежа - емкость для замеса теста] или месильную машину. Конечно, что уж тут съестного! Но вселяется в человека надежда, что у хлеба он не умрет.
Бывает, новеньких сразу кладут в дистрофийный барак. Лишь когда окрепнут, ставят на рабочее место. А сейчас, когда три дня нет муки (с 20 ноября хлебозавод не выпек ни одной буханки), лежать в дистрофийном бараке - почти верная смерть.
Но опасен и конвейер с заготовками теста. При виде его некоторые не выдерживают - падают в обморок. Трудно голодному удержаться, чтобы не броситься к тесту и не набить им рот.
Время от времени спрашиваешь у дежурного по бараку: "Как там они - держатся?" Словно свою вину воспринимаешь вынужденный простой завода. Не только дистрофийный барак - весь Ленинград ждет хлеба! Подумаешь об этом, и становится невыносима бомбежка. Лучше бы артобстрел. Тогда не отключают ток, в цехе светло и хорошо видно каждого. И каждый занят своим делом.
Ждешь, убеждая себя надеждой: еще час-другой, и привезут муку! Поэтому не выключаем печь. Часть людей следит за закваской. Для ее роста необходимо тепло и чистая, без примесей мука. Такой муки сейчас нет в Ленинграде.
Новенькие обмазывают подики [Подик - форма для выпечки хлеба] "бадаевским кофе". Так мы зовем маслянистую землю, которую собрали вскоре после пожара возле Бадаевских складов. Земля там пропиталась расплавленным жиром и сахаром.
Первое время "бадаевский кофе" возили на саночках домой. Заваривали кипятком, ждали, когда осядет земля, и пили горячую, подслащенную, с жиром жидкость. Сейчас "кофе" поступает только на хлебозавод.
Если наполнить тестом подик, то верных 10 пайков испечешь. Три таких подика - и дистрофийный барак продержится еще сутки. 30 пайков - это 30 жизней, гаснущих во дворе хлебозавода.
С тех пор как началась блокада, к нам поступает только ржаная мука. Она дает больше припеку. Когда же привезут муку?
Перед войной я слышала историю выпечки бородинского хлеба. Рецепт его изготовления придумали в женском монастыре, построенном недалеко от места Бородинской битвы. Строился монастырь княгиней Тучковой в память о муже, погибшем в сражении с французами. Упорная была княгиня. Много сил положила, чтобы добиться у царя разрешения на постройку. Строила монастырь на свои средства. Но не о ней пошла в народе слава, а о хлебе, который стали печь в монастыре. Хлеб ржаной, да такой, что любой пшеничный каравай отдашь за него.
Довелось мне видеть рожь под Бородином - густую, дружную, прокаленную солнцем. Колосья колыхались до самой засиненной кромки леса на горизонте. И шел от них чудесный, добрый, всесильный запах хлеба. Радостно было идти по тропинке, проложенной среди сплошного золотого моря. Лишь кое-где из колосьев озорно выглядывали васильки.
А над рожью, в самой глуби неба, круг за кругом ходил коршун, Распахнул хищные крылья и парил, высматривая добычу. И вдруг стал падать прямо на меня.
На тропинку из ржаного моря выскочил зайчонок - серый комок с солнечными крапинками. Удивленно вздыбил уши у самых моих ног и совсем не замечал опасности сверху.
Не рассчитал коршун, что зайца мог выручить человек. Тяжело было хищнику расстаться с верной добычей. Коршун нырнул вниз передо мной и пошел над самыми колосьями, обсыпая спелое зерно крылом. А заяц, очнувшись, помчался во весь дух по тропинке впереди меня...
Размечталась я о бородинском хлебе, а не упомню его рецепт. В памяти держится лишь тот, что пекли мы в последний раз три дня назад:
1. Целлюлоза - 25%.
2. Шроты - 20%.
3. Мука ячневая - 5%.
4. Солод - 10 %.
5. Жмых (при наличии заменить целлюлозу).
6. Отруби (при наличии заменить шроты).
7. И только 40% - ржаная мука!..
...Пора проверять закваску. Медлю, не решаясь подмешать в нее последний килограмм чистой ржаной муки.
Начальник смены Александра Наумова направляется ко мне и на полпути поворачивает обратно. Наконец, решившись, подходит.
- Что себя обманываешь? - говорит. - Иди, Шура, ставь тесто!
Поднимаюсь по лестнице и все жду - сейчас закричат: "Мука! Мука!" Но никто не кричит.
Полупустая самотаска ссыпает остатки муки. Механическая рука месильной машины поднимается, скребя о дежу. Замешивает тесто на самом донышке...
Скоро конец смены. Неужели и сегодня выпечки не будет? Наша бригада наверняка уже ее не проведет!
Спускаюсь вниз, чтобы отчитаться за смену, и вижу: цех пуст! С улицы доносятся крики. У выхода плачет Александра Наумова. А во дворе плотное кольцо людей окружило молодого парня-шофера. Чумазое, осунувшееся лицо поворачивается в замешательстве то в одну, то в другую сторону.
- Кончайте реветь! - растерянно просит. - Еще придут машины!
Привезли! Все-таки привезли!
Протискиваюсь к нему и хочу коснуться его руки.
- Да живой я! - отдергивает руку. - Что вы все трогаете? Лучше скажите, где машину разгружать?
Надо спешить с разгрузкой. Когда несла первый мешок, думала, упаду - сил никаких нет. И тут вспомнила я человека, который неделю назад упал перед проходной хлебозавода. В руках зажаты продуктовые карточки. Его отнесли в дистрофийный барак, согрели грелкой. Напоили "бадаевским кофе". Дали ложку мучной баланды. Открыл он глаза и понял - не дома он, а в чужом бараке. Встал на ноги и не может сдержать слез: "Карточки у меня на всех! Дома жена и двое ребят!.."
Как тут помочь? Одна надежда была, что хватит у него сил дойти. Не за себя ведь беспокоился - за других!
Встретила я этого человека через два дня на заготовке дров для хлебозавода. Все-таки отоварил он свои карточки, спас жену и детей...
Поэтому и я не имею права упасть! Ведь в этом мешке не просто мука. В этом мешке чьи-то жизни!
Так, убеждая себя, дошла до склада. Ссыпала муку в самотаску. Стою, не в силах перевести дыхание, и не узнаю заводской склад. Последние три дня он, словно вымерший дом, пугал мерзлой пустотой.
Тяжело ступали женщины с мешками на спине. Присыпанные мукой лица улыбались, а по щекам текли слезы.
После разгрузки все три смены пекарей собрались в цехе. Каждому хотелось своими глазами увидеть выпечку хлеба.
Наконец-то пущена первая месильная машина. Железная рука начала мять липкий слой теста. И вдруг у поставленной для замеса второй дежи смолк дозатор. Из него перестала поступать вода в муку.
Вода, где вода?
Ведра, бочки, банки - все поставили мы под краны. Но набрали лишь капли. Стало ясно: замерз водопровод. Как же печь хлеб?
Кто-то из девчат предложил брать воду из Невы. Тут же снарядили сани и лошадей.
Первую бочку привезли во двор белесой от наледи. Черпали из нее ведрами, стараясь не расплескать. Невольно подумалось: вода-то у нас тоже ладожская, как и мука. Нева ведь течет из Ладоги...
Теплая закваска слегка парит от приливаемой ледяной воды. При брожении важно, чтобы температура теста не падала ниже плюс 26 градусов. Иначе хлеб будет не объемный и плохо пропечется. Сейчас не только температура не выдерживалась - не хватало времени, чтобы выбродило тесто. Прямо с замеса поступало оно в делитель, а затем раскладывалось в подики.
К разгрузочному окну печи подошел начальник цеха Сергей Васильевич Уткин. Бережно провел по тесту рукой. Все-таки будет хлеб Ленинграду!
Через полчаса печь уже дышала влажным живородящим жаром. Мне уже чудился запах ржаного хлеба. К разгрузочному окну подошли, покачиваясь, первые подики в люльках. И тут завыла сирена. Ночная бомбежка!..
В цехе на выпечке осталось лишь несколько человек. Остальные заняли посты на крышах и чердаке.
От сброшенных осветительных бомб Ленинград высвечивался до рези в глазах зелено-белыми кругами. Вижу, как самолеты разворачиваются нас бомбить. Бомбы рвутся за воротами хлебозавода. Выйдя из пике, самолеты низко проносятся над городом. Их трассирующие пули раскаленными гвоздями входят в крышу главного корпуса, где выпекался хлеб.
Первые минуты стояла на крыше, как приговоренная к расстрелу. Голову невольно вбирала в плечи. Но стоило зажигалке упасть рядом, тут же побежала к ней, не замечая воя и обледенелой покатости крыши. Бежала с единственной мыслью - спасти выпеченный хлеб.
От зажигалки катились по крыше огненные брызги. Они плавили лед и железо, вгорали в деревянное перекрытие. Одно спасение - сбросить ее на землю. Там зажигалку засыплют песком или утопят в бочке с водой.
В эту ночь у меня даже оплавились щипцы. Если бы я сама не была на крыше, то вряд ли бы поверила, что столько зажигалок можно сбросить сразу.
После бомбежки на крыше хлебозавода остались дежурить две или три девушки. Они должны были следить, не появится ли где-нибудь тлеющий уголь. Остальные вернулись в цех к печи.
Первое, что бросилось в глаза, - шеренги подиков. Они аккуратно вышагивали друг за другом из разгрузочного окна. Пекари, выхватывая подики рукавицами, ловко вынимали буханки и укладывали их на лотки.
С трепетом беру горячую буханку. Не чувствую, что она обжигает ладони. Вот они, десять блокадных пайков! Десять человеческих жизней!
Блокада длилась с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года) - 872 дня. Враг остановился в 4-7 км от города. Линия фронта, окопы, где сидели солдаты, проходила всего в 4 км от Кировского завода и в 16 км от Зимнего дворца.
Снижение норм выдачи продуктов впервые произошло 15 сентября.
А 20 ноября - в пятый раз населению и в третий раз войскам - пришлось сократить нормы выдачи хлеба. Воины стали получать 500 граммов в сутки; рабочие - 250 граммов; служащие, иждивенцы и воины, не на передовой, - 125 граммов. И кроме хлеба, почти ничего…
На 24 сентября хлеб на 40 % состоял из солода, овса и шелухи, а позже целлюлозы.
Водопровод не работал, жителям приходилось брать воду из поврежденных труб и прорубей на Неве, Невке. Отопительным средством для многих стали мини печки, буржуйки.
Жители блокадного Ленинграда набирают воду, появившуюся после артобстрела в пробоинах в асфальте на Невском проспекте.
С 11 февраля были введены новые нормы снабжения: 500 граммов хлеба для рабочих, 400 - для служащих, 300 - для детей и неработающих. 16 февраля было даже впервые выдано мясо.
За все годы блокады погибло, по разным данным, от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек.
За время битвы за Ленинград погибло больше людей, чем потеряли Англия и США за все время войны. ( Справка: На 1 января 1941 года, в Ленинграде проживало чуть менее 3-х миллионов человек.)
Пискаревское кладбище: в длинном ряду могил лежат жертвы блокады, число которых только на этом кладбище составляет 640 000 человек, погибших от голода, и больше чем 17 000 людей, ставших жертвами бомбежек и обстрелов.
Многих погибших ленинградцев кремировали в печах кирпичного завода, находившегося на территории нынешнего Московского парка Победы.
Серафимовское кладбище также было местом массового захоронения ленинградцев, погибших и умерших во время блокады Ленинграда. В 1941-1944 годы здесь было похоронено более 100 тысяч человек.
За залпом залп гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика -
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось…
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют.
Сегодня ленинградцы плачут…
По воспоминаниям бригадира пекарей ленинградского хлебозавода № 22 А. Соловьевой:
23 ноября 1941 года.
Непривычна тишина, когда перед бомбежкой в цехе отключат ток. Шум месильных машин и дозаторов сырья стихает. В каждый пролет проникают голоса людей. Сквозь забитые фанерой окна слышен гул самолетов и взрывы.
- Стоять у рабочих мест! - кричит начальник цеха.
Собственно, отойти нам некуда. Три-четыре шага в темноте - и упала с верхних мостков или наткнулась на печь-"буржуйку" с кипятком для шрот [Шроты - соевый жмых].
В темноте всегда какой-то подвох. Вот и приходится кричать начальнику цеха, чтобы новички, растерявшись, не побежали в убежище.
Вспомнилось, как в первую бомбежку выбило стекла. Они со звоном разлетелись по цеху. Испугалась я, бросилась в бродильную камеру, где тесто подходит.
Вызвал меня директор Павел Сидорович Зозуля и говорит: "Что же ты, бригадир, струсила? Твои рабочие остались на местах, а ты?"
Стою, плачу, а объяснить не могу. Страшно было с непривычки.
Новеньких в бригаде первые дни держу при себе, пока не привыкнут к грохоту за окном. В основном это совсем молодые девчонки. Их присылают на хлебозавод истощенными - в чем душа держится. А паек у нас те же 125 граммов.
Правда, потеплее работать, да иной раз перепадет заскорузлый кусок теста, когда зачищаешь дежу [Дежа - емкость для замеса теста] или месильную машину. Конечно, что уж тут съестного! Но вселяется в человека надежда, что у хлеба он не умрет.
Бывает, новеньких сразу кладут в дистрофийный барак. Лишь когда окрепнут, ставят на рабочее место. А сейчас, когда три дня нет муки (с 20 ноября хлебозавод не выпек ни одной буханки), лежать в дистрофийном бараке - почти верная смерть.
Но опасен и конвейер с заготовками теста. При виде его некоторые не выдерживают - падают в обморок. Трудно голодному удержаться, чтобы не броситься к тесту и не набить им рот.
Время от времени спрашиваешь у дежурного по бараку: "Как там они - держатся?" Словно свою вину воспринимаешь вынужденный простой завода. Не только дистрофийный барак - весь Ленинград ждет хлеба! Подумаешь об этом, и становится невыносима бомбежка. Лучше бы артобстрел. Тогда не отключают ток, в цехе светло и хорошо видно каждого. И каждый занят своим делом.
Ждешь, убеждая себя надеждой: еще час-другой, и привезут муку! Поэтому не выключаем печь. Часть людей следит за закваской. Для ее роста необходимо тепло и чистая, без примесей мука. Такой муки сейчас нет в Ленинграде.
Новенькие обмазывают подики [Подик - форма для выпечки хлеба] "бадаевским кофе". Так мы зовем маслянистую землю, которую собрали вскоре после пожара возле Бадаевских складов. Земля там пропиталась расплавленным жиром и сахаром.
Первое время "бадаевский кофе" возили на саночках домой. Заваривали кипятком, ждали, когда осядет земля, и пили горячую, подслащенную, с жиром жидкость. Сейчас "кофе" поступает только на хлебозавод.
Если наполнить тестом подик, то верных 10 пайков испечешь. Три таких подика - и дистрофийный барак продержится еще сутки. 30 пайков - это 30 жизней, гаснущих во дворе хлебозавода.
С тех пор как началась блокада, к нам поступает только ржаная мука. Она дает больше припеку. Когда же привезут муку?
Перед войной я слышала историю выпечки бородинского хлеба. Рецепт его изготовления придумали в женском монастыре, построенном недалеко от места Бородинской битвы. Строился монастырь княгиней Тучковой в память о муже, погибшем в сражении с французами. Упорная была княгиня. Много сил положила, чтобы добиться у царя разрешения на постройку. Строила монастырь на свои средства. Но не о ней пошла в народе слава, а о хлебе, который стали печь в монастыре. Хлеб ржаной, да такой, что любой пшеничный каравай отдашь за него.
Довелось мне видеть рожь под Бородином - густую, дружную, прокаленную солнцем. Колосья колыхались до самой засиненной кромки леса на горизонте. И шел от них чудесный, добрый, всесильный запах хлеба. Радостно было идти по тропинке, проложенной среди сплошного золотого моря. Лишь кое-где из колосьев озорно выглядывали васильки.
А над рожью, в самой глуби неба, круг за кругом ходил коршун, Распахнул хищные крылья и парил, высматривая добычу. И вдруг стал падать прямо на меня.
На тропинку из ржаного моря выскочил зайчонок - серый комок с солнечными крапинками. Удивленно вздыбил уши у самых моих ног и совсем не замечал опасности сверху.
Не рассчитал коршун, что зайца мог выручить человек. Тяжело было хищнику расстаться с верной добычей. Коршун нырнул вниз передо мной и пошел над самыми колосьями, обсыпая спелое зерно крылом. А заяц, очнувшись, помчался во весь дух по тропинке впереди меня...
Размечталась я о бородинском хлебе, а не упомню его рецепт. В памяти держится лишь тот, что пекли мы в последний раз три дня назад:
1. Целлюлоза - 25%.
2. Шроты - 20%.
3. Мука ячневая - 5%.
4. Солод - 10 %.
5. Жмых (при наличии заменить целлюлозу).
6. Отруби (при наличии заменить шроты).
7. И только 40% - ржаная мука!..
...Пора проверять закваску. Медлю, не решаясь подмешать в нее последний килограмм чистой ржаной муки.
Начальник смены Александра Наумова направляется ко мне и на полпути поворачивает обратно. Наконец, решившись, подходит.
- Что себя обманываешь? - говорит. - Иди, Шура, ставь тесто!
Поднимаюсь по лестнице и все жду - сейчас закричат: "Мука! Мука!" Но никто не кричит.
Полупустая самотаска ссыпает остатки муки. Механическая рука месильной машины поднимается, скребя о дежу. Замешивает тесто на самом донышке...
Скоро конец смены. Неужели и сегодня выпечки не будет? Наша бригада наверняка уже ее не проведет!
Спускаюсь вниз, чтобы отчитаться за смену, и вижу: цех пуст! С улицы доносятся крики. У выхода плачет Александра Наумова. А во дворе плотное кольцо людей окружило молодого парня-шофера. Чумазое, осунувшееся лицо поворачивается в замешательстве то в одну, то в другую сторону.
- Кончайте реветь! - растерянно просит. - Еще придут машины!
Привезли! Все-таки привезли!
Протискиваюсь к нему и хочу коснуться его руки.
- Да живой я! - отдергивает руку. - Что вы все трогаете? Лучше скажите, где машину разгружать?
Надо спешить с разгрузкой. Когда несла первый мешок, думала, упаду - сил никаких нет. И тут вспомнила я человека, который неделю назад упал перед проходной хлебозавода. В руках зажаты продуктовые карточки. Его отнесли в дистрофийный барак, согрели грелкой. Напоили "бадаевским кофе". Дали ложку мучной баланды. Открыл он глаза и понял - не дома он, а в чужом бараке. Встал на ноги и не может сдержать слез: "Карточки у меня на всех! Дома жена и двое ребят!.."
Как тут помочь? Одна надежда была, что хватит у него сил дойти. Не за себя ведь беспокоился - за других!
Встретила я этого человека через два дня на заготовке дров для хлебозавода. Все-таки отоварил он свои карточки, спас жену и детей...
Поэтому и я не имею права упасть! Ведь в этом мешке не просто мука. В этом мешке чьи-то жизни!
Так, убеждая себя, дошла до склада. Ссыпала муку в самотаску. Стою, не в силах перевести дыхание, и не узнаю заводской склад. Последние три дня он, словно вымерший дом, пугал мерзлой пустотой.
Тяжело ступали женщины с мешками на спине. Присыпанные мукой лица улыбались, а по щекам текли слезы.
После разгрузки все три смены пекарей собрались в цехе. Каждому хотелось своими глазами увидеть выпечку хлеба.
Наконец-то пущена первая месильная машина. Железная рука начала мять липкий слой теста. И вдруг у поставленной для замеса второй дежи смолк дозатор. Из него перестала поступать вода в муку.
Вода, где вода?
Ведра, бочки, банки - все поставили мы под краны. Но набрали лишь капли. Стало ясно: замерз водопровод. Как же печь хлеб?
Кто-то из девчат предложил брать воду из Невы. Тут же снарядили сани и лошадей.
Первую бочку привезли во двор белесой от наледи. Черпали из нее ведрами, стараясь не расплескать. Невольно подумалось: вода-то у нас тоже ладожская, как и мука. Нева ведь течет из Ладоги...
Теплая закваска слегка парит от приливаемой ледяной воды. При брожении важно, чтобы температура теста не падала ниже плюс 26 градусов. Иначе хлеб будет не объемный и плохо пропечется. Сейчас не только температура не выдерживалась - не хватало времени, чтобы выбродило тесто. Прямо с замеса поступало оно в делитель, а затем раскладывалось в подики.
К разгрузочному окну печи подошел начальник цеха Сергей Васильевич Уткин. Бережно провел по тесту рукой. Все-таки будет хлеб Ленинграду!
Через полчаса печь уже дышала влажным живородящим жаром. Мне уже чудился запах ржаного хлеба. К разгрузочному окну подошли, покачиваясь, первые подики в люльках. И тут завыла сирена. Ночная бомбежка!..
В цехе на выпечке осталось лишь несколько человек. Остальные заняли посты на крышах и чердаке.
От сброшенных осветительных бомб Ленинград высвечивался до рези в глазах зелено-белыми кругами. Вижу, как самолеты разворачиваются нас бомбить. Бомбы рвутся за воротами хлебозавода. Выйдя из пике, самолеты низко проносятся над городом. Их трассирующие пули раскаленными гвоздями входят в крышу главного корпуса, где выпекался хлеб.
Первые минуты стояла на крыше, как приговоренная к расстрелу. Голову невольно вбирала в плечи. Но стоило зажигалке упасть рядом, тут же побежала к ней, не замечая воя и обледенелой покатости крыши. Бежала с единственной мыслью - спасти выпеченный хлеб.
От зажигалки катились по крыше огненные брызги. Они плавили лед и железо, вгорали в деревянное перекрытие. Одно спасение - сбросить ее на землю. Там зажигалку засыплют песком или утопят в бочке с водой.
В эту ночь у меня даже оплавились щипцы. Если бы я сама не была на крыше, то вряд ли бы поверила, что столько зажигалок можно сбросить сразу.
После бомбежки на крыше хлебозавода остались дежурить две или три девушки. Они должны были следить, не появится ли где-нибудь тлеющий уголь. Остальные вернулись в цех к печи.
Первое, что бросилось в глаза, - шеренги подиков. Они аккуратно вышагивали друг за другом из разгрузочного окна. Пекари, выхватывая подики рукавицами, ловко вынимали буханки и укладывали их на лотки.
С трепетом беру горячую буханку. Не чувствую, что она обжигает ладони. Вот они, десять блокадных пайков! Десять человеческих жизней!