(no subject)
Или Шмарьяху Левин.
Без сомнения, это был один из величайших
сионистских ораторов того времени; тысячи евреев покорялись его остроумию и
шарму.
Как и Сыркина, теперь его помнят смутно, и если молодые израильтяне
знают его, то лишь потому, что в каждом, самом маленьком, городе Израиля есть улица его имени.
Для моего же поколения он был один яз гигантов, и если мы кого обожали, то, конечно, элегантного, мягкого интеллектуала Шмарью
(Шмарьяху - его полное имя).
Юмор его был типично идишский, так что его остроты даже трудно перевести на другой язык.
Он, например, говорил о
евреях: народ мы маленький, да паскудненький. Или, иронически описывая
Палестину, говорил, что это прекрасная страна: зиму можно проводить в Египте
(где редки дожди), а лето - в Ливанских горах. Как-то во время сионистского
конгресса в Швейцарии он подошел ко мне очень взволнованный. "Голда, -
сказал он, - у меня есть дивная мораль для басни. Но басни-то нет!" В 1924
году Шмарья поселился в Палестине, и наши пути стали пересекаться. Особенно
живо я помню ужас, охвативший меня в 1929 году в Чикаго: меня попросили
выступить на очень большом митинге - на таком мне не случалось еще
выступать, - и вдруг я увидела Шмарью в одном из первых рядов. "Боже мой! -
подумала, - как же я посмею открыть рот, когда тут сидит Шмарья?" Но я
выступила и потом получила большое удовольствие, когда он сказал, что я
хорошо говорила.
Без сомнения, это был один из величайших
сионистских ораторов того времени; тысячи евреев покорялись его остроумию и
шарму.
Как и Сыркина, теперь его помнят смутно, и если молодые израильтяне
знают его, то лишь потому, что в каждом, самом маленьком, городе Израиля есть улица его имени.
Для моего же поколения он был один яз гигантов, и если мы кого обожали, то, конечно, элегантного, мягкого интеллектуала Шмарью
(Шмарьяху - его полное имя).
Юмор его был типично идишский, так что его остроты даже трудно перевести на другой язык.
Он, например, говорил о
евреях: народ мы маленький, да паскудненький. Или, иронически описывая
Палестину, говорил, что это прекрасная страна: зиму можно проводить в Египте
(где редки дожди), а лето - в Ливанских горах. Как-то во время сионистского
конгресса в Швейцарии он подошел ко мне очень взволнованный. "Голда, -
сказал он, - у меня есть дивная мораль для басни. Но басни-то нет!" В 1924
году Шмарья поселился в Палестине, и наши пути стали пересекаться. Особенно
живо я помню ужас, охвативший меня в 1929 году в Чикаго: меня попросили
выступить на очень большом митинге - на таком мне не случалось еще
выступать, - и вдруг я увидела Шмарью в одном из первых рядов. "Боже мой! -
подумала, - как же я посмею открыть рот, когда тут сидит Шмарья?" Но я
выступила и потом получила большое удовольствие, когда он сказал, что я
хорошо говорила.