истории вокруг футбола и не только
Этим летом как-то так получается, что происходящий вокруг большой спорт поставляет мне истории. Сначала - футбольный чемпионат, финал и проигрыш английской сборной. Я вообще ни разу не фанат - так, «диванный болельщик», зато я люблю истории вокруг любого такого действа - так что я не дыша смотрела на «идеального Опекуна» Гарета Саутгейта, и пока мир восхищался тем, как он утешал своих не забивших решающие пенальти «трех львов», откопала совершенно прекрасную историю про ровно такой же его жест относительно чужого игрока, не забившего последний пенальти его команде. У Саутгейта есть свой стиль, ага 😊
И тогда я много думала про природу той коллективной энергии «боления» - гремучей в буквальном смысле смеси экстаза, проекций, альтруизма, общности, любви и ненависти, про непроговариваемый «социальный контракт» между публикой и этими современными гладиаторами, про то, как эта волна сносит и топит и что помогает под нею выстоять, про то, как ею управляют, как ее оседлывают и зачем. Про тех, кто видит это большее «зачем», которое стоит за игрушечными, по сути, страстями вокруг 22 людей и одного мячика - и про «колодцы в коллективное бессознательное», которые делают эти страсти настоящими.
Теперь вот Олимпиада - как новый повод что-нибудь откопать, и тут мне снова перепало прекрасное. Случайно полезла что-то почитать про британского (ага, опять) прыгуна в воду, который начал выступать в 13 лет три олимпиады назад, а теперь, в 27, наконец-то получил свое золото, про его извилистую спортивную судьбу, а потом про каминг-аут и последующий брак - и тут словила вдруг этакий мощный «клик» от мироздания. Ну, вы, может быть, тоже знаете, как это бывает: когда сначала придумала себе историю и героев - а потом обнаружила их прототипы in real, что называется, life. Причем ложатся как родные, до мурашек, вплоть до внешности, темпераментов, подросткового сиротства и безотцовщины, и встречи в тот момент, когда каждый нес в себе эхо недавней потери, и даже разницы в возрасте, и даже - вишенкой! - того, что они не стали выяснять, кто из них биологический отец их общему сыну (в этом месте я заморгала, вспомнив лежащий в черновиках набросок истории, где есть ровно такой сюжетный поворот).
Вот, а потом я за пару кликов незаметно перешла к истории второго из этой пары - голливудского сценариста, гей-активиста, который, в частности, несколько лет жизни потратил на борьбу за легализацию гей-браков - и окончательно прифигела в тот момент, когда узнала, что он из семьи мормонов. Блин. Жизнь изобретательнее всех, ага.
Он на самом деле очень ярко это описывает: как ему было лет семь, и он как раз только-только понял, кто он есть таков - так рано, да - и вот они слушали проповедника из Солт-Лейк-Сити, который сказал, что быть геем - такой же грех, как быть убийцей. И потом он думал ночами про то, что путей у него, собственно, три: если его раскроют - его посадят, а то и казнят, как убийцу; если он сознается сам - его ждет конверсионная терапия, психушка, электрошок, может, вообще лоботомия? (привет, богатое воображение), ну и даже если ни то, ни другое не произойдет - он по-любому закончит в аду. Интересно, что следующее, к чему он возвращается каждый раз, когда рассказывает об этом времени - что после этого он замолчал. Ну то есть, все свое детство он старался как меньше разговаривать вообще, только если по делу. Ну потому что словами легче всего себя случайно выдать, и потому что ему казалось, что быть незаметным - это хотя бы отчасти быть в безопасности.
В этом месте я думала, как слова, запихнутые внутрь, булькают там, как в тигле, под давлением, чтобы выплеснуться наружу, когда придет срок, выплавиться в дело всей жизни. Как уголь под давлением толщи земли превращается в алмазы.
Я сейчас читаю его мемуарную книжку Mama’s Boy - и это, конечно, то, что нужно было прочитать авторкам «Автоквирографии» в качестве матчасти, потому что, конечно, ужасно жалко, как такая тема была запорота в их шыдевре сочинении. При том, что написана она не особо в моем вкусе - он уж слишком цветисто и пафосно пишет - она безусловно хороша в том, что показывает историю во всей ее сложности. То есть, у него были все основания ненавидеть церковь. Ненавидеть свою семью - и разорвать все связи с ней, когда он вырос и признал за собой право быть тем, кто он есть. Но правда в том, что именно связь с семьей, связь с его феноменального характера мамой сделала и его характер таким. У них это общее - то, что в английском называется словом fierce - и оно не только про гнев, но еще про яростную пассионарность, несгибаемость, силу духа, упрямое следование себе. И еще правда в том, что и церковь в его жизни означала не только проклятие, но и единственную и спасительную руку помощи, протянутую матери, и круг любви, окруживший его семью в самый трудный момент. В жизни все сложно.
И вот тут я думала как-то ночью о том, как за два поколения изменилось положение этой семьи. Его бабка имела пять классов образования, а дед - три, они поженились в, соответственно, четырнадцать и шестнадцать, нарожали семерых детей, она подрабатывала кассиром, а он был наемным разнорабочим на ферме, и всю жизнь они жили в такой нищете, что их дети дружили с чернокожими детьми (а в сердце американского Юга в 60-х это не было обычным, да) - просто потому что в их круге не было других белых семей. А его сын родился в семье олимпийского чемпиона и оскаровского лауреата. На это интересно смотреть: на такие вот радикальные повороты в истории рода. В них хочется вглядываться, они не кажутся случайными. И я думала, может быть, один из секретов (если вообще в этом есть какие-то секреты) как раз в том, что человек, с одной стороны, был верен себе, следовал за своей судьбой, не ломая себя в угоду семье - и одновременно взял себе силу своего рода, не отрицая ее. Нашел в себе мужество столкнуть их - и вобрать в себя, в свою жизнь и судьбу и то и другое.
Вооот. А начиналось вроде бы с футбола и олимпиады, чтобы фоном включить по телику 😊
И тогда я много думала про природу той коллективной энергии «боления» - гремучей в буквальном смысле смеси экстаза, проекций, альтруизма, общности, любви и ненависти, про непроговариваемый «социальный контракт» между публикой и этими современными гладиаторами, про то, как эта волна сносит и топит и что помогает под нею выстоять, про то, как ею управляют, как ее оседлывают и зачем. Про тех, кто видит это большее «зачем», которое стоит за игрушечными, по сути, страстями вокруг 22 людей и одного мячика - и про «колодцы в коллективное бессознательное», которые делают эти страсти настоящими.
Теперь вот Олимпиада - как новый повод что-нибудь откопать, и тут мне снова перепало прекрасное. Случайно полезла что-то почитать про британского (ага, опять) прыгуна в воду, который начал выступать в 13 лет три олимпиады назад, а теперь, в 27, наконец-то получил свое золото, про его извилистую спортивную судьбу, а потом про каминг-аут и последующий брак - и тут словила вдруг этакий мощный «клик» от мироздания. Ну, вы, может быть, тоже знаете, как это бывает: когда сначала придумала себе историю и героев - а потом обнаружила их прототипы in real, что называется, life. Причем ложатся как родные, до мурашек, вплоть до внешности, темпераментов, подросткового сиротства и безотцовщины, и встречи в тот момент, когда каждый нес в себе эхо недавней потери, и даже разницы в возрасте, и даже - вишенкой! - того, что они не стали выяснять, кто из них биологический отец их общему сыну (в этом месте я заморгала, вспомнив лежащий в черновиках набросок истории, где есть ровно такой сюжетный поворот).
Вот, а потом я за пару кликов незаметно перешла к истории второго из этой пары - голливудского сценариста, гей-активиста, который, в частности, несколько лет жизни потратил на борьбу за легализацию гей-браков - и окончательно прифигела в тот момент, когда узнала, что он из семьи мормонов. Блин. Жизнь изобретательнее всех, ага.
Он на самом деле очень ярко это описывает: как ему было лет семь, и он как раз только-только понял, кто он есть таков - так рано, да - и вот они слушали проповедника из Солт-Лейк-Сити, который сказал, что быть геем - такой же грех, как быть убийцей. И потом он думал ночами про то, что путей у него, собственно, три: если его раскроют - его посадят, а то и казнят, как убийцу; если он сознается сам - его ждет конверсионная терапия, психушка, электрошок, может, вообще лоботомия? (привет, богатое воображение), ну и даже если ни то, ни другое не произойдет - он по-любому закончит в аду. Интересно, что следующее, к чему он возвращается каждый раз, когда рассказывает об этом времени - что после этого он замолчал. Ну то есть, все свое детство он старался как меньше разговаривать вообще, только если по делу. Ну потому что словами легче всего себя случайно выдать, и потому что ему казалось, что быть незаметным - это хотя бы отчасти быть в безопасности.
В этом месте я думала, как слова, запихнутые внутрь, булькают там, как в тигле, под давлением, чтобы выплеснуться наружу, когда придет срок, выплавиться в дело всей жизни. Как уголь под давлением толщи земли превращается в алмазы.
Я сейчас читаю его мемуарную книжку Mama’s Boy - и это, конечно, то, что нужно было прочитать авторкам «Автоквирографии» в качестве матчасти, потому что, конечно, ужасно жалко, как такая тема была запорота в их шыдевре сочинении. При том, что написана она не особо в моем вкусе - он уж слишком цветисто и пафосно пишет - она безусловно хороша в том, что показывает историю во всей ее сложности. То есть, у него были все основания ненавидеть церковь. Ненавидеть свою семью - и разорвать все связи с ней, когда он вырос и признал за собой право быть тем, кто он есть. Но правда в том, что именно связь с семьей, связь с его феноменального характера мамой сделала и его характер таким. У них это общее - то, что в английском называется словом fierce - и оно не только про гнев, но еще про яростную пассионарность, несгибаемость, силу духа, упрямое следование себе. И еще правда в том, что и церковь в его жизни означала не только проклятие, но и единственную и спасительную руку помощи, протянутую матери, и круг любви, окруживший его семью в самый трудный момент. В жизни все сложно.
И вот тут я думала как-то ночью о том, как за два поколения изменилось положение этой семьи. Его бабка имела пять классов образования, а дед - три, они поженились в, соответственно, четырнадцать и шестнадцать, нарожали семерых детей, она подрабатывала кассиром, а он был наемным разнорабочим на ферме, и всю жизнь они жили в такой нищете, что их дети дружили с чернокожими детьми (а в сердце американского Юга в 60-х это не было обычным, да) - просто потому что в их круге не было других белых семей. А его сын родился в семье олимпийского чемпиона и оскаровского лауреата. На это интересно смотреть: на такие вот радикальные повороты в истории рода. В них хочется вглядываться, они не кажутся случайными. И я думала, может быть, один из секретов (если вообще в этом есть какие-то секреты) как раз в том, что человек, с одной стороны, был верен себе, следовал за своей судьбой, не ломая себя в угоду семье - и одновременно взял себе силу своего рода, не отрицая ее. Нашел в себе мужество столкнуть их - и вобрать в себя, в свою жизнь и судьбу и то и другое.
Вооот. А начиналось вроде бы с футбола и олимпиады, чтобы фоном включить по телику 😊