Америка май лав. Книги.
"Отрицательное клеймо всегда звучит сильнее, и поэтому взывает к точечности. Вполне мило выглядит - "Я обожаю Италию и итальянцев", а вот "Ненавижу Италию с итальянцами" - это сразу и шовинизм, и просто глупость. Ну как можно целую страну ненавидеть? Людей, которые так говорят, мы вычеркиваем. (В этом месте я предпочту забыть, что говорила я сама, вернувшись из Израиля).
Но никто тебе не предъявит за целую страну, если ты просто признаешься ей в любви."
Так размашисто я начала пост про свою любовь к Америке. Но начав с литературы, ею пока и ограничилась, ибо все остальное - музыка, мода, кукурузные поля, ранчо, бюсты, жвачка, ковбои, индейки, небоскребы, свободы, надежды, трагедии, проблемы, решения, и, наконец, личные впечатления - все это, абсолютно всё! проходило в мой мозг через литературную призму.
Итак.
[мои американские книжки]Моя детская американская мечта - это бесшумно крадущийся Кожаный чулок. Это племена с волшебными названиями - делавары, могикане, злобные сиу и команчи, непременно воинственные. Тогда Америка мне представлялась сплошными лесами и вигвамами, я гнула ветки для лука, выстругивала стрелы перочинным ножом, ходила с самодельным колчаном и в рябиновых бусах в три ряда. Что такое мокасины, я плохо представляла, но решительно отрывала у сандалей верх и пришивала вместо него тесемки, которые пыталась завязывать под коленкой. И, конечно, у меня всегда был самый крутой в округе шалаш, украшенный монетками, косточками домино и нитками мулине.
Том Сойер - первая любовь к белой, внеиндейской, Америке. "Это сделал я", все дела. Цветные Библии за цветные шарики. Накрахмаленные юбочки и странное понятие воскресной школы. Попытка все покрасить. Великое знание, как найти выход из пещеры. Прекрасный Гекельберри показал мне, как должна выглядеть свобода. Я и ее попыталась воплотить в жизнь, как мокасины, но дело было зимой и с бочкой ничего не получилось. Но верю, что судьба еще даст мне шанс.
Американские книжки, прочитанные мной в детстве-юности создавали образ страны огромной, криминальной, дерзкой, бедно-богатой, бесконечно свободной и бесконечно бесчеловечной. Но человечность в юности мало кого волнует - кольты 45-го калибра кажутся поважнее. По мере перехода от Джека Лондона к Сэлинджеру и О.Генри я начинала любить не только прииски и охотничьи тропы, но и большие города с их жуликами и подростками, с их клерками, портнихами и, увы, безработными. Безработные мне казались очень веселыми и свободными людьми, наверное, из-за О.Генри.
Но потом появился Драйзер в двенадцати томах - и безработные, да и работающие пожухли, потеряли в цвете и радости. Зато у меня впервые появилась самая любимая книжка - "Американская трагедия". Она была в синем бархатистом переплете из какой-то крутой серии, я читала ее тайком, прикрывая домашним заданием по алгебре. Не знаю, делают ли так сейчас, какая-то раритетная вышла картинка.
Драйзер вообще шикарный писатель, но мне, подростку, эта трагедия просто, как говорится, открыла миры. И любовь, и запретная любовь, и классовые отношения, и криминал - да, это был роман века. Именно тогда меня пришмякнуло реализмом, потому что русский реализм все-таки гораздо ближе к романтизму или даже к поэзии.
Параллельно я выучила наизусть Хижину дяди Тома, вытащив из нее главное - грамотную подготовку к побегу, умение прыгать по льдинам и делать убежище на чердаке. До расовых проблем мне тогда дела не было (да и сейчас не очень есть).
Ну а потом хлынуло - Фолкнер, прокуренный насквозь, Хэмингуэй, пришедшийся на институт и чуть не сделавший алкоголиками еще одно поколение, Апдайк с его кроликами под неоновым светом, Стейнбек... о, Стейнбек, великий и, в виде исключения, крайне человечный, которого я и сейчас могу читать с любого места и в любом месте, чей "Консервный ряд" сформировал мои представления о жизни в социуме. А кто не рыдал над "Людьми и мышами", тот, считай, и не был чувствительной девочкой.
Фитцжеральд был весь как один сплошной запретный плод - бриллианты и куртки из голубой и розовой замши, небрежно покупаемые в подарок подружкам. Замшевые куртки, да еще голубые и розовые, тогда мне казались недостижимее и желаннее бриллиантов. Миллионерская жизнь никогда не казалась мне приятной и подходящей, но Фитцжеральд преподнес ее в самом заманчивом для меня варианте - через шмотки.
Воннегут снес мне крышу своими неприличностями, гранфаллонами и корасами - вечными категориями (я не про неприличности, хотя и про них тоже). Не бывает недели, чтобы я не процитировала Воннегута. Даже пяти дней не бывает.
Абсолютно гениальный "Корабль дураков" Портер - первая книжка, где я увидела фашизм вне контекста Великой Отечественной, увидела расизм с весьма разных сторон. А тут и Райт попался, чернокожий писатель, пишущий о диких для меня вещах - не как-то приключенчески, как в Хижине, а современно, вот прямо как из окна. В его книгах действовал ККК, а подростки дразнили друг друга словом, за которое сейчас можно получить по морде даже от белого.
Отдельно шла фантастика. Издавали только просоветскую, то есть, активно критикующую зловещий мир капитала, но мне хватало и такой (к тому же мир капитала и в самом деле весьма зловещий). Волшебство Шекли, Саймака и Бредбери с запасом исчерпало всю мою скромную потребность в иных мирах, озаботив новыми психологическими проблемами межпланетного масштаба, а тут подгреб и Стивен Кинг. Про него могу сказать только то, что его у меня ровно шкаф. Шкаф Кинга. Семь полок Кинга. Самый реалистичный американский писатель из всех, я считаю. Ну ладно, после Стейнбека.
Конечно, я очень многого не читала, пропустила целые пласты. Но, как говорится, я однолюб. В это одно входит все перечисленное - все, создавшее в моей голове острую смесь бродвеев и чингачгуков, дешевых закусочных и марихуаны, крахов бирж, алмазных гор, коротких шорт, свалок машин и частных сыщиков.
Да, я знаю, что индейцы сейчас бесконечно судятся за эксплуатацию земель и выигрывают миллиардные дела вместо того, чтобы крякать уткой по лесам и проявлять благородство к белым женщинам. Знаю, что Бродвей выглядит гораздо скромней, чем мои детские представления о нем. Что, как говорится, "в Америке нет стиляг". Что правят Штатами не ковбои, а миллиардеры. Что прекрасная битва за права оборачивается гадским диктатом меньшинства. Что в дешевых романтичных закусочных - вредная еда. И что даже бюсты - накладные.
Но какая разница? Любят ведь не за бюсты.
А напоследок закрою эту неделю очередным Воннегутом:
"Если Вы всерьёз хотите разочаровать родителей, а к гомосексуализму душа не лежит, - идите в искусство.
"
Но никто тебе не предъявит за целую страну, если ты просто признаешься ей в любви."
Так размашисто я начала пост про свою любовь к Америке. Но начав с литературы, ею пока и ограничилась, ибо все остальное - музыка, мода, кукурузные поля, ранчо, бюсты, жвачка, ковбои, индейки, небоскребы, свободы, надежды, трагедии, проблемы, решения, и, наконец, личные впечатления - все это, абсолютно всё! проходило в мой мозг через литературную призму.
Итак.
[мои американские книжки]Моя детская американская мечта - это бесшумно крадущийся Кожаный чулок. Это племена с волшебными названиями - делавары, могикане, злобные сиу и команчи, непременно воинственные. Тогда Америка мне представлялась сплошными лесами и вигвамами, я гнула ветки для лука, выстругивала стрелы перочинным ножом, ходила с самодельным колчаном и в рябиновых бусах в три ряда. Что такое мокасины, я плохо представляла, но решительно отрывала у сандалей верх и пришивала вместо него тесемки, которые пыталась завязывать под коленкой. И, конечно, у меня всегда был самый крутой в округе шалаш, украшенный монетками, косточками домино и нитками мулине.
Том Сойер - первая любовь к белой, внеиндейской, Америке. "Это сделал я", все дела. Цветные Библии за цветные шарики. Накрахмаленные юбочки и странное понятие воскресной школы. Попытка все покрасить. Великое знание, как найти выход из пещеры. Прекрасный Гекельберри показал мне, как должна выглядеть свобода. Я и ее попыталась воплотить в жизнь, как мокасины, но дело было зимой и с бочкой ничего не получилось. Но верю, что судьба еще даст мне шанс.
Американские книжки, прочитанные мной в детстве-юности создавали образ страны огромной, криминальной, дерзкой, бедно-богатой, бесконечно свободной и бесконечно бесчеловечной. Но человечность в юности мало кого волнует - кольты 45-го калибра кажутся поважнее. По мере перехода от Джека Лондона к Сэлинджеру и О.Генри я начинала любить не только прииски и охотничьи тропы, но и большие города с их жуликами и подростками, с их клерками, портнихами и, увы, безработными. Безработные мне казались очень веселыми и свободными людьми, наверное, из-за О.Генри.
Но потом появился Драйзер в двенадцати томах - и безработные, да и работающие пожухли, потеряли в цвете и радости. Зато у меня впервые появилась самая любимая книжка - "Американская трагедия". Она была в синем бархатистом переплете из какой-то крутой серии, я читала ее тайком, прикрывая домашним заданием по алгебре. Не знаю, делают ли так сейчас, какая-то раритетная вышла картинка.
Драйзер вообще шикарный писатель, но мне, подростку, эта трагедия просто, как говорится, открыла миры. И любовь, и запретная любовь, и классовые отношения, и криминал - да, это был роман века. Именно тогда меня пришмякнуло реализмом, потому что русский реализм все-таки гораздо ближе к романтизму или даже к поэзии.
Параллельно я выучила наизусть Хижину дяди Тома, вытащив из нее главное - грамотную подготовку к побегу, умение прыгать по льдинам и делать убежище на чердаке. До расовых проблем мне тогда дела не было (да и сейчас не очень есть).
Ну а потом хлынуло - Фолкнер, прокуренный насквозь, Хэмингуэй, пришедшийся на институт и чуть не сделавший алкоголиками еще одно поколение, Апдайк с его кроликами под неоновым светом, Стейнбек... о, Стейнбек, великий и, в виде исключения, крайне человечный, которого я и сейчас могу читать с любого места и в любом месте, чей "Консервный ряд" сформировал мои представления о жизни в социуме. А кто не рыдал над "Людьми и мышами", тот, считай, и не был чувствительной девочкой.
Фитцжеральд был весь как один сплошной запретный плод - бриллианты и куртки из голубой и розовой замши, небрежно покупаемые в подарок подружкам. Замшевые куртки, да еще голубые и розовые, тогда мне казались недостижимее и желаннее бриллиантов. Миллионерская жизнь никогда не казалась мне приятной и подходящей, но Фитцжеральд преподнес ее в самом заманчивом для меня варианте - через шмотки.
Воннегут снес мне крышу своими неприличностями, гранфаллонами и корасами - вечными категориями (я не про неприличности, хотя и про них тоже). Не бывает недели, чтобы я не процитировала Воннегута. Даже пяти дней не бывает.
Абсолютно гениальный "Корабль дураков" Портер - первая книжка, где я увидела фашизм вне контекста Великой Отечественной, увидела расизм с весьма разных сторон. А тут и Райт попался, чернокожий писатель, пишущий о диких для меня вещах - не как-то приключенчески, как в Хижине, а современно, вот прямо как из окна. В его книгах действовал ККК, а подростки дразнили друг друга словом, за которое сейчас можно получить по морде даже от белого.
Отдельно шла фантастика. Издавали только просоветскую, то есть, активно критикующую зловещий мир капитала, но мне хватало и такой (к тому же мир капитала и в самом деле весьма зловещий). Волшебство Шекли, Саймака и Бредбери с запасом исчерпало всю мою скромную потребность в иных мирах, озаботив новыми психологическими проблемами межпланетного масштаба, а тут подгреб и Стивен Кинг. Про него могу сказать только то, что его у меня ровно шкаф. Шкаф Кинга. Семь полок Кинга. Самый реалистичный американский писатель из всех, я считаю. Ну ладно, после Стейнбека.
Конечно, я очень многого не читала, пропустила целые пласты. Но, как говорится, я однолюб. В это одно входит все перечисленное - все, создавшее в моей голове острую смесь бродвеев и чингачгуков, дешевых закусочных и марихуаны, крахов бирж, алмазных гор, коротких шорт, свалок машин и частных сыщиков.
Да, я знаю, что индейцы сейчас бесконечно судятся за эксплуатацию земель и выигрывают миллиардные дела вместо того, чтобы крякать уткой по лесам и проявлять благородство к белым женщинам. Знаю, что Бродвей выглядит гораздо скромней, чем мои детские представления о нем. Что, как говорится, "в Америке нет стиляг". Что правят Штатами не ковбои, а миллиардеры. Что прекрасная битва за права оборачивается гадским диктатом меньшинства. Что в дешевых романтичных закусочных - вредная еда. И что даже бюсты - накладные.
Но какая разница? Любят ведь не за бюсты.
А напоследок закрою эту неделю очередным Воннегутом:
"Если Вы всерьёз хотите разочаровать родителей, а к гомосексуализму душа не лежит, - идите в искусство.
"