Красный след в белом поле. Глава 1
У каждого свой путь, но кто-то этот путь выбирает сам, а кого-то ведёт дорога. И не позволяет сворачивать.
ЧАСТЬ 1. НАЧАЛО ПУТИ
Глава 1.
- Снежная замять кружит бойко.
По полю мчится чужая тройка.
Мчится на тройке чужая младость.
Где моё счастье? Где моя радость?
Всё укатилось под вихрем бойким
Вот на такой же бешеной тройке.
Поезд тянулся, как престарелая гремучая гусеница, неторопливо перебирая сбитые усталыми колёсами стыки, и прячась время от времени в тусклые клочковатые клубы дыма, лениво вываливавшиеся из короткой трубы поджарого паровоза.
- Ещё! Почитай ещё, дедушка, - белые пухлые пальчики с ровненькими блестящими коготками дёрнули нетерпеливо за драповый поношенный обшлаг. - Почитай!
Ясные глаза на краснощёкой мордашке, только и остававшейся не укутанной в пушистый козий платок, строго нацелились, требуя продолжения, на примостившегося с краю у самого прохода опрятного старичка.
Дедушка долго упрашивать себя не заставил. В обмен на обещание немедленно надеть рукавички он собрался с духом, со значением осмотрел заваливших вагон необъятными тюками и баулами шумных пунцовых тёток, выставил вперёд колючие плечи и продолжил. Изумительно похожий на взбудораженного облезлого грифа, он хотел произвести впечатление - актёры, даже очень старые и совсем не знаменитые, всегда ждут большого успеха.
Успех был.
Негромкий, шершаво низкий, но чем-то неуловимо притягательный голос старика натянулся тетивой и принудил купе недоверчиво замолчать. Лишь крепче вцепились в свои кошели озадаченные тётки. Их сибирский товарищ в не раз драной волками кучерявой дохе замусолил баранку под утыканной пегой щетиной губой. Студент-недоучка решительно сунул за пазуху, в недра лоснящейся солдатской шинели, толстый засаленный учебник и подпёр щёку рукой. А любимая дедова внучка, замерев от привычного восторга, так и не надела вторую варежку.
Не умея оценивать выбиваемые стариком чеканные строки, все их просто слушали. И чувствовали. И им нравилось.
Не слышал стихов один - сгорбленный у окна человек. Уткнувшись носом в покрывшую стекло изморозь с неровно процарапанной в ней маленькой дыркой, он сидел стёганой тощей спиной к попутчикам, недвижный, невидный: лишь щедро пропитанные серебром волосы дерзко выбивались из-под сдвинутой на острый затылок угольной ушанки и вызывающе топорщились над воротником. Впрочем, никто из соседей и не пытался рассматривать чисто выбритое худое лицо, перечёркнутое пиратской - наискосок, слева направо - повязкой и глубоким шрамом, разорвавшим некогда бровь и продавившим невысокий лоб.
Человек глядел на улицу. Единственный его глаз чётко, без эмоций фиксировал сменявшие друг друга сверкающие поля, укрытые простроченным звериными следами снежным одеялом; тёмные ели, что нахохлились вдоль откосов, запахнувшись в зимние маскхалаты; упрятавшиеся в сугробы дремотные деревеньки; заваленные пургой сиротливые провинциальные вокзальчики...
* * *
Однажды, солнечным июньским утром, на крыльцо улыбающегося свежей побелкой здания одного из таких вот вокзальчиков с двумя алыми стягами на фронтоне вышел складно скроенный и подогнанный темноволосый человек в форме пехотного капитана Красной Армии.
Звали человека Павел. Капитан Павел Коврижин.
- Товарищ капитан! - немедленно поторопил Павла нетерпеливый голос начштаба полка.
- Шурочка уже заждалась, - добавил майор Лабытько многозначительно, когда капитан, легко перебежав через играющие солнцем рельсы, оказался у похожего на утюг автобуса, выкрашенного для чего-то в несерьёзный цыплячий цвет.
Сверкнув зеркально начищенными сапогами, начштаба вслед за капитаном поднялся в заполненный командирами полка салон.
- Всё, полетели, Беридзе, - скомандовал Лабытько сидевшему за рулём неюному, невесёлому и небритому джигиту.
- Есть "полетели", товарищ начальник штаба! - вздохнул угрюмый водитель, захлопывая за майором дверь.
Застонал с подвывом мотор, ЗИС вздохнул печально и нехотя тронулся, потрескивая деревянными рёбрами и расталкивая брюхатенькими колёсами унылую пыль.
А настроение внутри него царило приподнятое. Командирам, почти сплошь молодым и здоровым ребятам, предстоял чудесный день - день без службы. Шутки и байки гуляли по автобусу.
Капитан занял место рядом со стриженным под полубокс красавцем, на рукавах гимнастёрки которого краснели суконные звёзды политсостава.
- Ну, как? - негромко поинтересовался тот.
- Всё в порядке. Отправление пять тринадцать, - кивнул головой Коврижин.
- Везунчик ты, комбат. Три дня отпуска, не считая дороги... - мечтательно прикрыв глаза, покачал головой политрук.
- Везение, товарищ старший политрук, есть результат построения событий согласно заранее продуманному плану, - пошутил капитан. Шутка вышла хмурой. - Так-то вот.
- Не тушуйся, Пал Михалыч, - подбодрил капитана сидевший позади него рыжий майор. - Заслуженный отдых...
- Товарищи командиры! - прерывая рассуждение майора, притушил всеобщее веселье начштаба. - Минуточку внимания! Напоминаю программу дня. Десять ноль-ноль - торжественный завтрак. Тринадцать ноль-ноль - праздничный концерт. Семнадцать ноль-ноль - духовой оркестр и танцы. До восемнадцати тридцати работают лоточницы, до двадцати одного ноль-ноль - буфет. В двадцать два ноль-ноль отбывает автобус с желающими вернуться в расположение полка. Опоздавшие, - Лабытько ухмыльнулся, - добираются своим ходом - пешие прогулки полезны, благо не так уж и далеко. Кроме того...
Последовала полноценная пауза, во время которой начштаба внушительно обозревал своих отважных любимцев, отдельно остановившись на блудливой физиономии бодрого рыжего майора.
- Кроме того, прошу не забывать, что мы едем не в казармы шестнадцатого полка, а в подшефный Дом отдыха медицинского работника, где сотрудники и отдыхающие - люди культурные, в основном женщины. Есть дети. Есть ваши жёны и невесты. Поэтому манеры и выражения подбирать соответствующие. Вопросы?
Вопросов не было. Всё было предельно просто - сегодня праздник вина, вальса и Венеры, а завтра - воскресенье, день отдыха от праздника. Шустрый блондинистый лейтенантик из второго батальона вставил что-то по этому поводу, и автобус снова грохнул смехом.
Не воспринял шутки разве что Коврижин. Он наоборот стал не к месту очень тяжёлым, сумрачным. Он словно размышлял над чем-то, скользя взглядом по бурым от пыли придорожным лопухам, подпрыгивающим за грязным стеклом автобуса. И не видя их. И не замечая, что за ним самим внимательно следят сквозь блики прямоугольного страшного пенсне шафрановые глазки расположившегося напротив полкового комиссара Игнашкина - знатока каждой души, обладателя всех тайн части.
Комиссар уже совсем собрался было что-то сказать, но ему помешал Беридзе, доложивший с облегчением:
- Прибыли, товарищи командиры!
Я пришёл в беседку,
Где с тобой встречались,
А знал, что нет тебя...
Ты уж не вернёшься -
Мы с тобой расстались.
Беседка та нужна.
По-октябрятски нарядный оркестрик, упрятанный от надоедливых мальчишек в сумрак душной эстрадной ракушки, выдувал чрезвычайно популярную на местных танцплощадках "Беседку" с примерным прилежанием. Послушный мотиву разноцветно-белый водоворот вращался, пришаркивая подошвами, встряхивая золотистыми локонами и считая про себя такты.
Коврижин стоял в сторонке. Удивительно, думал он, как масса людей, совершенно разных, друг с другом незнакомых, может быть вот так сразу, единым дуновением подхвачена... захвачена чем-то таким призрачным, таким недолговечным, таким... ненастоящим, что ли... спаяна в одно целое, и, подчиняясь этой непонятной силе, ринуться куда-то по кругу, кружиться, не заботясь о цели, забыв о времени. А красиво!
- А ведь я, представьте, имел удовольствие слышать, как её исполняет сам Козловский! Отчего не танцуете, Павел Михайлович?
Командир полка полковник Старыгин, прихотью судьбы уцелевший военспец времён гражданской, обладал невероятным для многих умением подходить незаметно, но при этом его появление никогда отчего-то не было пугающе неожиданным для окружающих. Нрав у него был кроткий, шаг лёгкий. И выправке старика непременно и откровенно завидовал всякий вновь прибывший под его начало выпускник военного училища.
- Не силён, товарищ командир, - с явным сожалением ответил капитан, не сводя глаз с одной из пар, и, легко улыбнувшись, пояснил:
- Ноги сильно мешают.
Комполка невольно посмотрел на внушительного размера, подбитые умелой рукой сапоги капитана.
Потом, проследив за взглядом Павла, отметил восхищённо:
- А Александра Сергеевна прекрасна! И, должен вам заявить, Павел Михайлович, что Владимир Семёнович составляет ей отличную пару...
Сердце наболевшего сдержать не в силах.
Сердце жаждет вновь твоих улыбок милых!
- Как он вам?
- Красиво танцует, - не стал спорить капитан.
- Нет, Вы меня неправильно поняли, - очевидно чувствуя неловкость за неточно поставленный вопрос, комполка пояснил:
- Каков он как командир?
- Ничего. Грамотный, - неопределённо усмехнулся Коврижин.
- Ну и славно, - удовольствовался ответом Старыгин. - А то недавно Харитон Терентьевич как-то туманно в его отношении выразился...
Музыка смолкла, и, как нарочно, взор капитана упёрся в бритую наголо кошачью голову полкового комиссара, провожавшего на место роскошную даму в лиловом, словно ялтинская ночь, одеянии.
К Коврижину и Старыгину присоединился старший политрук Хохлов со своей раскрасневшейся от удовольствия партнёршей - хорошенькой женщиной лет двадцати пяти в миленьком лилейном платье, до чрезвычайности ей шедшем.
- Александра Сергеевна, - взяв Шуру за руки, заговорил полковник игриво, - я только что говорил Павлу Михайловичу, как вы великолепны!
- Ой, что вы, Серафим Иваныч... - засмущалась Шура.
- Да, да, да! Верьте старику. Я на своём веку повидал множество красавиц. Уж будьте уверены! И будь я чуть-чуть моложе, не видать бы Павлу Михайловичу вас, как собственных ушей. Увёл бы, непременно увёл бы! Смотрите, Павел Михайлович, - предостерегающе поднял палец комполка. - "И начинанья важности великой, от этих дум теченье изменив, теряют и названье дел". Упýстите своё счастье! Ой, упустите! Вот сестра ваша поступает исключительно правильно, что не желает ждать, когда изволит жениться старший брат. Непременно передавайте ей мои поздравления.
- Передам, товарищ полковник.
- Между прочим, - Старыгин умудрился разом оказаться лицом ко всем трём своим собеседникам, - у меня завтра тоже небольшое семейное торжество: ровно тридцать пять лет назад Анна Георгиевна оказала мне честь стать моей супругой.
- Поздравляю, товарищ командир! Поздравляю, Серафим Иваныч! - едва ли не хором сказали капитан, политрук и Шура.
- Благодарю вас. Так что, Александра Сергеевна, Владимир Семёнович, - обратился старик по очереди к Шуре и Хохлову, - к семнадцати часам мы вас ждём.
- Спасибо, Серафим Иваныч, - едва слышно пролепетала польщённая Шура.
- Обязательно, товарищ полковник, - в планы идеально отутюженного политрука этот визит явно не входил, но что поделаешь...
Оркестр между тем вновь заиграл. Вихрем сорвал с места воздушные пары.
- Серафим Иваныч, идёмте танцевать! - осмелела Шура.
Но полковник лишь засмеялся:
- Что Вы, Александра Сергеевна, голубушка. Я своё уже отвальсировал, увы. Танцы, к великому моему сожалению, требуют ловкости не столько ума, сколько тела. Посему, прошу вас принять приглашение молодого человека, - комполка кивнул в сторону подошедшего к ним высоченного, одетого в превосходно пошитый тёмно-синий костюм красавца, - а мне уж оставьте любоваться вами со стороны.
Индиговый незнакомец оценивающе скользнул глазом по капитану, под руку с которым стояла Шура, и вопросительно, но стопроцентно в себе уверенно посмотрел на женщину:
- Разрешите?
Шура переглянулась с Павлом и, получив его одобрение, протянула великану руку.
- Непременно учитесь танцевать, Павел Михайлович, пока не поздно, - от всей души посоветовал капитану полковник, когда круговерть танца унесла от них Шуру, и, дружески потрепав Павла по плечу, отошёл, направляясь к комиссару, всё ещё пытавшемуся развлекать даму в лиловом.
- Грамотный у нас комполка, - выдал вслед Старыгину любимую характеристику Хохлов и повернулся к капитану:
- Ты чего, Паш, всё молчишь?
Действительно, за весь вечер Коврижин произнёс всего несколько слов. И сейчас он не ответил сразу, а сосредоточенно наблюдал за вальсом, будто гадая по Шурочкиным шагам, говорить или нет.
Наконец повернулся к эстраде спиной и, облокотившись об изрезанные признаниями в бессмертной любви перила, ограждавшие площадку и крашеные охрой, сдержанно решился:
- Кравченя своих к родне в Киев отправляет - на вокзале видел.
И удивительно зло закончил:
- Сволочь, паникёр!
Политрук очень серьёзно посмотрел на Павла, потом на глубокий косой знак "плюс", соединивший когда-то навек неведомого Осю со столь же безвестною Кимой, и с сомнением покачал головой:
- Зря ты. Кравченя мужик серьёзный. И грамотный начальник заставы! Галюсю свою он ни на шаг от себя без причины не отпустит. Не может быть, чтоб просто так. Наверняка, знает что-то. Всё ж таки им там ближе...
- Опять ты за своё, Хохлов. Политрук называется! - распрямляясь и вынуждая оторваться от перил и друга, вполголоса набросился комбат на заместителя. - Ты о договоре с Германией знаешь? Опровержение ТАСС слышал?
- Так ведь...
- Сам разъяснительные беседы с бойцами ведёшь? Ведёшь или не ведёшь? - в голосе капитана скрежетнуло железо.
- Ну, веду, - ребячески надул губы политрук.
- Так какого ж тебе ещё надо?! Тебе сказано, войны не будет! Товарищем Сталиным сказано! Так-то вот, - отрезал капитан все пути к дальнейшим препирательствам.
Разгорячившись, он повернулся к политруку всем корпусом, грудь в грудь, забыв даже о бесподобной Шуре и её вдохновенном бостоновом Аполлоне, несомым волнами летевшей по площадке мелодии...
- Я твоему длинному доктору голову оторву, - проворчал Павел.
Шура и капитан медленно шли по ночной аллее, то вступая в раскачивающийся на ветру неровный круг жёлтого, как топлёное масло, света под очередным беспокойным фонарём-колокольчиком, то снова исчезая в абсолютной резкой черноте, переполненной трескучим цикадным стрёкотом.
- Не длинному доктору, а доктору Длинному, - поправила Шура.
- И в чём же разница? - полюбопытствовал капитан.
- А разница в том, - Шурочкин пальчик упёрся в пуговицу на груди Павла, - что ты - капитан Коврижин, а он - доктор Длинный, и тебя я люблю, а его - нет.
Долгий-долгий поцелуй крепко-накрепко запечатлел предложенное объяснение.
Едва оторвавшись от губ капитана, Шура выпалила:
- Он, между прочим, прекрасный нейрохирург. Знаменитый. Знает шесть языков. И живёт во Львове.
Последний аргумент, видимо, окончательно убедил Павла.
- Ну, если только во Львове... Тогда пусть живёт, - великодушно дозволил он, изобразив предварительно усердную работу ума, принимающего такое судьбоносное решение.
Шура внимательно посмотрела в лицо капитану и, внезапно заливисто рассмеявшись, устремилась вдоль аллеи, кружась в вальсе беззвучном и одиноком.
Алый цветок, злодейски сорванный для неё Павлом с клумбы у столовой, прижался к белоснежной манишке, и вспыхивал под левой рукой девушки, словно маленький фонарик. Вроде тех, что улыбчивое семейство Цзянов зажигало каждый февраль на счастье - капитану вспомнился вдруг давний его однокашник.
- Паш, а тебя в детстве Коврижкой дразнили? - крикнула Шура издалека, совершая очередное па.
- Пробовали, - ответил Павел и, со всех сторон разглядев свой внушительный, в коротких отливающих медью волосках кулак, пружинисто разжал длинные пальцы и добавил, - Недолго.
Шурочка пританцевала обратно и, с ходу врезавшись в остановившегося капитана, затихла у него на груди.
- Паш... - спросила она, помолчав, - Паша, ты ведь хороший солдат?
- Смею надеяться, как сказал бы наш комполка, - не чувствуя подвоха, произнёс Коврижин.
- А раз так, - торжествующе заключила Шура, - то ты просто обязан выполнить его приказание.
И после малюсенькой паузы несмело предложила:
- Давай поженимся, а?
Павел отстранился от Шуры, взял в ладони её лицо, всмотрелся в карий бархат преданных глаз и ничего не ответил.
Они стояли под скрипучим фонарём на пляшущей границе света и тьмы. И вдыхали друг друга. И без всяких слов знали, каким должен быть ответ. И знали, каким он, этот ответ, будет.
"Как в кино", - подумалось Павлу.