Товарищи Ремарка.
Флиртуя с будущим мужем на третьем курсе, я гадала на картах при свечах, в чужой мастерской, распустив волосы и иногда танцуя. Он в ответ курил, смотрел загадочно и ласково, иногда играл на пианино Окуджаву и рассуждал о литературе, стараясь эпатировать меня поэпатажней своими соображениями о женщинах Достоевского.
Литературная дискуссия всегда была для меня лучшим афродизиаком, и, выкладывая даму треф на червонного короля, я бросила ему, глядя искоса, - "Ремарк никем не будет превзойден!"
"Бульварщинка" - бросил он в ответ и я вышла за него замуж, а как иначе?
Но пронзительные образы дружбы, любви и смерти в окружении фашиствующего мещанства, умирающая Пат и рев мотора Карла, разбитые надежды и отчаявшееся веселье, серебряное платье и убитый Ленц - все это никуда не делось от меня и после свадьбы, и все прочие книги Ремарка с теми же горькими и обреченными людьми и любовью на фоне смерти не смогли превзойти "Трех товарищей", навсегда сформировавших мои представления об основных человеческих чувствах и отношениях.
И с каким же предчувствием кайфа я ожидала славного момента, когда этого первого и главного Ремарка прочтет ребенок... Как я предвкушала, что мой, всегда безупречный выбор встретит в нем отзывчивого товарища и на этот раз...
Свершилось. Читает. Не идет.
Что такое?! не может быть! такая тоненькая книжка, такая динамичная и романтичная, набитая событиями и чувствами... Почему не идет?! Спросила. Отвечает: "Они там все время пьют".
Боже-боже! Во-первых, не все время, во-вторых - это же так романтично и трагически...ведь Пат тоже пьет, а ей нельзя... и вообще! Но тут я решила, наконец, сама перечитать прожившую 30 лет в моих воспоминаниях книжку, выяснить, почему не идет и заново насладиться, и, может, поплакать.
Надо же! Книжка оказалась толстая, вполне себе томик. Я не могла сообразить, как она так потолстела за это время, там же ничего нет, кроме тишины бара, рокота мотора и смерти в снегах.
Оказывается, есть еще много-много атмосферы времени. Есть знаменитое начало, есть шикарная жизнь коммуналки, откуда я утащила и с честью несу выражение "Трижды виват", есть бесконечные бары с тщательно описанными коктейлями и барменами, есть фашизм в отвратительной ранней, народной, так сказать, форме и есть множество проституток с судьбами и характерами.
Почему не пошло у ребенка? Я думаю, то, что так цепляло нас в связи с первым знакомством, то, что казалось таким запретным и западным, то, что было таким редким в печатающейся у нас литературе, он не смог воспринять как интересное и, тем паче, романтическое. Бесконечные трагические истории проституток кажутся ему бессмысленными, описания коктейлей - ненужными, бесконечное питие - повторяющимся приемом. А ведь как много значили для нас эти проститутки...Эх! Я уж не говорю про недоступные тогда бары с коктейлями и гонки... Даже отсутствие денег, даже туберкулез - все это было непознанное, невозможное, недосягаемое и дьявольски притягательное. Ребенок же увяз во всем этом, основная линия, которая только и остается в памяти - тонкая нога Пат, ее заострившееся лицо, гонка в тумане, проданный Карл - потерялась в том, что "они там все время пьют".
Да, я все равно прослезилась. Возможно, мой будущий муж был и прав тогда, на третьем курсе, но как не плакать, как не плакать... И все понимая, критикуя и глядя снисходительно на моих трех товарищей, я не отдам эту книгу... Кому не отдам? Да просто - не отдам, хотя ни одна собака ее у меня и не пытается забрать, не отдам, как принято на этих страницах, на которых мало говорят, но сильно любят, крепко, по-гайдаровски, дружат и ненавидят тоже... крепко и с отмщением.
"- Что такое, Пат? - спросил я.
- Они тикают... слишком громко... - прошептала она.
- Что? Часы?
Она кивнула.
- Прямо гремят.
Я снял часы с запястья.
Пат со страхом посмотрела на секундную стрелку.
- Убери их...
С маху я швырнул часы об стенку.
- Вот так, теперь они уже не тикают. Теперь время остановилось... Мы разорвали его на самой середине. Остались только мы с тобой, только мы вдвоем, ты и я - и никого больше.
Она посмотрела на меня удивительно большими глазами.
- Дорогой, - прошептала она.
Я не мог выдержать ее взгляда. Он шел откуда-то издалека, он пронизывал меня и неизвестно куда был направлен.
- Дружище, - бормотал я. - Мой родной, мужественный, давний мой дружище...
Она умерла в последний час ночи, до рассвета."
Вот так. И муж уже давно стал бывшим, а Ремарк, непризнанный, и, возможно, заслуженно непризнанный даже моим ребенком, остается со мной.
Дружище, давний мой дружище...
Литературная дискуссия всегда была для меня лучшим афродизиаком, и, выкладывая даму треф на червонного короля, я бросила ему, глядя искоса, - "Ремарк никем не будет превзойден!"
"Бульварщинка" - бросил он в ответ и я вышла за него замуж, а как иначе?
Но пронзительные образы дружбы, любви и смерти в окружении фашиствующего мещанства, умирающая Пат и рев мотора Карла, разбитые надежды и отчаявшееся веселье, серебряное платье и убитый Ленц - все это никуда не делось от меня и после свадьбы, и все прочие книги Ремарка с теми же горькими и обреченными людьми и любовью на фоне смерти не смогли превзойти "Трех товарищей", навсегда сформировавших мои представления об основных человеческих чувствах и отношениях.
И с каким же предчувствием кайфа я ожидала славного момента, когда этого первого и главного Ремарка прочтет ребенок... Как я предвкушала, что мой, всегда безупречный выбор встретит в нем отзывчивого товарища и на этот раз...
Свершилось. Читает. Не идет.
Что такое?! не может быть! такая тоненькая книжка, такая динамичная и романтичная, набитая событиями и чувствами... Почему не идет?! Спросила. Отвечает: "Они там все время пьют".
Боже-боже! Во-первых, не все время, во-вторых - это же так романтично и трагически...ведь Пат тоже пьет, а ей нельзя... и вообще! Но тут я решила, наконец, сама перечитать прожившую 30 лет в моих воспоминаниях книжку, выяснить, почему не идет и заново насладиться, и, может, поплакать.
Надо же! Книжка оказалась толстая, вполне себе томик. Я не могла сообразить, как она так потолстела за это время, там же ничего нет, кроме тишины бара, рокота мотора и смерти в снегах.
Оказывается, есть еще много-много атмосферы времени. Есть знаменитое начало, есть шикарная жизнь коммуналки, откуда я утащила и с честью несу выражение "Трижды виват", есть бесконечные бары с тщательно описанными коктейлями и барменами, есть фашизм в отвратительной ранней, народной, так сказать, форме и есть множество проституток с судьбами и характерами.
Почему не пошло у ребенка? Я думаю, то, что так цепляло нас в связи с первым знакомством, то, что казалось таким запретным и западным, то, что было таким редким в печатающейся у нас литературе, он не смог воспринять как интересное и, тем паче, романтическое. Бесконечные трагические истории проституток кажутся ему бессмысленными, описания коктейлей - ненужными, бесконечное питие - повторяющимся приемом. А ведь как много значили для нас эти проститутки...Эх! Я уж не говорю про недоступные тогда бары с коктейлями и гонки... Даже отсутствие денег, даже туберкулез - все это было непознанное, невозможное, недосягаемое и дьявольски притягательное. Ребенок же увяз во всем этом, основная линия, которая только и остается в памяти - тонкая нога Пат, ее заострившееся лицо, гонка в тумане, проданный Карл - потерялась в том, что "они там все время пьют".
Да, я все равно прослезилась. Возможно, мой будущий муж был и прав тогда, на третьем курсе, но как не плакать, как не плакать... И все понимая, критикуя и глядя снисходительно на моих трех товарищей, я не отдам эту книгу... Кому не отдам? Да просто - не отдам, хотя ни одна собака ее у меня и не пытается забрать, не отдам, как принято на этих страницах, на которых мало говорят, но сильно любят, крепко, по-гайдаровски, дружат и ненавидят тоже... крепко и с отмщением.
"- Что такое, Пат? - спросил я.
- Они тикают... слишком громко... - прошептала она.
- Что? Часы?
Она кивнула.
- Прямо гремят.
Я снял часы с запястья.
Пат со страхом посмотрела на секундную стрелку.
- Убери их...
С маху я швырнул часы об стенку.
- Вот так, теперь они уже не тикают. Теперь время остановилось... Мы разорвали его на самой середине. Остались только мы с тобой, только мы вдвоем, ты и я - и никого больше.
Она посмотрела на меня удивительно большими глазами.
- Дорогой, - прошептала она.
Я не мог выдержать ее взгляда. Он шел откуда-то издалека, он пронизывал меня и неизвестно куда был направлен.
- Дружище, - бормотал я. - Мой родной, мужественный, давний мой дружище...
Она умерла в последний час ночи, до рассвета."
Вот так. И муж уже давно стал бывшим, а Ремарк, непризнанный, и, возможно, заслуженно непризнанный даже моим ребенком, остается со мной.
Дружище, давний мой дружище...