Красный след в белом поле. Глава 9
Глава 9.
Коврижин ступил на мост.
Из-за поворота, до которого от переправы было не более ста метров, высунулась скошенная морда головного грузовика.
Замерли на опушке красноармейцы, готовые к броску.
Приближающаяся колонна распрямилась на подкрашенной розовым рассветом дороге.
Комбат миновал мост.
Щёлкали по тощим рёбрам каркасов выбеленные солнцем тенты.
Офицерская пряжка, будто голодная кобра, выбросила зубы шпеньков, прокусила толстую немецкую кожу и зажала в матовой зернистой рамке охвативший талию капитана ремень.
Хлопали разболтавшимися досками непривычные к постоянной тряске борта.
Исчёрканные засохшими порезами большие пальцы потемневших рук привычно согнали складки мундира Коврижину за спину.
Мелко дребезжала дверца обрызнутой свежей слякотью кабины.
Комбат слегка надвинул на глаза лаковый козырёк пижонски заломленной серой фуражки.
Под капотами автомобилей урчало ровно и невозмутимо.
Капитан поправил висящий на правом плече автомат.
Колёса размеренно подбирали под себя шоссе.
- Halt! [1] - сделав уверенный шаг навстречу колонне, Коврижин повелительно вскинул левую руку.
Пулемётчик принажал спусковой крючок.
Известно, наглость - это счастье. Для кого второе. Для кого первое. А кое-кому и единственное. Только вот берёт города и останавливает вражеские колонны не она, а смелость. И расчётливость, которая той помогает.
Грузовики даже не успели остановится окончательно, как не оказавших ни малейшего сопротивления смятённых водителей вытащили из уютных кабин и по приказу комбата сволокли под мост, в овраг.
С запада донёсся глухой и весьма отдалённый пока шум приближающейся техники.
- Шестаков, Буланцев, Панасюк, Липкин... - быстро шагавший обратно к палаткам комбат запнулся.
- Полонский, - посоветовал очутившийся рядом Кожевников
В овраге скороговоркой прощёлкали пять выстрелов.
- Полонский, - продолжил Коврижин, - за руль! Бегом! Разворачивайте машины!
Перейдя мост, комбат подозвал комроты Краснова:
- Ещё раз осмотрите палатки. Оружие, боеприпасы, перевязочные средства, продовольствие забрать, и грузитесь по машинам. Раненых - в первую! На последнюю - пулемёт!
- Есть! - Краснов убежал.
- Биренбаума ко мне! - крикнул ему вслед комбат.
Кожевников уже возился у мотоциклов.
- Толя, второй пулемёт возьмёшь на твой мотоцикл. Переодевайся в немецкое - возглавишь колонну. Проследи, чтобы водители тоже переоделись!
- Будет сделано! - замученный ботинок лягнул рычаг стартера.
Мотоцикл с готовностью затарахтел, и Кожевников повёл его к дороге.
Механический шум на западе стал значительно явственнее.
- Товарищ капитан, младший сержант...
На этот раз доклад по полной форме комбат выслушивать от Биренбаума не собирался:
- Что с минированием?
- Товарищ капитан, ваше приказание выполнено!
"Всё сделано, как полагается, будьте уверены - он никогда не подводил и таки не подведёт своего лучшего на свете командира", - не мог не прибавить за бойца его внешний вид.
- Как только переедем на ту сторону, - Коврижин оседлал мотоцикл, - взрывай к лешему!
- Есть!
- Танки! - раздался от дороги вопль, вопль почти панический.
- Садись! - быстро велел комбат Биренбауму, и обыкновенно запутавшийся в винтовке минёр взгромоздился на заднее сиденье.
Налаженный баварский двигатель завёлся с пол-оборота.
- По машинам бегом марш! - трогаясь с места, во всю грудь подстегнул Коврижин батальон.
В большинстве своём бойцы уже забирались в кузова, подсаживая друг друга, протягивая в помощь руки, подавая оружие и вещмешки, и командирский окрик адресовался тем некоторым, кто шнырял ещё по палаткам, укладывал за пазуху и рассовывал по карманам раздобытые трофеи.
Бронетанковое топочущее стадо коптило пока метрах в семистах-восьмистах, но двигались фашисты довольно ходко, и очевидно не оставляли красноармейцам времени на излишнюю канитель.
- Кожевников, - начал комбат, проезжая где-то середину строя грузовиков, - уводи колонну!
- Я заберу Биренбаума и догоню вас, - закончил он, подъехав вплотную.
Сержант кивнул и сделал энергичный знак сидевшему за рулём первой машины Шестакову.
Моторы "Опелей" послушно добрали оборотов, Кожевников, оглянувшись напоследок, пристально посмотрел по горизонту, словно выискивая кого-то и мысленно с кем-то прощаясь, и колонна пустилась на восход.
Последние бойцы забирались в кузов уже на ходу.
- А как же Трофимов и Цапок, товарищ капитан? - об отправленных на запад разведчиках вспомнил Биренбаум, отвернувшись от пышной пыльной мантии, наброшенной на плечи торопившихся прочь автомобилей. Уносившихся от оврага, точно призрачная настоящая молния, в честь которой их назвали.
- Видишь, кто там вместо них спешит?! - мотнул головой Коврижин и резко тронул мотоцикл с места.
Проехав мост, комбат затормозил.
- Поджигай!
Биренбаум одним скачком оказался у конца огнепроводного шнура, склонился над ним со спичечной картонкой в руках, но отсыревшие за время скитаний головки ударялись о коробок впустую и зажигаться не желали. Одна, вторая, третья.
Фашистские танки катились к мосту.
- Бегом, сержант!
- Не зажигаются, мать их за ногу!
Младший сержант заковыристо выругался и чиркнул сразу четырьмя спичками.
За поворотом, куда умчались грузовики с красноармейцами батальона, раздался жуткий удар сминающего железо железа. И сразу яростно заклекотал бой.
Брань помогла: стрельнув искрой в сторону, спички загорелись.
Не дыша, Биренбаум поднёс огонёк к шнуру и пустил белую дымную струйку.
Комбат медленно тронул мотоцикл с места:
- Прыгай!
Биренбаум догнал резво набирающую скорость машину, сзади через запасное колесо нырнул в коляску...
...Третьекласснику Осе Биренбауму взрослые мальчишки позволили прокатиться на их велосипеде. Большом. С рулём, изогнутым, как рога крутоярского барана. На пневматическом резиновом ходу. Ося считался мальчиком рослым, но с сиденья до обеих педалей разом не доставал. Поэтому, некрасиво переваливаясь со стороны на сторону, толкая железные зубастые педали поочередно носком то правой, то левой туфли, он сделал большой сдержанный круг по засыпанному шлаком двору, и сразу хотел уже вернуть велосипед обратно взрослым мальчишкам. А те презрительно скривили губы. А те небрежно сплюнули: "Нюня". И умный Ося, поднырнув под раму, прочно встал на обе педали. И храбрый Ося вихрем ринулся вниз по булыжникам почти отвесного Морского спуска...
Бетонный бок старинной дамбы, поджидавшей начинающего гонщика в конце Морского спуска, был последним, что мелькнуло в большелобой голове младшего сержанта, когда мотоцикл врезался с разлёту в стену огня и грунта, вздетую разрывом танкового снаряда...
Подмоченный грязно-серый в чёрную крапинку хлопчатобумажный шнур горел очень медленно, чихая и отхаркиваясь. Нехотя уполз огонёк под мост.
Ведущий танк махом вошёл на переправу, пролязгал гусеницами в центре, гремя, приблизился к съезду, а взрыва всё не было.
Над щебёнкой дороги нависли передние траки, как оглушительный грохот раздался, наконец, и унёс в небо кости моста.
Коврижин ничком лежал на обочине.
Череп гудел, как кузнечный горн, и звенел, как набатный колокол.
Огромным усилием воли капитан приподнялся, попробовал осмотреться и ничего не увидел - лицо было залито сплошь вязким и липким, и обильно обсыпано землей.
Кое-как протерев глаза, Коврижин вторично попытался сконцентрировать взгляд, но лес закружился вокруг, завертелся каруселью и сунул комбата обратно в нечистый песок.
Тогда Павел хотя бы повернул голову.
На дороге кверху колёсами валялся перелетевший через воронку мотоцикл, коляской накрыв практически переломленное надвое тело Биренбаума.
Мост почти полностью разрушило взрывом.
Головной танк, дымя полыхающим двигателем, висел над оврагом, каким-то чудом зацепившись за обломки настила.
Второй Т-III осторожненько пятился назад, стараясь покинуть огрызок моста, на который он успел забраться.
Шедшие за ними машины маневрировали, давя палатки бывшей немецкой охраны, чтобы освободить себе линию огня.
На востоке, за лесом, слышалась бурная перестрелка.
Горящий танк всё же не удержался и, увлекая за собой остатки переправы, рухнул в овраг.
От крепкого удара внутри двадцатитонной махины сдетонировал боекомплект, и десять дюжин тридцатисемимиллиметровых выстрелов рыжими метёлками взрыва обмахнули броню, высунувшись изо всех щелей. Башня танка отпала и откатилась вбок, будто наполненная угольем сковорода.
Коврижин собрался с силами и, бороздя животом землю, уполз скорее от дороги, подобрав по пути попавшуюся на глаза германскую фуражку, что слетела с его головы при аварии.
Оказавшись в чаще, кое-как, цепляясь за ветви подлеска, капитан поднялся на ноги и побрёл, срезая по роще угол, на ватные звуки стрельбы. Он шёл от дерева к дереву, часто переводя дух. Чугунный гул в ушах мало-помалу начал исчезать, но со лба, мешая смотреть, всё текли и текли противные струйки. Обняв осиновый сучковатый ствол, Коврижин остановился и протёр лицо рукавом. Изветшалая выцветшая ткань интенсивно побурела.
Впереди увесисто бабахнула граната, за ней другая, и пальба резко пошла на убыль, разбившись на отдельные выстрелы, которые тоже быстро стихли.
Капитан вобрал в лёгкие побольше воздуха и оттолкнулся от дерева.
На самой опушке, как из-под земли, перед комбатом вырос Кожевников.
- Капитан, жив!
- Жив, Толя, жив, - Коврижин опустился на траву. - До самой смерти ещё жив буду.
Шутка не удалась совершенно.
- Посмотри, что там, - попросил он сержанта, указав на голову.
- Будет сделано!
Кожевников отбежал к своему стоявшему на правой обочине мотоциклу и открыл перед комбатом поле только что законченного боя.
Вылетев из-за поворота, колонна не смогла разминуться с мчавшейся навстречу гитлеровской группой, составленной из легкового открытого вездехода-кюбельвагена "Мерседес", фургона штабного "Шевроле" и сопровождавших их спереди и сзади похожих на гробы полугусеничных бронетранспортёров охранения. Передний грузовик, который вёл Шестаков, лоб в лоб столкнулся с головным бронетранспортёром и в гармошку смял себе передок. От удара "Блиц" развернуло почти поперёк дороги; он стоял, прикрыв собой остальных, и буквально в лохмотья был изрешечён пулями. Находившегося на пассажирском сиденье Краснова выбросило через окно. Его тело в расплывающейся луже крови застряло под колесом бронетранспортёра. Шестаков с разбитым всмятку лицом был зажат в кабине, вдавленный баранкой в спинку сиденья. В кузове, сквозь зияющие в тенте прорехи виднелись лишь мертвые. У заднего борта, в углу, со спрятанной в кулак тлеющей сигаретой, уронив набок голову с отвисшей до груди челюстью, сидел Лысак. На него сквозь продырявленное стекло следующей машины с застывшей обидой смотрел правый глаз Буланцева: "Как же так, Иван?.. Мы всё-таки умерли здоровыми?!" Вместо левого глаза у водителя неприятно чернело пулевое входное отверстие. Самому автомобилю тоже досталось изрядно. Из пробитого радиатора тёк кипяток - Буланцев, видимо, пытаясь избежать столкновения, резко вильнул, но всё же зацепился за платформу шедшего перед ним. Привалившись спиной к заднему колесу, умирал Захлестин. Хвост колонны почти не пострадал: у третьего грузовика была выбита фара, да подножку усыпали осколки расколотого зеркала; а замыкающему Полонский сноровисто менял колесо. Липкин и Щербина помогали шофёру. Всего, на проезжей части, на обочинах, у опушки лежало десятка полтора погибших красноармейцев.
Вернулся Кожевников, разорвал трофейный перевязочный пакет и бережно протёр комбату лицо.
- Да-а, капитан!.. Аккуратненько они так лобик тебе взрезали. Всю красу испортили... А ведь какой был лоб! Загляденье просто, а не лоб!.. Ни единой морщинки! Вот теперь девушки любить не будут... - приговаривал сержант, туго бинтуя комбату голову. - Впрочем, шрамы, говорят, украшают мужчину...
Кожевников зашёл сбоку, и Коврижину снова открылась дорога.
С брюха врезавшегося в Шестакова бронетранспортёра дождиком стекала какая-то жидкость - так сбегала желтоватая вода с вылезшего на берег бегемота, на какого Павел смотрел однажды в зоопарке. На капоте в облаке густого пара, валившего из моторного отсека, вытянулся выскользнувший сверху пулемётчик. Кабриолет и лёгкий фургон стояли за броневиком, сохраняя с ним чёткую линию. Над закрытой правой передней дверцей "Мерседеса" виднелась подошва зацепившегося за неё сапога на ноге упавшего лицом в землю человека. В левую заднюю дверь, прикрываясь которой стрелял, уперся носом пожилой полковник. С подбородка его капала на дорогу кровь. Подле на земле, среди опустошённых рожков и множества отстрелянных гильз лежал недоперезаряженный автомат. Между сидениями приткнулось сползшее вниз тело женщины в военной форме. Красивые холёные пальчики неловко закинутой руки продолжали прочно сжимать хромированный пистолетик. Пустая обойма отсвечивала на полу. Все шины фургона были спущены, а дверцы открыты. Внутри - никого. Солдат-водитель, занимавший позицию за передним колесом, там и остался с простреленной головой. Несколько убитых немцев покоились дальше по обочине. Второй, перекошенный от взрыва гранат бронетранспортёр горел, выставив в небо погибшие пулемёты, метров пять не дойдя до машины Шестакова. По комбинезонам валявшихся под ним трёх германских трупов бегали язычки пламени.
- Это он, гад, наделал делов, пока Руслан под него гранату не забросил, - Кожевников проследил за взглядом командира.
Один из близнецов оседлал гнедой валун на обочине, подставив брату для обработки небольшую с виду рану на левой ноге.
- Какие потери?
- Точно не считали ещё. Человек двадцать, не меньше... Готово! - объявил Кожевников, завершив перевязку, и, подавая комбату его немецкую фуражку, закончил без тени иронии:
- До свадьбы теперь точно заживёт.
Коврижин помрачнел, как вывалившаяся из-за осинника фиолетовая мясистая туча.
- Мотоцикл в порядке? - спросил он.
- В полном!
- Тогда, давай опять вставай впереди колонны. Продолжаем движение. Пора убираться отсюда.
- Похоронить бы надо ребят, - заметил Кожевников.
С треклятого воскресенья 22 июня у Павла было довольно времени и причин нарастить на сердце панцирь, не поддающийся акульим зубам совести:
- Хоронить некогда. Я буду в первой машине.
Три больших автомобиля, раскачиваясь, словно три маленьких слона, вырулили на обочину и, подминая молодые деревца и кустики, принимая тычки и удары ветвей их старших собратьев, пробирались мимо погубленной техники, мимо убитых солдат. Место было узкое, а погибших много, и, как ни старались шофёры, мёртвые - и красноармейцы, и гитлеровцы - попадали под колёса.
Коврижин видел, как, наехав на кисть раскинувшегося в финальном броске красноармейца, управлявший их машиной Липкин буквально кожей почувствовал дробящиеся под ним кости. Водителю было больно, точно ехал он по собственной живой руке. Он неосознанно приподнимался с сиденья и всё время поддёргивал на себя руль, как будто это могло сделать грузовик пусть бы чуточку легче...
За штабным "Шевроле", под раскрытыми задними дверями вытянул ножки махонький невзрачный немец и, обхватив белёсое темечко окровавленными ручками, раскачивался из стороны в сторону, не обращая внимания ни на что кроме своего отчаяния.
Сидевший с пулемётом у заднего борта последнего грузовика Тютюнник прицелился.
Жалость то была или жестокость? Необходимость? Инстинкт? Не судить тому, кто сам не судим был войной.
Короткая очередь повалила немчика на землю...
Пропал на вдохе громкий присвист частого и мелкого дыхания забытого на дороге Захлестина; тем единственно обозначив, что прекратилась жизнь и этого человека. Выиграла новую битву смерть.
Колонна пылила среди полей засохшей в пустом ожидании кукурузы и поникшего подсолнечника, беспокоя лишь пирующих в неубранных нивах одуревших от обжорства птиц.
Тревожась, что никудышный из него получается офицер германской армии - мало того, что заросший да обросший, так ещё и перевязанный на скорую руку, что большое сомнение вызывает неизбежно - Коврижин время от времени поправлял фуражку. То надвигая её на прильнувший ко лбу бинт, то заправляя под бархатный околыш лезущие на воротник космы. Успокоил его отчего-то вдруг неустрашимый вид рулившего впереди, сияя немецкой каской, Кожевникова.
Ехали молча. Разобравшись со злополучной фуражкой, Коврижин закрыл глаза - в голове всё ещё потрескивало. Липкин же вообще был из таких людей, кого надо настойчиво и долго упрашивать произнести те пять слов, что составляют их годовую норму.
Нащупав лежавшую на сиденье трофейную пачку с каурым верблюдом, Липкин достал из неё пахучую сигарету. Покосился на комбата, сунул сигарету в рот, но поджигать не стал.
- Кури, - разрешил Коврижин, чуть-чуть приоткрыв веки.
Липкин похлопал себя по карманам, глянул по кабине. Не обнаружив спичек в пределах досягаемости, бросил страдальческий взгляд на бардачок, пожевал слегка кончик сигареты, трепетно обнюхал её всю и с сожалением сунул обратно в пачку.
Попетляв по полям и луговинам, просёлок забрался в село, где белые чистые домики прятали соломенные крыши в богатых садах.
Задававший на своём БМВ скорость колонне Кожевников с Чернобровом в коляске двигался по улице намеренно неторопливо, настороженно ловя любое движение.
Но селение словно вымерло. Не гавкнула ни одна собака, не показался ни один человек.
Только рыжий щекастый кот, задрав хвост, по-хозяйски степенно прошёлся по недавно подновлённому плетню, да чья-то тень в вышитой сорочке мелькнула за окошечком крайней хаты.
- Пуганые, - решил Коврижин.
- Угу, - согласился Липкин.
За селом, на бескрайней равнине, порезанной на квадраты полей, разбавленных живыми пятнами пастбищ, колонна, обгоняя тени одиночных облаков, снова набрала ход.
Сытое урчание двигателя, мягкое тепло осеннего солнышка, французские пасторали из музея имени Пушкина кругом, бессонные ночи...
Очнулся Коврижин от толчка, накренившего грузовик на крутом повороте.
Следуя указаниям распаренного регулировщика, колонна, не сбавляя хода, вывернула на выпрыгнувшее из-за перелеска шоссе и растворилась в насыщенном потоке оккупационных войск.
Наружно никто из находившихся в кузове красноармейцев вроде бы не выказывал нервозности, стянувшей души сыромятными петлями. Но Тютюнник, уложив надульник пулемёта на край борта, щурился в щёлку полога точно зажатая в угол кошка, и пот бежал ручьями из-под нависшего над бровями шлема с рунами на виске. Занимавший место напротив скуластый Зозуля, столь же внимательно следя за дорогой в дырку со своей стороны, прилежно наглаживал пригревшийся на коленях карабин. Прикрыв глаза во вспыхивавшем время от времени солнечными отсветами полумраке, с отрешёнными гранитными лицами обратились в слух плечом к плечу братья Талгиховы.
Комбат, справедливо подозревая, что их маскировка не выдержит самой поверхностной проверки первого же патруля, сквозь ветровое стекло буравил взглядом ссутулившуюся над рулём мотоцикла суконную спину Кожевникова и то ли гипнотизировал, то ли молился ей:
- Сворачивай, сворачивай, сворачивай...
Внушение командира возымело действие, или сам сержант понимал, что надо делать, но вскоре, углядев отскочившую в степь колченогую грунтовку, он без заминки свернул туда.
Три забеленных стоящим в зените солнцем грузовика направились следом.
Минут тридцать спустя колонна забралась на холм, у подножия которого, в долине сверкнувшей селёдочным боком реки уютно пристроился довольно обширный хутор.
- Погуди, - приказал комбат Липкину.
Тот коротко рявкнул трубным сигналом.
Кожевников и Чернобров испуганно оглянулись.
- Стой! - высунулся в окно Коврижин и махнул рукой.
Колонна замерла.
Комбат выбрался из кабины и скомандовал так, чтобы все его слышали:
- Оставаться здесь! Машины не покидать! Жилин!
В прорезь тента головного грузовика высунулась полусонная физиономия на длинной шее.
- Остаёшься за старшего! - распорядился Коврижин.
- Есть!
Из кузова на расколотую трещинами корочку высохшей лужи опустились клоунского вида башмаки на ногах-ходулях.
А Коврижин водрузился на заднее сиденье мотоцикла:
- Вперёд! Посмотрим, кто там есть.
[1] Стой! (нем.)