Изя Кацман как всегда прав...
Когда они уселись за стол, Гейгер сказал Изе:
-- Угощайся, мой еврей. Угощайся, мой славный.
-- Я не твой еврей, -- возразил Изя, наваливая себе на
тарелку салат. -- Я тебе сто раз уже говорил, что я -- свой
собственный еврей. Вот твой еврей, -- он ткнул вилкой в сторону
Андрея.
-- А томатного сока нет? -- спросил брюзгливо Андрей,
оглядывая стол.
-- Хочешь томатного? -- спросил Гейгер. -- Паркер!
Томатный сок господину советнику!
В дверях столовой возник рослый румяный молодец -- личный
адъютант президента, -- малиново позванивая шпорами,
приблизился к столу и с легким поклоном поставил перед Андреем
запотевший графинчик с томатным соком.
-- Спасибо, Паркер, -- сказал Андрей. -- Ничего, я сам
налью.
Гейгер кивнул, и Паркера не стало.
-- Дрессировочка! -- прошамкал Изя набитым ртом.
-- Славный парнишка, -- сказал Андрей.
-- А вот у Манджуро за обедом водку подают, -- сказал Изя.
-- Стукач! -- сказал ему Гейгер с упреком.
-- Почему это? -- удивился Изя.
-- Если Манджуро в рабочее время жрет водку, я должен его
наказать.
-- Всех не перестреляешь, -- сказал Изя.
-- Смертная казнь отменена, -- сказал Гейгер. -- Впрочем,
точно не помню. Надо у Чачуа спросить...
-- А что случилось с предшественником Чачуа? -- невинно
осведомился Изя.
-- Это была чистая случайность, -- сказал Гейгер. --
Перестрелка.
-- Между прочим, отличный был работник, -- заметил Андрей.
-- Чачуа свое дело знает, но шеф!.. Это был феноменальный
человек.
-- Н-да, наломали мы тогда дров... -- сказал Гейгер
задумчиво. -- Молодо-зелено...
-- Все хорошо, что хорошо кончается, -- сказал Андрей.
-- Еще ничего не кончилось! -- возразил Изя. -- Откуда вы
взяли, что все уже кончилось?
-- Ну, пальба-то, во всяком случае, кончилась, --
проворчал Андрей.
-- Настоящая пальба еще и не начиналась, -- объявил Изя.
-- Слушай, Фриц, на тебя были покушения?
Гейгер нахмурился.
-- Что за идиотская мысль? Конечно, нет.
-- Будут, -- пообещал Изя.
-- Спасибо, -- сказал Гейгер холодно.
-- Будут покушения, -- продолжал Изя, -- будет взрыв
наркомании. Будут сытые бунты. Хиппи уже появились, я о них и
не говорю. Будут самоубийства протеста, самосожжения,
самовзрывания... Впрочем, они уже есть.
Гейгер и Андрей переглянулись.
-- Пожалуйста, -- сказал Андрей с досадой. -- Уже знает.
-- Интересно, откуда? -- проговорил Гейгер, рассматривая
Изю прищуренными глазами.
-- Что я знаю? -- спросил Изя быстро. Он положил вилку. --
Погодите-ка!.. А! Так, значит, это было самоубийство протеста?
То-то я думаю -- что за бред собачий? Взрывники какие-то пьяные
с динамитом шляются... Вот оно что! А я, честно говоря,
вообразил, что это -- попытка покушения... Понятно... А кто это
был на самом деле?
-- Некто Денни Ли, -- сказал Гейгер, помолчав. -- Андрей
его знал.
-- Ли... -- задумчиво проговорил Изя, рассеянно растирая
по лацкану пиджака брызги майонеза. -- Денни Ли... Подожди, он
такой тощий... Журналист?
-- Ты его тоже знал, -- сказал Андрей. -- Помнишь, у меня
в газете...
-- Да-да-да! -- воскликнул Изя. -- Правильно! Вспомнил.
-- Только ради бога, держи язык за зубами, -- сказал
Гейгер.
Изя с обычной своей окаменевшей улыбкой взялся за
бородавку на шее.
-- Вот это, значит, кто... -- бормотал он. -- Понятно...
Понятно... Обложился, значит, взрывчаткой и вышел на площадь...
Письма, наверное, разослал по всем газетам, чудак...
Так-так-так... И что ты теперь намерен предпринять? --
обратился он к Гейгеру.
-- Я уже предпринял, -- сказал Гейгер.
-- Ну да, ну да! -- нетерпеливо сказал Изя. -- Все
засекретил, дал официальное вранье, Румера спустил с цепи, -- я
не об этом. Что ты вообще об этом думаешь? Или ты полагаешь,
что это случайность?
-- Н-нет. Я не полагаю, что это случайность, -- медленно
сказал Гейгер.
-- Слава богу! -- воскликнул Изя.
-- А ты что думаешь? -- спросил его Андрей.
Изя быстро повернулся к нему.
-- А ты?
-- Я думаю, что во всяком порядочном обществе должны
существовать свои маньяки. Денни был маньяк, это совершенно
точно. У него был явный сдвиг на почве философии. И в Городе,
он, конечно, не один такой..
-- А что он говорил? -- жадно спросил Изя.
-- Он говорил, что ему скучно. Он говорил, что мы не нашли
настоящую цель. Он говорил, что вся наша работа по повышению
уровня жизни -- чепуха и ничего не решает. Он много чего
говорил, а сам ничего путного предложить не мог. Маньяк.
Истерик.
-- А чего бы он, все-таки, хотел? -- спросил Гейгер.
Андрей махнул рукой.
-- Обычная народническая чушь. "Вынесет все и широкую,
ясную..."
-- Не понимаю, -- сказал Гейгер.
-- Ну, он полагал, что задача просвещенных людей --
поднимать народ до своего просвещенного уровня. Но как за это
взяться, он, конечно, не знал.
-- И поэтому убил себя?.. -- с сомнением сказал Гейгер.
-- Я же тебе говорю -- маньяк.
-- А твое мнение? -- спросил Гейгер Изю.
Изя не задумался ни на секунду.
-- Если маньяком, -- сказал он, -- называть человека,
который бьется над неразрешимой проблемой, -- тогда да, он был
маньяк. И ты, -- Изя ткнул пальцем в Гейгера, -- это не
поймешь. Ты относишься к людям, которые берутся только за
разрешимые проблемы.
-- Положим, -- сказал Андрей, -- Денни был совершенно
уверен, что его проблема разрешима.
Изя отмахнулся от него.
-- Вы оба ни черта не понимаете, -- объявил он. -- Вот вы
полагаете себя технократами и элитой. Демократ у вас -- слово
ругательное. Всяк сверчок да познает приличествующий ему
шесток. Вы ужасно презираете широкую массу и ужасно гордитесь
этим своим презрением. А на самом деле -- вы настоящие,
стопроцентные рабы этой массы! Все, что вы ни делаете, вы
делаете для массы. Все, над чем вы ломаете голову, все это
нужно в первую очередь именно массе. Вы живете для массы. Если
бы масса исчезла, вы потеряли бы смысл жизни. Вы жалкие, убогие
прикладники. И именно поэтому из вас никогда не получится
маньяков. Ведь все, что нужно широкой массе, раздобыть
сравнительно нетрудно. Поэтому все ваши задачи -- это задачи
заведомо разрешимые. Вы никогда не поймете людей, которые
кончают с собой в знак протеста...
-- Почему это мы не поймем? -- с раздражением возразил
Андрей. -- Что тут, собственно, понимать? Конечно, мы делаем
то, чего хочет подавляющее большинство. И мы этому большинству
даем или стараемся дать все, кроме птичьего молока, которое,
кстати, этому большинству и не требуется. Но всегда есть
ничтожное меньшинство, которому нужно именно птичье молоко.
Идея-фикс, понимаете ли, у них. Идея-бзик. Подавай им именно
птичье молоко! Просто потому, что именно птичьего молока
достать нельзя. Вот так и появляются социальные маньяки. Чего
тут не понять? Или ты, действительно, считаешь, что все это
быдло можно поднять до элитарного уровня?
-- Не обо мне речь, -- сказал Изя, осклабляясь. -- Я-то
себя рабом большинства, сиречь слугой народа, не считаю. Я
никогда на него не работал и не считаю себя ему обязанным...
-- Хорошо, хорошо, -- сказал Гейгер. -- Всем известно, что
ты сам по себе. Вернемся к нашим самоубийствам. Ты полагаешь,
значит, самоубийства будут, какую бы политику мы не проводили?
-- Они будут именно потому, что вы проводите вполне
определенную политику! -- сказал Изя. -- И чем дальше, тем
больше, потому что вы отнимаете у людей заботу о хлебе насущном
и ничего не даете им взамен. Людям становится тошно и скучно.
Поэтому будут самоубийства, наркомания, сексуальные революция,
дурацкие бунты из-за выеденного яйца...
-- Да что ты несешь! -- сказал Андрей с сердцем. -- Ты
подумай, что ты несешь, экспериментатор ты вшивый! "Перчику ему
в жизнь, перчику!" Так что ли? Искусственные недостатки
предлагаешь создавать? Ты подумай, что у тебя получается!..
-- Это не у меня получается, -- сказал Изя, протягивая
через весь стол искалеченную руку, чтобы взять кастрюльку с
соусом. -- Это у тебя получается. А вот то, что вы взамен
ничего не сможете дать, это факт. Великие стройки ваши -- чушь.
Эксперимент над экспериментаторами -- бред, всем на это
наплевать... И перестаньте на меня бросаться, я же не в
осуждение вам говорю. Просто таково положение вещей. Такова
судьба любого народника -- рядится ли он в тогу
технократа-благодетеля, или он тщится утвердить в народе некие
идеалы, без которых, по его мнению, народ жить не может... Две
стороны одного медяка -- орел или решка. В итоге -- либо
голодный бунт, либо сытый бунт -- выбирайте по вкусу. Вы
выбрали сытый бунт
-- и благо вам, чего же на меня-то набрасываться?
-- Соус на скатерть не лей, -- сердито сказал Гейгер.
-- Пардон... -- Изя рассеянно растер лужу по скатерти
салфеткой. -- Это же арифметически ясно, -- сказал он. -- Пусть
недовольные составляют только один процент. Если в Городе
миллион человек -- значит, десять тысяч недовольных. Пусть даже
десятая процента -- тысяча недовольных. Как начнет эта тысяча
шуметь под окнами!.. А потом, заметьте, вполне довольных ведь
не бывает. Это только вполне недовольные бывают. А так ведь
каждому чего-нибудь да не хватает. Всем он, понимаешь, доволен,
а вот автомобиля у него нет. Почему? Он, понимаешь, на Земле
привык к автомобилю, а здесь у него нет и, главное, не
предвидится... Представляете, сколько таких в Городе?
Изя прервал себя и принялся жадно поедать макароны,
обильно заливая их соусом.
-- Вкусная у вас жратва, -- сказал он. -- При моих
достатках только в Стеклянном Доме и пожрешь по-настоящему...
Андрей посмотрел, как он жрет, фыркнул и налил себе
томатного сока. Выпил, закурил сигарету. Вечно у него
апокалипсис получается... Семь чаш гнева и семь последних
язв... Быдло есть быдло. Конечно, оно будет бунтовать, на то мы
и Румера держим. Правда, бунт сытых -- это что-то новенькое,
что-то вроде парадокса. На Земле такого, пожалуй, еще не
бывало. По крайней мере -- при мне. И у классиков ничего об
этом не говорится... А, бунт есть бунт... Эксперимент есть
Эксперимент, футбол есть футбол... Тьфу!
Он посмотрел на Гейгера. Фриц, откинувшись в кресле,
рассеянно и в то же время старательно ковырял пальцем в зубах,
и Андрея вдруг ошеломила простая и страшная в своей простоте
мысль: ведь это всего-навсего унтер-офицер вермахта, солдафон,
недоучка, десяти порядочных книжек за всю свою жизнь не
прочитал, а ведь ему -- решать! Мне, между прочим, тоже решать,
подумал он.
-- В нашей ситуации, -- сказал он Изе, -- у порядочного
человека просто нет выбора. Люди голодали, люди были
замордованы, испытывали страх и физические мучения -- дети,
старики, женщины... Это же был наш долг -- создать приличные
условия существования...
-- Ну, правильно, правильно, -- сказал Изя. -- Я все
понимаю. Вами двигали жалость, милосердие и тэ-дэ и тэ-пэ. Я же
не об этом. Жалеть женщин и детей, плачущих от голода, -- это
нетрудно, это всякий умеет. А вот сумеете вы пожалеть
здоровенного сытого мужика с таким вот, -- Изя показал, --
половым органом? Изнывающего от скуки мужика? Денни Ли,
по-видимому, умел, а вы сумеете? Или сразу его -- в нагайки?..
Он замолчал, потому что в столовую вошел румяный Паркер в
сопровождении двух хорошеньких девушек в белых передничках. Со
стола убрали и подали кофе и сбитые сливки. Изя сейчас же ими
вымазался и принялся облизываться, как кот, до ушей.
-- И вообще, знаете, что мне кажется? -- задумчиво
проговорил он. -- Как только общество решит какую-нибудь своя
проблему, сейчас же перед ним встает новая проблема таких же
масштабов... нет, еще больших масштабов. -- Он оживился. --
Отсюда, между прочим, следует одна интересная штука. В конце
концов перед обществом встанут проблемы такой сложности, что
разрешить их будет уже не в силах человеческих. И тогда так
называемый прогресс остановится.
-- Ерунда, -- сказал Андрей. -- Человечество не ставит
перед собой проблем, которые оно не способно решить.
-- А я и не говорю о проблемах, которые человечество перед
собой ставит, -- возразил Изя. -- Я говорю о проблемах, которые
перед человечеством встают. Сами встают. Проблему голода
человечество перед собой не ставило. Оно просто голодало...
-- Ну, поехали! -- сказал Гейгер. -- Хватит. Повело
блудословить. Можно подумать, у вас никаких дел нет, только
языком трепать.
-- А какие у нас дела? -- удивился Изя. -- У меня,
например, сейчас обеденный перерыв..."
А и Б Стругацкие "Град Обреченный"
-- Угощайся, мой еврей. Угощайся, мой славный.
-- Я не твой еврей, -- возразил Изя, наваливая себе на
тарелку салат. -- Я тебе сто раз уже говорил, что я -- свой
собственный еврей. Вот твой еврей, -- он ткнул вилкой в сторону
Андрея.
-- А томатного сока нет? -- спросил брюзгливо Андрей,
оглядывая стол.
-- Хочешь томатного? -- спросил Гейгер. -- Паркер!
Томатный сок господину советнику!
В дверях столовой возник рослый румяный молодец -- личный
адъютант президента, -- малиново позванивая шпорами,
приблизился к столу и с легким поклоном поставил перед Андреем
запотевший графинчик с томатным соком.
-- Спасибо, Паркер, -- сказал Андрей. -- Ничего, я сам
налью.
Гейгер кивнул, и Паркера не стало.
-- Дрессировочка! -- прошамкал Изя набитым ртом.
-- Славный парнишка, -- сказал Андрей.
-- А вот у Манджуро за обедом водку подают, -- сказал Изя.
-- Стукач! -- сказал ему Гейгер с упреком.
-- Почему это? -- удивился Изя.
-- Если Манджуро в рабочее время жрет водку, я должен его
наказать.
-- Всех не перестреляешь, -- сказал Изя.
-- Смертная казнь отменена, -- сказал Гейгер. -- Впрочем,
точно не помню. Надо у Чачуа спросить...
-- А что случилось с предшественником Чачуа? -- невинно
осведомился Изя.
-- Это была чистая случайность, -- сказал Гейгер. --
Перестрелка.
-- Между прочим, отличный был работник, -- заметил Андрей.
-- Чачуа свое дело знает, но шеф!.. Это был феноменальный
человек.
-- Н-да, наломали мы тогда дров... -- сказал Гейгер
задумчиво. -- Молодо-зелено...
-- Все хорошо, что хорошо кончается, -- сказал Андрей.
-- Еще ничего не кончилось! -- возразил Изя. -- Откуда вы
взяли, что все уже кончилось?
-- Ну, пальба-то, во всяком случае, кончилась, --
проворчал Андрей.
-- Настоящая пальба еще и не начиналась, -- объявил Изя.
-- Слушай, Фриц, на тебя были покушения?
Гейгер нахмурился.
-- Что за идиотская мысль? Конечно, нет.
-- Будут, -- пообещал Изя.
-- Спасибо, -- сказал Гейгер холодно.
-- Будут покушения, -- продолжал Изя, -- будет взрыв
наркомании. Будут сытые бунты. Хиппи уже появились, я о них и
не говорю. Будут самоубийства протеста, самосожжения,
самовзрывания... Впрочем, они уже есть.
Гейгер и Андрей переглянулись.
-- Пожалуйста, -- сказал Андрей с досадой. -- Уже знает.
-- Интересно, откуда? -- проговорил Гейгер, рассматривая
Изю прищуренными глазами.
-- Что я знаю? -- спросил Изя быстро. Он положил вилку. --
Погодите-ка!.. А! Так, значит, это было самоубийство протеста?
То-то я думаю -- что за бред собачий? Взрывники какие-то пьяные
с динамитом шляются... Вот оно что! А я, честно говоря,
вообразил, что это -- попытка покушения... Понятно... А кто это
был на самом деле?
-- Некто Денни Ли, -- сказал Гейгер, помолчав. -- Андрей
его знал.
-- Ли... -- задумчиво проговорил Изя, рассеянно растирая
по лацкану пиджака брызги майонеза. -- Денни Ли... Подожди, он
такой тощий... Журналист?
-- Ты его тоже знал, -- сказал Андрей. -- Помнишь, у меня
в газете...
-- Да-да-да! -- воскликнул Изя. -- Правильно! Вспомнил.
-- Только ради бога, держи язык за зубами, -- сказал
Гейгер.
Изя с обычной своей окаменевшей улыбкой взялся за
бородавку на шее.
-- Вот это, значит, кто... -- бормотал он. -- Понятно...
Понятно... Обложился, значит, взрывчаткой и вышел на площадь...
Письма, наверное, разослал по всем газетам, чудак...
Так-так-так... И что ты теперь намерен предпринять? --
обратился он к Гейгеру.
-- Я уже предпринял, -- сказал Гейгер.
-- Ну да, ну да! -- нетерпеливо сказал Изя. -- Все
засекретил, дал официальное вранье, Румера спустил с цепи, -- я
не об этом. Что ты вообще об этом думаешь? Или ты полагаешь,
что это случайность?
-- Н-нет. Я не полагаю, что это случайность, -- медленно
сказал Гейгер.
-- Слава богу! -- воскликнул Изя.
-- А ты что думаешь? -- спросил его Андрей.
Изя быстро повернулся к нему.
-- А ты?
-- Я думаю, что во всяком порядочном обществе должны
существовать свои маньяки. Денни был маньяк, это совершенно
точно. У него был явный сдвиг на почве философии. И в Городе,
он, конечно, не один такой..
-- А что он говорил? -- жадно спросил Изя.
-- Он говорил, что ему скучно. Он говорил, что мы не нашли
настоящую цель. Он говорил, что вся наша работа по повышению
уровня жизни -- чепуха и ничего не решает. Он много чего
говорил, а сам ничего путного предложить не мог. Маньяк.
Истерик.
-- А чего бы он, все-таки, хотел? -- спросил Гейгер.
Андрей махнул рукой.
-- Обычная народническая чушь. "Вынесет все и широкую,
ясную..."
-- Не понимаю, -- сказал Гейгер.
-- Ну, он полагал, что задача просвещенных людей --
поднимать народ до своего просвещенного уровня. Но как за это
взяться, он, конечно, не знал.
-- И поэтому убил себя?.. -- с сомнением сказал Гейгер.
-- Я же тебе говорю -- маньяк.
-- А твое мнение? -- спросил Гейгер Изю.
Изя не задумался ни на секунду.
-- Если маньяком, -- сказал он, -- называть человека,
который бьется над неразрешимой проблемой, -- тогда да, он был
маньяк. И ты, -- Изя ткнул пальцем в Гейгера, -- это не
поймешь. Ты относишься к людям, которые берутся только за
разрешимые проблемы.
-- Положим, -- сказал Андрей, -- Денни был совершенно
уверен, что его проблема разрешима.
Изя отмахнулся от него.
-- Вы оба ни черта не понимаете, -- объявил он. -- Вот вы
полагаете себя технократами и элитой. Демократ у вас -- слово
ругательное. Всяк сверчок да познает приличествующий ему
шесток. Вы ужасно презираете широкую массу и ужасно гордитесь
этим своим презрением. А на самом деле -- вы настоящие,
стопроцентные рабы этой массы! Все, что вы ни делаете, вы
делаете для массы. Все, над чем вы ломаете голову, все это
нужно в первую очередь именно массе. Вы живете для массы. Если
бы масса исчезла, вы потеряли бы смысл жизни. Вы жалкие, убогие
прикладники. И именно поэтому из вас никогда не получится
маньяков. Ведь все, что нужно широкой массе, раздобыть
сравнительно нетрудно. Поэтому все ваши задачи -- это задачи
заведомо разрешимые. Вы никогда не поймете людей, которые
кончают с собой в знак протеста...
-- Почему это мы не поймем? -- с раздражением возразил
Андрей. -- Что тут, собственно, понимать? Конечно, мы делаем
то, чего хочет подавляющее большинство. И мы этому большинству
даем или стараемся дать все, кроме птичьего молока, которое,
кстати, этому большинству и не требуется. Но всегда есть
ничтожное меньшинство, которому нужно именно птичье молоко.
Идея-фикс, понимаете ли, у них. Идея-бзик. Подавай им именно
птичье молоко! Просто потому, что именно птичьего молока
достать нельзя. Вот так и появляются социальные маньяки. Чего
тут не понять? Или ты, действительно, считаешь, что все это
быдло можно поднять до элитарного уровня?
-- Не обо мне речь, -- сказал Изя, осклабляясь. -- Я-то
себя рабом большинства, сиречь слугой народа, не считаю. Я
никогда на него не работал и не считаю себя ему обязанным...
-- Хорошо, хорошо, -- сказал Гейгер. -- Всем известно, что
ты сам по себе. Вернемся к нашим самоубийствам. Ты полагаешь,
значит, самоубийства будут, какую бы политику мы не проводили?
-- Они будут именно потому, что вы проводите вполне
определенную политику! -- сказал Изя. -- И чем дальше, тем
больше, потому что вы отнимаете у людей заботу о хлебе насущном
и ничего не даете им взамен. Людям становится тошно и скучно.
Поэтому будут самоубийства, наркомания, сексуальные революция,
дурацкие бунты из-за выеденного яйца...
-- Да что ты несешь! -- сказал Андрей с сердцем. -- Ты
подумай, что ты несешь, экспериментатор ты вшивый! "Перчику ему
в жизнь, перчику!" Так что ли? Искусственные недостатки
предлагаешь создавать? Ты подумай, что у тебя получается!..
-- Это не у меня получается, -- сказал Изя, протягивая
через весь стол искалеченную руку, чтобы взять кастрюльку с
соусом. -- Это у тебя получается. А вот то, что вы взамен
ничего не сможете дать, это факт. Великие стройки ваши -- чушь.
Эксперимент над экспериментаторами -- бред, всем на это
наплевать... И перестаньте на меня бросаться, я же не в
осуждение вам говорю. Просто таково положение вещей. Такова
судьба любого народника -- рядится ли он в тогу
технократа-благодетеля, или он тщится утвердить в народе некие
идеалы, без которых, по его мнению, народ жить не может... Две
стороны одного медяка -- орел или решка. В итоге -- либо
голодный бунт, либо сытый бунт -- выбирайте по вкусу. Вы
выбрали сытый бунт
-- и благо вам, чего же на меня-то набрасываться?
-- Соус на скатерть не лей, -- сердито сказал Гейгер.
-- Пардон... -- Изя рассеянно растер лужу по скатерти
салфеткой. -- Это же арифметически ясно, -- сказал он. -- Пусть
недовольные составляют только один процент. Если в Городе
миллион человек -- значит, десять тысяч недовольных. Пусть даже
десятая процента -- тысяча недовольных. Как начнет эта тысяча
шуметь под окнами!.. А потом, заметьте, вполне довольных ведь
не бывает. Это только вполне недовольные бывают. А так ведь
каждому чего-нибудь да не хватает. Всем он, понимаешь, доволен,
а вот автомобиля у него нет. Почему? Он, понимаешь, на Земле
привык к автомобилю, а здесь у него нет и, главное, не
предвидится... Представляете, сколько таких в Городе?
Изя прервал себя и принялся жадно поедать макароны,
обильно заливая их соусом.
-- Вкусная у вас жратва, -- сказал он. -- При моих
достатках только в Стеклянном Доме и пожрешь по-настоящему...
Андрей посмотрел, как он жрет, фыркнул и налил себе
томатного сока. Выпил, закурил сигарету. Вечно у него
апокалипсис получается... Семь чаш гнева и семь последних
язв... Быдло есть быдло. Конечно, оно будет бунтовать, на то мы
и Румера держим. Правда, бунт сытых -- это что-то новенькое,
что-то вроде парадокса. На Земле такого, пожалуй, еще не
бывало. По крайней мере -- при мне. И у классиков ничего об
этом не говорится... А, бунт есть бунт... Эксперимент есть
Эксперимент, футбол есть футбол... Тьфу!
Он посмотрел на Гейгера. Фриц, откинувшись в кресле,
рассеянно и в то же время старательно ковырял пальцем в зубах,
и Андрея вдруг ошеломила простая и страшная в своей простоте
мысль: ведь это всего-навсего унтер-офицер вермахта, солдафон,
недоучка, десяти порядочных книжек за всю свою жизнь не
прочитал, а ведь ему -- решать! Мне, между прочим, тоже решать,
подумал он.
-- В нашей ситуации, -- сказал он Изе, -- у порядочного
человека просто нет выбора. Люди голодали, люди были
замордованы, испытывали страх и физические мучения -- дети,
старики, женщины... Это же был наш долг -- создать приличные
условия существования...
-- Ну, правильно, правильно, -- сказал Изя. -- Я все
понимаю. Вами двигали жалость, милосердие и тэ-дэ и тэ-пэ. Я же
не об этом. Жалеть женщин и детей, плачущих от голода, -- это
нетрудно, это всякий умеет. А вот сумеете вы пожалеть
здоровенного сытого мужика с таким вот, -- Изя показал, --
половым органом? Изнывающего от скуки мужика? Денни Ли,
по-видимому, умел, а вы сумеете? Или сразу его -- в нагайки?..
Он замолчал, потому что в столовую вошел румяный Паркер в
сопровождении двух хорошеньких девушек в белых передничках. Со
стола убрали и подали кофе и сбитые сливки. Изя сейчас же ими
вымазался и принялся облизываться, как кот, до ушей.
-- И вообще, знаете, что мне кажется? -- задумчиво
проговорил он. -- Как только общество решит какую-нибудь своя
проблему, сейчас же перед ним встает новая проблема таких же
масштабов... нет, еще больших масштабов. -- Он оживился. --
Отсюда, между прочим, следует одна интересная штука. В конце
концов перед обществом встанут проблемы такой сложности, что
разрешить их будет уже не в силах человеческих. И тогда так
называемый прогресс остановится.
-- Ерунда, -- сказал Андрей. -- Человечество не ставит
перед собой проблем, которые оно не способно решить.
-- А я и не говорю о проблемах, которые человечество перед
собой ставит, -- возразил Изя. -- Я говорю о проблемах, которые
перед человечеством встают. Сами встают. Проблему голода
человечество перед собой не ставило. Оно просто голодало...
-- Ну, поехали! -- сказал Гейгер. -- Хватит. Повело
блудословить. Можно подумать, у вас никаких дел нет, только
языком трепать.
-- А какие у нас дела? -- удивился Изя. -- У меня,
например, сейчас обеденный перерыв..."
А и Б Стругацкие "Град Обреченный"