Из дневников Ольги Берггольц
баба умирает в сохе, не вооруженная паспортом...
Вчера, идучи к фельдшеру Бураку, видела своими глазами, как на женщинах пашут.
Репинские бурлаки - детский сон.
26 мая 1949
Записи о Старом Рахине. Колхоз. 1949 г.
Нахожусь в селе Старое Рахино [...] Первый день моих наблюдений принес только лишнее доказательство к тому же, все к тому же: полное нежелание государства считаться с человеком, полное подчинение, раскатывание его собой, создание для этого цепной, огромной, страшной системы.
Весенний сев [...] превращается в отбывание тягчайшей, почти каторжной повинности: государство нажимает на сроки и площадь, а пахать нечем: нет лошадей (14 штук на колхоз в 240 дворов) и два в общем трактора... И вот бабы вручную, мотыгами и заступами поднимают землю под пшеницу, не говоря уже об огородах. Запчастей к тракторам нет. Рабочих мужских рук - почти нет. В этом селе - 400 убитых мужчин, до войны было 450. Нет ни одного не осиротевшего двора - где сын, где муж и отец. Живут чуть не впроголодь.
Вот все в этом селе - победители, это и есть народ - победитель. Как говорится, что он с этого имеет? Ну, хорошо, послевоенные трудности, пиррова победа (по крайней мере, для этого села) - но перспективы? Меня поразило какое-то, явно ощущаемое для меня, угнетенно покорное состояние людей и чуть ли не примирение с состоянием бесперспективности.
Хозяин мой говорил - «конечно, если б не новая подготовка к новой войне, - мы бы встали на ноги, но ведь все же силы брошены на нее»... И в самом деле, все тракторные заводы продолжают ожесточенно выпускать танки.
Вырастить лошадей - тяжело, да и много лет пройдет, пока они будут работоспособны, а ждать, чтоб их дали, - не ждут.
Но больше всего поразила меня сама Земскова. Ничего общего с тем обликом, который мы, видимо, просто сочинили. Милая, обаятельная, умная и - страшно уставшая женщина. Она сказала вчера, почти рыдая: «Понимаете, жить не хочется, ну не хочется больше жить», - и несколько раз повторила это в течение дня.
И сама же указала одну из причин: вчера, например, приезжали двое - секретарь обкома и секретарь райкома и ругали ее за отставание с севом. Советы - пахать на рогатом скоте, вскапывать землю - вручную, мобилизовать всех строчильщиц.
Мужики, верней бабы, жалеют коров, и пахать можно не на всякой.
Поэтому в качестве основной меры для выполнения плана вспашки применяется... женский ручной труд. Старик, отец хозяина, сказал - «да ведь тут львиная сила нужна, а не женская».
Конечно, жалко «конягу» Салтыкова-Щедрина, ну а представить себе на месте этого надрывающегося коняги на том же пейзаже - бабу с мотыгой или - уж куда «натуралистичнее» - бабу, впряженную в плуг, а и это - вспашка на себе - практиковалось в прошлом году, да и в этом - вовсю, на своих огородах - там исключительно.
[...]
она секретарь [...] территориальной парторганизации, и вот бесконечные «пустоплясы» дергают ее, «руководят» и т. д. Вчера только их было тут двое, и один из них дико накричал на нее за то, что она разрешила колхозной лошадью одной больной вдове вспахать огород. «Нельзя, - весенний сев, колхозу надо пахать». Для колхоза. Вдова - колхозница, и у нее трое сирот, дети убитого солдата...
Колхоз все более отчуждается от крестьян. Они говорят - «это работа для колхоза». Земскова говорит, что «придется идти работать на колхоз». И это у тех, которые с верой и энтузиазмом отдали колхозному строительству силы, жизнь, нервы... Это - общее отчуждение государства и общества.
Нет, первоначально было не то, и задумано это было не только для выкачки хлеба [...]
Третьего дня покончил самоубийством тракторист П. Сухов. Лет за 30 с небольшим. Не пил. За несколько дней до этого жаловался товарищам, что «тоска на сердце, и с головой что-то делается». Написал предсмертную записку - «больше не могу жить, потерял сам себя». «У него, правда, что-то все не ладилось, - говорила Земскова, - но человек был неплохой. С женой неважно жили, она его слишком пилила, чтоб и в МТС работал, и тут норму выжимал».
Он повесился на полдороге от Ст. Рахино до станции, невдалеке от дороги. Путь к себе заметил, - пучками черемухи и сломленными верхами ели, - «партизанская манера путь указывать»,- заметил Земсков.
Говорила вчера с председателем колхоза - Качаловым. Потерял на войне трех сыновей, один имел высшее образование, историк. Жаловался на сердце, - у всех неврозы, неврастения, все очень мало и плохо едят
[...]
Вечер у директора школы.
Его рассказы о колхозе: негласное постановление правительства о выселении (с арестом) «лиц, разлагающих колхоз»,- не желающих подчиняться дисциплине, и суд над двумя семьями, и их увоз с милиционерами, без захода домой [сноска автора - О том же рассказ Земсковой]. [Запись автора на полях страницы: Спросить - у II. П., как выселяли людей, разлагавших колхоз, и кто они были, и что делали.].
[...]
Рассказ о женщине, которая умерла в сохе. «Некрасиво получилось». Коняги. Вчера многие женщины, по 4 - 6 человек, впряглись в плуг, пахали свои огороды, столь ненавидимые государством. Но это - наиболее реальный источник жизни и питания. На колхоз - надежда неполная, тем более что пашут и сеют «от горя», кое-как.
[...]
Внутренняя несвобода - обязанность написать то-то и то-то, - видимо, больше всего сковывает меня. Надо плюнуть на это, но должно «само плюнуться».
А ведь мне «необходимо обелиться», - в чем, е.т.м.?! Меня будут слушать на бюро,- как я «исправилась после критики моего творчества» - Кежуном, Друзиным и Дементьевым. Это мне-то, за мою блокаду, каяться и «исправляться». Эх, эх, эх... Соха!
[...]
Вот только что опять поговорила с Земсковой. Она заявила, что Коля - вредный мальчик: «От него учителя даже плакали. Стали разбирать крепостное право, а потом - как теперь вольно живут, а он говорит - и теперь как крепостное. Все в колхоз, а оттуда государству, а нам остатки... Мать тоже политически вредная, мы б ее поставили на работу получше, да она властью недовольная...» Два брата у нее - оба были в заключении, по 58 ст., в 37 - 38 гг. попали... Второй сын Сухова, работающий в войсках охраны заключенных, был в плену, потом в лагере и теперь отбывает там службу, уже после заключения. До 50 г. подписку дал.
Так-так... Чуть копни - и сразу - заключение, или до, или после...
Почти в каждой избе - убитые или заключенные.
[...]
И сегодня, когда брела, нагнала меня тоже баба, но старорахинская, Евгения Фед. Савельева. И тоже плакала, и тоже рассказывала всю свою жизнь и про жизнь в колхозе.
Муж убит в эту войну, на Ладоге.
- Наши мужики старорахинские какие-то несчастные. Всех скопом взяли да в одно место и отправили, под Ленинград, там они, под Лугой, говорят, скопом и полегли...
Жить тяжело, «питание очень плохое», «все женщины стали увечные, все маточные больные, рожать не могут, скидывают; одного-двух родит, уж матка выпадает, Так ведь потому, что работа вся на женщине, разве можно это?»
Сама - калека, вывихнула руку, ездив на бычке, потом «залечили». Под гипсом завелись черви и клопы.
- Нет, мы теперь, может, и выберемся, с госсудой разочлись... Да ведь что, главное, обидно? Зачем начальство (чинарство) так кричит на людей? Ведь разве мы не до крови, пота убиваемся? Что ж оно кричит-то на нас…
И заплакала… Громко-громко, как дети на экзаменах, выкладывала она мне это среди неоглядных, дивно прекрасных древнерусских просторов; после нее я вот взобралась на пригорок и сижу…
…Так нагоняли меня на дорогах бабы, плакали и рассказывали о своей судьбе, а Русь вокруг зеленела и голубела, и кукушка далеко-далеко в темном лесу отсчитывала годы... Уходящие, невозвратимые годы, их и мои.
[...]
Вчерашние и сегодняшние разговоры с завдетдомом и учителями полностью, даже сверх меры подтвердили мои догадки, которые я всячески проверяла и обставляла разными объективными «но». Но на самом деле все сложней, страшней [...] Да, это государственный деятель, но деятель именно того типа... Ее называют «хозяйкой села». Ее боятся. Боятся, и, конечно, не любят. В ее распоряжении строчка, - она любого может уволить, отправить на сплав, в лес и т. д. Т. к. все в основном держится на страхе, - а она проводник этого страха, его материализация, ей подчиняются. Она ограниченна и узка, и совершенно малограмотна. Усвоенные ее ограниченным, малограмотным умом догмы низшей политграмоты - т. с. база «идейная» ее деятельности. Она употребляет разные термины и слова без точного понимания их значения. Но это бы полбеды. Как все чиновники, держащиеся за эту систему и смутно понимающие, что она - основа их личного благополучия, - она бессердечна, черства, глуха к людям.
Об этом говорили решительно все, начиная от Сочихиной, простой бабы, кончая директором школы.
Сочихина сказала: «Она властвовать очень любит. Я бы вот властелином не согласилась быть. По-моему, у кого совесть, тот никогда себе властелином быть не позволит. совесть и власть - это врозь идет». [...] Да, у П. П. властный характер и умение властвовать, т. к. она совершенно не любит людей.
Ее отзыв о повесившемся Сухове: «Его не в гробу везти, а на веревке тащить надо».
Ее отзывы о Сочихиной и Коле, - выше уже писала: «Мы ей не даем ходу как недовольной».
Спокойствие, с которым она говорила о «заключении», недобрая усмешка при моем упоминании, что я говорила с Краевой, недоброжелательство по отношению к учителям, врачам и т. д.
Ее история с Федоровой (завдетсадом) - чуть не выгнала ее из партии за то, что та отказалась устроить пункт голосования во вновь отремонтированном детсаде. Оперирование терминами - «не партийный поступок», «не наш коммунист» - трижды знакомый набор! Слова, отделенные от смысла и человека.
И эта страшная «установка»: «Не вооружать паспортами»! Оказывается, колхозники не имеют паспортов. Молодежи они тоже не выдаются, - чтоб никто не уезжал из колхоза. Федорова взяла к себе «техничками» двух молодых колхозниц и выправила им паспорта. Земскова рвала и метала:
- Зачем ты вооружила их паспортами?
То же самое говорили мне и учителя: - Земскова чинит всяческие препятствия к тому, чтоб молодежь, даже ушедшая от нас в район, получила паспорта. Это ужасно действует на ребят. Они говорят - зачем нам кончать, нас отсюда все равно никуда не выпустят, а еще говорят, что молодым везде у нас дорога...
Итак, баба умирает в сохе, не вооруженная паспортом...
Вчера, идучи к фельдшеру Бураку, видела своими глазами, как на женщинах пашут.
Репинские бурлаки - детский сон.
Итак, Земскова не дает людям «вооружаться паспортами».
- Она каждый раз выступает, страшно неграмотно, но обязательно кого-нибудь обидит, изругает, и так грубо.
О том, что она обижает, «навешивает на человека», «собирает материал» - говорят решительно все. Тоже понятно. Она, видимо. полагает, что это - парт. критика и самокритика. [...] И вот со всем этим сочетается в этой женщине - темное, языческое суеверие, причем этому поверить странно. [...] Приехала весной 48 г. сюда молоденькая врачиха, - глав. врачом в больницу - и через два дня исчезла. [...] Затем нашли врачиху: повесилась в лесу, около озера.
«- Вот видите,- сказал парторг села, - я говорила! Отыскалась... А что задавилась, в худой след попала».
В худой след верят здесь твердо.
[...]
Несчастные люди!
Этот инвалид-бухгалтер в строчке. Алексей Михайлович Митькин. Коренной старорахинский, образование низшее, но потом как-то поднаторел на бухгалтерии. Воевал, сыновья тоже.
- Мы все впятером воевали. Под старшим сыном 13 танков сгорело, в Сталинграде.
Они с Земсковым выпили за завтраком, он пошел говорить...
Ногу ему оторвало в 41 году в Пушкине. Лежал всю блокаду в ленинградском госпитале, в университете. В общем, как и все, все понимает, только говорить боится.
Однако сказал, например:
- Я за что правительство ругаю? Почему от меня пенсию забрали? Мне ее, может, и не нужно в денежном выражении, пусть она мне как воспоминание будет, - что вот, тов. Митькин, участвовал ты в Великой Отечествённой войне, пролил кровь, - мы это помним, и ты помни... Нет, отобрали... Так вот иногда идешь на озеро по рыбу, растянешься на своих костылях, и тут уж все как-то сразу вспомнишь,- ну и почнешь и в родину, и в правительство...
О Сочихиной сказал:
- Сочинения у нее с некрасовским духом. Она это больше всего Некрасова обожает. Ну так оно и верно, жизнь такая... некрасовская... А вам, извиняюсь, наверно, тоже рамки ставят? Правды-то ведь не пишут. Не думаю, чтоб сами писатели к неправде стремились...
Я была очень выдержанна, хотя две-три либеральных фразы сказала, - а он все понял - очень остался доволен беседой.
[...]
Тот же Митькин говорил:
- Мы все же думаем, что при Ленине было б иначе... Он, конечно, говорил, что можно в одной стране. А вот Бисмарк, кажется, говорил: если уж надо строить социализм, то надо взять страну маленькую, с небольшим народом, - в общем, такую, которой не жалко... н-да... а мы размахнулись на одну шестую часть мира, ну, где ж тут... н-да... Конечно, кто ж против этого строя возражает, но ведь жить-то хочется... н-да... Ну, это верно Миша Калинин говорил, - на ошибках учимся, а может, в маленькой стране и ошибки были бы помене, ну и народу меньше пострадало бы... н-да...
Совершенно просоветский инвалид.
[...]
Коля (примеч. - кто-то из читателей сельской библиотеки) быстро оказал: «Про войну читать люблю».
- Что ж ты, не навоевался? Ведь сам был на войне.
- Ну, кака это война. Я люблю про настоящую, где героизм и подвиги.