ДМ. ОЛЬШАНСКИЙ
Мое отношение к "спецоперации" сформировалось в конце февраля, когда рассеялся первый дым, и с тех пор не менялось.
В каком-то глобальном смысле дело освобождения Украины от тамошнего людоедского и антирусского режима - это правильное и справедливое дело.
Но делается оно с таким трагическим опозданием - как минимум на восемь лет, а на самом деле и больше, - с таким количеством нелепых ошибок, ненужных жертв, бюрократических глупостей, проявлений психологической слабости перед Киевом и перед Западом, с такой идеологической и политической невнятностью, с такой готовностью на каждом шагу останавливаться и торговаться, с таким низким уровнем управления кризисом, с таким нежеланием - именно нежеланием, а не только неспособностью - завоевывать симпатии общества, как своего, так и местного, с такой вялостью в отношении противника, внешнего и внутреннего, и с такой неготовностью его наказывать, в общем, делается это правильное дело так, что поддерживать происходящее очень трудно.
Трудно, но нужно.
Потому что мы все равно не можем вернуться в 2014 год и убедить Путина забрать брошенный украинцами Мариуполь, освободить Донбасс тогда, когда он еще не был одним огромным укрепрайоном и оказать хоть какую-то помощь людьми и оружием Харькову и Одессе.
И даже вернуться в 23 февраля этого года и объяснить хоть кому-нибудь, что в Киеве никто не будет встречать Россию цветами, и что нужно воевать, и воевать там, где надо, а не рассчитывать на то, что все само собой образуется, сразу и бесплатно, - мы тоже не можем.
Ничего мы не можем, кроме одного.
Мы можем трезво понимать, что победа, пусть и со всеми трагическими обстоятельствами дороги к ней, все равно бесконечно лучше, чем поражение, когда трагедии - те же самые, но при этом все зря.
В каком-то глобальном смысле дело освобождения Украины от тамошнего людоедского и антирусского режима - это правильное и справедливое дело.
Но делается оно с таким трагическим опозданием - как минимум на восемь лет, а на самом деле и больше, - с таким количеством нелепых ошибок, ненужных жертв, бюрократических глупостей, проявлений психологической слабости перед Киевом и перед Западом, с такой идеологической и политической невнятностью, с такой готовностью на каждом шагу останавливаться и торговаться, с таким низким уровнем управления кризисом, с таким нежеланием - именно нежеланием, а не только неспособностью - завоевывать симпатии общества, как своего, так и местного, с такой вялостью в отношении противника, внешнего и внутреннего, и с такой неготовностью его наказывать, в общем, делается это правильное дело так, что поддерживать происходящее очень трудно.
Трудно, но нужно.
Потому что мы все равно не можем вернуться в 2014 год и убедить Путина забрать брошенный украинцами Мариуполь, освободить Донбасс тогда, когда он еще не был одним огромным укрепрайоном и оказать хоть какую-то помощь людьми и оружием Харькову и Одессе.
И даже вернуться в 23 февраля этого года и объяснить хоть кому-нибудь, что в Киеве никто не будет встречать Россию цветами, и что нужно воевать, и воевать там, где надо, а не рассчитывать на то, что все само собой образуется, сразу и бесплатно, - мы тоже не можем.
Ничего мы не можем, кроме одного.
Мы можем трезво понимать, что победа, пусть и со всеми трагическими обстоятельствами дороги к ней, все равно бесконечно лучше, чем поражение, когда трагедии - те же самые, но при этом все зря.