Олег Стрижак. МАЛЬЧИК. Часть вторая. Выпуск 1-й. 7
X
Будущее.
Меня не отпускает мысль, пришедшая несколько ночей назад, что я убился в том ночном прыжке, осенью 1961-го. Всё, что было после: уже не со мной. Сон. Наваждение.
А ещё вернее, что я утонул в той проруби, в начале зимы... какой же это был год? сорок второй, сорок третий?..
Я не успел увидеть её за сереньким снегопадом, и сумерки уже темнели. Сани железные (на таких бочку с водой возят) разлетелись с кручи, булькнули без всплеска, и я, успев свалиться из санок в снег, видел, как сглотнула санки ледяная тёмная вода. Может, думаю я теперь, и я ушёл вместе с ними... ведь жизни у меня больше не было.
В пользу сего говорит и соображение, что я никогда не имел нужды терпеть жизнь, ноша не была бременем.
Люди, что спят в осенних домах вдоль ночной Фонтанки, жизнь терпят. Несправедливость и непрерывность ударов, говорила Елена (из какого-то философа... из Шиллера?), и вот уже: страдание побеждает действительность: люди сливаются с предметом страдания и несправедливости, и уже не могут подняться над ним...
Саша Гитара, когда мы выпивали в детской песочнице, во дворе на Загородном, летом семидесятого года, и кто-то с пьяной философичностью спросил, а что будет через десять лет, отвечал, густым грубым голосом: а чего тут думать? меня туда доставят, как в трамвае.
И с назидательностью прибавил: знаешь лучший способ переходить границу? В толпе!
Сашу Гитару трамвай увёз в Израиль.
Люди в домах над Фонтанкой исчезают-возникают, гудят толпой, как мошкара. Исчезли Елена, Юлий и Мальчик: и я сравнялся с нисходящими в...
Честно говоря, меня занимает вопрос: до каких пор жить Фонтанке?
Фонтанка останется Фонтанкой, даже когда возведут над нею хрустальные своды вышиной в километр (если умник какой-нибудь не велит закопать её: чтобы улучшить жизнь извозчиков).
Качается осень восьмидесятого года. Конечная моя, куда довёз трамвай. Верхняя черта в истории человечества: как черта в термометре, до которой поднялся столбик.
Газет я не читаю, и что делается в мире, не знаю. И не интересуюсь. Что-нибудь делается.
Чем они могут меня удивить? Всё дальнейшее мне совершенно не интересно. Как говорено в Св. Писании: каждый ест для себя {...не для себя ли ядите?..). Глупейшие слова о будущем: проложить курс. Чтобы чертить курс, нужно карту иметь. У Колумба и то имелась карта, неверная.
Если глядеть вверх, будущее разворачивается надо мною пышным, волнующим клублением чего-то прекрасного и живого... и оно меня огорчает, как бал, куда меня не пустили.
Взором, обращенным внутрь меня, я вижу будущее, как белый лист, кипу белых листов, небы-ваемую тетрадь в тяжёлом переплете и из белых листов.
Житейски я вижу будущее: как в тайге глядишь из-под ветвей с каменистой горки на другую горку, вёрст до неё пять, или восемь, тут лучший глазомер: чутьё; и чувствуешь, что на эти пять, восемь вёрст ты положишь день, и обходу тут нет... в иной книжке фотография: наш автор в тайге! и красуется он в чахлой лесотундре; и ещё пишет с умным видом в книжке, как важно уметь в тайге из многих троп выбрать нужную, курортник; где же он в настоящей тайге хоть звериную тропу увидит? там шагнул человек в заросли, и будто камушек в хмурую воду; и ни карта, ни азимут ничего тебе там не укажут. Воюй, сказал комбат. И в настроении, в снаряжении бойца-одиночки, спускаешься, скользя по каменной осыпи, в таёжную тьму. Вход в будущее.