Процедура исполнения смертных приговоров в 1920 - 1930-х годах, часть 2
Конец двадцатых - начало тридцатых годов был ознаменован созданием внесудебных троек при полпредствах ОГПУ в регионах, расстрелявших в период до 1934 г. десятки тысяч людей. Огромный приток раскулаченных крестьян в Сибирь позволил в ряде случаев предельно радикально решить вопрос с тем, куда девать часть «кулаков». Слухи о том, что несколько барж с ссыльными были просто где-то затоплены, имеют под собой основу (основательность их подтверждается и в новейшей монографии С.А. Красильникова «Серп и Молох»). В октябре 1943 г. начальник Александровского райотдела Нарымского окротдела НКВД И.В. Тарсуков (занимавший в начале 30-х рядовые должности в Бердском и Новосибирском райотделах ОГПУ), по сообщению секретаря тамошнего райкома ВКП(б) Кузьмина, во время плавания на пароходе из Новосибирска в Нарым почти сутки пьянствовал, избивал жену, дрался и кричал по адресу пассажиров-«трудпоселенцев»: «Я их баржами топил!»[ 38 ]
Массовые казни начались сразу после атаки на крестьянство. Уже в начале 1930 г. расстрельный конвейер работал на полных оборотах - комендатура полпредства ОГПУ Сибкрая приступила к физическому истреблению осуждённых тройкой «кулаков». Предписания на расстрел подписывал непосредственно полпред. В число палачей обычно включали рядовых оперработников. За раз команда из трёх исполнителей расстреливала до 20 - 25 человек. 59 крестьян-«повстанцев» Коченёвского района в марте 1930 г. в три приёма расстреливал дежурный комендант полпредства ОГПУ Михаил Рачков, ему ассистировали начальник отделения учётно-осведомительного отдела Александр Данченко, оперработники секретного и транспортного отделов. Всего за 1930 г. сибирские чекисты расстреляли около 5 тыс. осуждённых тройкой.[ 39 ]
[...]
Подобные массовые расстрелы производились и в других регионах страны. Старший уполномоченный экономотделения Сальского окротдела ОГПУ Павел Финаков докладывал 26 января 1930 г. своему начальству об инциденте, связанном с обнаружением жителями станицы Пролетарской (ныне г. Пролетарск Ростовской области) захоронений расстрелянных. Получив в январе постановление тройки о расстреле 24 человек, Финаков выехал в Пролетарскую в сопровождении двух уполномоченных, отыскал в окрестностях балку и, углубив старые воронки, подготовил три могилы. Объявление о приговоре было сделано осуждённым в помещении местного райадмотдела в присутствии его начальника, а также председателя райисполкома и одного из коммунаров. В казни, помимо чекистов, участвовал и секретарь райкома партии.
Финаков упоминал, что другой чекист по фамилии Евтушенко там же расстреливал в заброшенных колодцах. Замаскировать как следует свою работу палачи не удосужились. Обнаружив у одного из колодцев подозрительные свежие ямы, колхозники их разрыли и нашли трупы в синих рубашках с руками, «связанными тонким шпагатом».
[...]
Практика замены штатных палачей рядовыми оперативниками и руководителями местных отделений ОГПУ-НКВД характерна для всех 30-х годов: многие участники огромных сибирских «повстанческих организаций» в 1933 г. были казнены оперативниками, при этом чекистская специализация не играла роли - расстреливали особисты, работники КРО, СПО, ЭКО, транспортники. Часто к ликвидациям привлекались и милиционеры всех уровней - от начальника горотдела до помощника уполномоченного угрозыска. В 1933 и 1935 гг. фиксируются случаи участия в казнях фельдъегерей райотделов ОГПУ-НКВД - и это только по осуждённым в «законном» порядке Запсибкрайсудом, среди которых преобладали уголовные преступники! Ясно, что политзаключённых, которых часто расстреливали большими группами, тем более «обслуживали» не только комендантские работники.
Молодые чекисты набора рубежа двадцатых-тридцатых годов, знавшие о порядках периода гражданской войны понаслышке, тем не менее очень легко и истязали, и отправляли на тот свет «классовых врагов». Так, в Барабинском окротделе в 1930-м начинающие оперативники А.Г. Луньков и К.К. Пастаногов назначались в наряды по приведению в исполнение многочисленных приговоров над «кулаками»; Луньков семь лет спустя, став видным оперработником, постоянно участвовал в расстрелах в бывшем Каинске, переименованном в Куйбышев. В декабре 1933 г. чекист-практикант Ленинск-Кузнецкого горрайотдела ОГПУ Николай Шеин (десять лет спустя дослужившийся до начальника Кемеровского сельского РО НКВД) минимум дважды входил в расстрельную группу горотдела, казнившую за эти два «захода» шестерых осуждённых.
[...]
Случалось, что иногда молодого чекиста брали на «смотрины» - так, уполномоченный Топчихинского райотдела УНКВД Запсибкрая А.С. Кюрс 19 октября 1934 г. присутствовал при казни осуждённого начальником РО НКВД М.П. Бирюковым - своим непосредственным руководителем, причём в акте о расстреле особо оговаривалось, что имярек только «присутствовал». Возможно, его использовали и в качестве охранника. Точно так же тренировали и фельдъегерей: так, И.К. Шахминкин - начальник пункта связи Гурьевского райотдела УНКВД по ЗСК - 8 июля 1935 г. «присутствовал» при расстреле осуждённого.[ 41 ]
[...]
Местные палаческие расходы оплачивались из краевого центра. Так, 5 мая 1931 г. нарсудья Барнаула обращался в крайсуд: «Мною за погребение уплочено 25 рублей, которые и прошу выслать». Лиц, осуждённых краевым судом, полагалось расстреливать комендатуре крайсуда. В 20-е годы так и было, хотя, например, в Центрально-Чернозёмной области в конце 1920-х расстрелами лиц, осуждённых окружными судами, ведали сотрудники ОГПУ. А в 1930-х гг. большую часть осуждённых казнили именно работники комендатур при полпредствах ОГПУ и оперсекторах, а также чекисты-оперативники и милиционеры. В расстрельной практике наличествовали элементы хозрасчёта. Ведомственные финансовые интересы охранялись строго - чекисты берегли копейку и за свои услуги не забывали спросить с судейских коллег.
Например, в июне 1934 г. Омский оперсектор ОГПУ получил от Запсибкрайсуда (через старшего нарсудью Омска) 50 рублей на возмещение расходов по расстрелу трёх человек, которых казнили три работника комендатуры оперсектора. Таким образом, процедура стоила чекистам недорого - менее 17 рублей за одного расстрелянного. Нацисты, как известно, с родственников осуждённых брали деньги за процедуру казни и кремации. Советское государство ограничивалось вычетом за услуги адвокатов. Так, в октябре 1932 г. по приговору Запсибкрайсуда был расстрелян 22-летний Н.В. Пренев, скосивший гектар пшеницы и овса, а также похитивший урожай с 30 соток картофеля. На основании циркуляра Наркомюста №200 с него предварительно было взыскано в пользу защитника 50 рублей.[ 43 ]
[...]
У чекистов по сравнению с судами был приоритет: так, когда приговорённый Коллегией ОГПУ в декабре 1932 г. к высшей мере В.С. Фалалеев бежал, то после поимки в 1933-м его осудил уже Запсибкрайсуд. После этого беглеца передали в полпредство ОГПУ для исполнения первого приговора. Но наблюдалась и кооперация: так, 14 октября 1934 г. председатель Запсибкрайсуда В.А. Бранецкий-Эртманович предписал «своему» коменданту И.В. Балдину и чекисту - начальнику новосибирского изолятора - на следующий день привести в исполнение приговор над Т.А. Захаровым. В результате появился следующий документ:
«Акт.
В 21 час 35 минут 15 октября 1934 года в моём присутствии приведён в исполнение приговор над осуждённым к расстрелу по ст. 5814 УК кулаком Захаровым Тимофеем Андреевичем вблизи от завода горного оборудования в берёзовой роще. Труп Захарова предан земле.
Член Президиума Крайсуда Глушков
15 октября 1934 года подпись
21 час 40 минут.
гор. Новосибирск».
Акты составляли нередко на случайных листках, используя макулатуру. Так, запись о расстреле 28 сентября 1933 г. в Омске составлена на чистой стороне какой-то ведомости, где зафиксированы расходы за май 1926 г. на содержание лабораторных животных: 285 морских свинок, 5 кроликов, 35 мышей и одного барана…[ 44 ]
[...]
на 1937 - 1938 гг. пришёлся апогей коммунистического террора [...] Подготовке быстрого и секретного исполнения массовых расстрелов с помощью троек было уделено должное внимание. Во всех регионах создавались специальные полигоны для стремительного расстрела и захоронения огромного количества «врагов народа». Где-то природные условия «помогали» в этой задаче. Известно, что в Приморье трупы вывозили подальше от берега и сбрасывали в океан. Есть свидетельства исполнителей приговоров, которые говорят о том, что осуждённых сбрасывали в Охотское море за борт живыми, связав и привязав к ногам груз - в полном соответствии с практикой гражданской войны.
Начальник управления НКВД по Запсибкраю С.Н. Миронов-Король неоднократно разъяснял подчинённым вопросы, касавшиеся исполнения приговоров. Летом 1937 г., защищая одного из ведущих следователей секретно-политического отдела УНКВД К.К. Пастаногова от обвинений в том, что последний в 1930 г. уклонился от расстрела своего родственника, он внушал оперативникам: «Приводить в исполнение приговор может не всякий чекист, просто иногда по состоянию здоровья… На его дядю первые материалы о контрреволюционной деятельности поступили от т. Пастаногова. И если бы даже Пастаногов заявил, что ему неудобно идти расстреливать дядю, здесь, мне кажется, не было бы нарушения партийной этики».
[...]
Практически в те же дни Миронов на совещании с начальниками оперативных секторов УНКВД 25 июля 1937 г. (то есть в день своей установочной речи перед всеми оперативниками управления, в которой были определены задачи рядовому и начальствующему составу в связи с начинающимися «массовыми операциями») дал приближённым конкретные установки относительно процедур, связанных с грядущими экзекуциями. Опираясь на ежовское указание в знаменитом приказе №00447 о необходимости полной конспирации массовых расстрелов, он заявил, что выполнение намеченных операций вызовет определённые «технические» проблемы:
«Стоит несколько вопросов техники. Если взять Томский оперсектор и ряд других секторов, то по каждому из них в среднем, примерно, надо будет привести в исполнение приговора на 1000 человек, а по некоторым - до 2000 чел. Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн и потом этим дерном покрыть это место, с тем, чтобы всячески конспирировать место, где приведён приговор в исполнение - потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом (проявления) религиозного фанатизма. Аппарат никоим образом не должен знать ни место приведения приговоров, ни количество, над которым приведены приговора в исполнение, ничего не должен знать абсолютно - потому что наш собственный аппарат может стать распространителем этих сведений…»
Эти цифры говорят о том, что Миронов изначально планировал расстрелять больше объявленного для УНКВД Запсибкрая лимита в 5.000 человек, ибо оперсекторов, по каждому из которых надлежало уничтожить 1000 - 2000 чел., было много: Новосибирский, Кемеровский, Сталинский, Куйбышевский, Барнаульский, Бийский, Каменский, Ойротский, Рубцовский, Славгородский, Томский, Черепановский, Нарымский. Из служебной записки мироновского помощника И.А. Мальцева видно, что первоначально данный Москвой лимит на расстрел планировался на 10.800 человек, а затем был временно урезан. Несмотря на конспирацию, многие чекисты среднего уровня были осведомлены о масштабах террора. Так, документ, найденный в сейфе начальника отдела контрразведки его помощником В.Д. Качуровским, говорил о совершенно ином порядке подлежавших уничтожению - в стенограмме одного из оперативных совещаний руководства УНКВД по Новосибирской области, проведённого после начала массовых операций, речь шла о десятках тысяч будущих жертв.
Это говорит о том, что чекисты, получив первые лимиты из Москвы, быстро поняли, что предстоит уничтожить всех потенциально опасных из «бывших» и их «связей» - и практически во всех регионах страны начали соревнование, стремясь арестовать и расстрелять как можно больше. Начальник УНКВД по Новосибирской области Григорий Горбач, доложив на совещании у Ежова в начале 1938-го об аресте 55 тысяч человек, тут же получил благодарность от «железного наркома». Преемник Горбача Иван Мальцев высмеивал начальника УНКВД по Алтайскому краю Серафима Попова за то, что алтайские чекисты не могли похвастаться такими цифрами арестованных и осуждённых «врагов», какие были на счету новосибирцев.[ 45 ]
«Расстрельная нагрузка» на местные небольшие тюрьмы при провинциальных оперсекторах НКВД в этот период была небывалой. В Славгородской тюрьме 1 декабря 1937 г. расстреляно 114 человек, 2 декабря - 33 человека, 3 декабря - 74 человека, а 22 января 1938 г. - 298 человек (в том числе 288 немцев). Собственно аппарат Славгородского райотдела НКВД был невелик - несколько оперативников и персонал тюрьмы. Поэтому активно привлекали милицию и фельдъегерей. Такие же масштабы казней характерны и для других небольших городов вроде Тобольска (где 14 октября 1937 г. расстреляли 217 человек). Часто расстрелянных зарывали на территории самой тюрьмы: такие факты известны для Колпашева и Тобольска, Салехарда и Канска, Барнаула и Бийска.
[...]
Оперуполномоченный при тюрьме В.А. Скардин в Тюмени расстрелял с лета 1937 по март 1938 г. четыреста человек - примерно половину всех смертников. Остальные достались коменданту и оперсоставу горотдела. Как вспоминал периодически исполнявший обязанности начальника Тюменского горотдела НКВД Д.С. Ляпцев, оперативные работники в массе своей не горели желанием исполнять приговоры, обычно стараясь исчезнуть, так что их приходилось в приказном порядке отряжать на помощь коменданту.[ 46 ]
В Минусинске, Абакане, Тюмени весь наличный оперсостав, включая милицию и фельдъегерей, привлекался в 37-м к расстрелам. Как вспоминал бывший начальник Новосибирской облмилиции М.П. Шрейдер, работники милиции в начале 1938-го постоянно участвовали в расстрелах в Новосибирске. Такая же ситуация была и в большинстве городов, где имелись тюрьмы и «условия» для казней. Слишком много надо было расстрелять, и имевшиеся кадры не справлялись, в буквальном смысле захлёбываясь в крови.
Начальник УНКВД по Куйбышевской области 4 августа 1937 г. запретил допускать к расстрелам красноармейцев и рядовой милицейский состав. Но во многих других регионах эти лица привлекались к «ликвидациям». Подчас даже всего состава местного органа НКВД было недостаточно - и партийные органы шли навстречу, привлекая к казням собственные кадры. О конспирации уже и не помышляли. 22 апреля 1938 г. начальник следственной тюрьмы управления госбезопасности УНКВД по Омской области М.Г. Конычев и начальник Тобольского окротдела НКВД А.М. Петров подписали «Акт обследования работы Тобольского окротдела НКВД по приведению приговоров к ВМН», где, в частности, предписывалось: «Прекратить приглашать для приведения приговоров товарищей из партактива и не осведомлять об этой работе лиц - не сотрудников НКВД».[ 47 ]
[...]
Частым явлением были расстрелы по ошибке совершенно посторонних лиц. Чекист Василий Кожев показывал: «Когда я был арестован и находился в тюрьме г. Читы, то работал старостой корпуса смертников. С приведением приговоров в исполнение творилось вопиющее безобразие. Смертники называли другие фамилии тех, которые подлежали расстрелу, вместо них брали тех других, названных лиц, и расстреливали. Комендант УНКВД Воробьёв заявлял: «Стреляйте, после счёт сведём, лишь бы количество черепков было». А таких случаев неправильных расстрелов было много. Начальник 8 (учётно-архивного - А.Т.) отдела УНКВД Боев также присутствовал и когда начал проверять, то тех лиц, которые должны быть живыми, не оказалось. И он шутя говорил: «Наверное, Крысова расстреляли за Иванова как крысу», добавляя, что, мол, ошибку исправим. Во время проверки в 8-й камере таким образом было расстреляно 6 человек… Я писал об этом прокурору, он меня вызывал и допрашивал (это был военпрокурор Агалаков), но до конца выслушивать не стал, а сказал мне, что об этом скажете на суде…»
Путаница с однофамильцами и теми заключёнными, которые выдавали себя за других, была повсеместной и постоянной. Началась она куда раньше 1937-го. В феврале 1926 г. прокурор Сибкрая П.Г. Алимов предлагал прокуратуре Ачинского округа выяснить причину того, отчего вместо осуждённого Ивонина был расстрелян Акманов (Ивонина чуть позже тоже расстреляли) и доложить, был ли причиной этого случая сговор заключённых или «невнимательность должностных лиц». М.Р. Аришак, возглавлявший райаппарат ОГПУ Александровского района Нарымского округа, 4 ноября 1933 г. был арестован и отдан под суд за преступную халатность, способствовавшую массовой гибели спецпереселенцев на о. Назино. Последняя из его вин формулировалась так: «без всякой проверки обвиняемого из деклассированных Лебедева, приговорённого к 10 годам концлагеря, подверг высшей мере наказания - расстрелу, перепутав имена и отчества обвиняемых».
В 1937 или 1938 гг. глава Бийского оперсектора НКВД В.И. Смольников «вместо приговорённых к расстрелу Тарабукина и Соколова допустил самоуправно расстрел других лиц, однофамильцев». Василий Зайцев - оперуполномоченный, а затем и начальник Канского райотдела УНКВД по Красноярскому краю - весной 1941-го был осуждён на 10 лет лагерей за целый букет нарушений законности, включая ошибочный расстрел двух заключённых.[ 48 ]
[...]
Как вспоминал бывший политзек И.И. Чукомин, сидевший осенью 1937-го в барабинской тюрьме (она располагалась в г. Куйбышеве Новосибирской области и являлась одним из основных «предприятий» небольшого города), «каждый вечер из нашей камеры вызывали по 5-7 человек и уводили в городской (отдел) НКВД. Там раздевали их возле сарая и голых заводили в баню, а дальше их след терялся».
Многие из казнённых в Куйбышеве расстались с жизнью прямо в здании райотдела НКВД. Бывший начальник Куйбышевского оперсектора УНКВД по Новосибирской области Л.И. Лихачевский в августе 1940 г. показывал (будучи арестован в ноябре 1939-го за нарушения законности): «Осуждено к ВМН за 1937 - 1938 годы (по Куйбышевскому оперсектору) было ок. 2-х тысяч чел. У нас применялось два вида исполнения приговоров - расстрел и удушение. Сжиганием не занимались. Сжигали только трупы. Всего удушили примерно 600 чел. Постоянными участниками этих операций были Плотников, Малышев, Иванов, Урзля, Вардугин и др. работники как НКВД, так и милиции. Операции проводились таким путём: в одной комнате группа в 5 чел. связывала осуждённого, а затем заводили в др. комнату, где верёвкой душили. Всего уходило на каждого человека по одной минуте, не больше».
Лихачевский также добавил: «При исполнении приговоров в первой комнате сидел я и проверял личность осуждённого, затем после меня (его) заводили в другую комнату, где связывали, а затем оттуда выводили в третью комнату, где и расстреливали». По каким-то причинам одно время «в условиях Куйбышевского района» расстреливать было нельзя, «и я отдал распоряжение согласно указанию нач. Управления применять удушение. Всего было задушено человек 500 - 600».
Некоторые из палачей соревновались в умении убить осуждённого с одного удара ногой в пах. Казнимым забивали рот кляпом, причем у С. Иванова был специальный рожок, которым он раздирал рты, выворачивая зубы сопротивляющимся. Этот садист расхаживал во время «ликвидаций» в белом халате, за что его коллеги прозвали Иванова «врачом».
[...]
Некоторые из казнённых в 1938-м в Куйбышеве не были погребены, а вывезены в укромные места и брошены, так что в следующем году один подросток сообщил в милицию о трупе, обнаруженном им за городом. Приехавшие туда милиционеры опознали в покойнике одного из задушенных и закопали его, отметив, что у трупа «зубы были разбиты, во рту находилась тряпка».
[...]
Бывший начальник новосибирской облмилиции М.П. Шрейдер вспоминал о массовых расстрелах в тюремной бане в Новосибирске. О какой-то известной чекистам жуткой подробности свидетельствуют предсмертные слова бывшего оперработника УНКВД по Новосибирской области Садовского, сохранённые сокамерником: «Меня везут к корыту стрелять…» Со слов начальника отделения дорожно-транспортного отдела УНКВД С. И. Политова, зафиксированных его 14-летней племянницей, осенью 1937-го под Новосибирском были оборудованы в труднодоступном месте некие расстрельные помещения: «НКВД расстреливает людей на одном озере или болоте, где построены специальные камеры, стена, к которой ставят расстреливать, и на полу вода…»[ 50 ] Впрочем, и настоящая баня была удобным для палачей местом: голые заключённые не могли пронести с собой ни оружия, ни каких-либо предметов, могущих за него сойти, чувствовали себя скованно и не оказывали сопротивления палачам. Сопротивления не было из-за невозможности осознать, что всех арестовали именно для того, чтобы сначала издеваться, а потом хладнокровно убить - это не умещалось в сознании… А смыть кровь в банном помещении было легко.
Тем не менее отдельные попытки смертников сопротивляться палачам имели место. Одна из них фиксируется в Чите, о чём есть свидетельство упоминавшегося выше чекиста В. Кожева. Он рассказал, как 9 января 1939 г. сорок смертников, находившихся в камере №6, «отказались выйти на расстрел, кричали, что они не виноваты и требовали прокурора, подняли бунт». Прибежал один из чекистов и отрекомендовался прокурором, но его узнали. Тогда начальник управления (им был П.Т. Куприн - А.Т.) «приказал расстрелять этих арестованных в камере. Было выпущено более 300 патронов в эту камеру (автоматов тогда не было, поэтому такое количество израсходованных боеприпасов говорит о массовости участников побоища - А.Т.). Таким образом, приговор привели в исполнение. За ночь очистили камеру, затёрли стены, побелили. Об этом случае хорошо знают работники тюрьмы».[ 51 ]