Бабушка - узница Освенцима
Дорогие наши! Сегодня день освобождения Освенцима, а у нас одна бабушка, которая позвонила на горячую линию, чтобы рассказать свою историю, как раз пережила заключение и помнит освобождение.
Сегодня к Марии Семеновне отправится целая команда прекрасных людей, чтобы пообщаться с бабушкой.
Спасибо большое!
И, конечно же, бабушка будет очень рада, если мы расскажем ее историю вам.
А вот история бабушки Марии Семеновны:
Родилась я в Курской области, поселок Чернянка. Отец мой работал на маслозаводе прессовщиком, мама - разнорабочей. Училась в школе, жила в бедной семье, нас было пятеро у мамы, но двое умерло от голода, а трое остались в живых: я, брат и сестренка младшая. Когда началась война, отца забрали на фронт, мама осталась с нами тремя. Немецкие войска пришли в нашу Курскую область в 1942 году. Немцы уже были в Белгороде, стояли в Короче, а в Чернянку приезжали составы, отправляли солдат на фронт, боеприпасы. Воинская часть работала, и я работала при воинской части, мне было только 14 лет, школы закрыли под полевой лазарет. Работая при воинской части, смазывала патроны для пулемета, которые приходили с маслом заводским, их надо было вытереть и смазать маслом машинным. Вот так я проработала до прихода немцев.
А когда немцы пришли в июне 1942 года, стали молодежь вывозить в Германию. Вывезли всю молодежь и меня последним эшелоном - 10 декабря 1942 года посадили в открытые вагоны и повезли в Германию. Ехали в поезде и женщины, и девчата, и ребята, я - малолетка и еще несколько человек наших военнопленных. Я подложила палец под дверь, когда немец вышел, его разбили, думала, меня вернут - нет. Привезли в какой-то пересылочный пункт нас, распределили на работы. Я от работы отказалась, нас за это с подругой - Надей Пронькиной, она старше меня была, посадили в тюрьму в Бреслау, а потом оттуда отправили в концлагерь Освенцим - Аушвиц.
С января 1943 года я находилась в лагере. Везли нас в лагерь в открытых вагонах, подвели к нему, он огорожен колючей проволокой, по проволоке электроток, огни, думали - город какой-то, оказалось, концлагерь. Когда подвели к лагерю, в одежде полосатой ходит народ, тощие такие, страшные. Нас ночью привели, оставили в бараке, потому что было поздно. Оставались там до утра. А утром пришли немки-аузерки (фашистки-надзирательницы), все с нас сняли и накололи номера. У меня номер 75490, а у моей подруги - 75489. Остригли и отправили - ни имени, ни фамилии, только номер. Дали нам платье полосатое, куртку полосатую, колодки на ноги, косынку и отправили в барак на карантин.
В каждом бараке находилось по тысяче человек. Каждый вечер и утро в лагере была аппель - так называлась проверка. Вечером в шесть стоим перед бараком, кто может, а кто не может - лежит в бараке на койке, а мертвых вытаскивали около барака, чтобы все были налицо. Поляки были старшие бараков, а немки потом приходили и считали, чтобы все на месте были - и на мужской, и на женской половине. Если, не дай Бог, кто-нибудь где-нибудь пропадет, утонет в туалете, то весь лагерь стоит до тех пор, пока не найдут человека. После этого давали нам буханку хлеба килограммового на 12 человек, с обратной стороны переворачивали и давали нам со свеклы, вроде, как повидло, по маленькой чайной ложечке. И вот этот кусочек делили, хочешь - половинку на вечер и утро, а хочешь - съешь все с вечера или оставляй на завтра. Затем ложились на нары, были трехъярусные, внизу 12 человек, в середине и наверху. Это на карантине, два матраса, два одеяла байковых. Ложились по очереди - сегодня я с краю, завтра посередине. Так мы были на карантине. Иногда утром встаешь, а среди нас - мертвый, вытаскиваем его. А после аппели спали мы с 9 до 3 часов утра, потом подъем. Старшая лагеря кричит: «На аппель!» Колодки клали под голову, чтобы не украли.
Утром давали пол-литра теплой водички, считалось - кофе. И потом гнали нас на работу по лагерь шрассе - так называлась центральная дорога. Этот лагерь на болоте построен узниками. Выходили через центральную браму (ворота) - как на парад, в стороне - оркестр из таких же узников, как и мы - барабан, контрабас, скрипка, играли какой-то марш. А тут немцы с одной и с другой стороны командуют: «Линкс, линкс!» - левой, левой! За ворота выходишь - разделяют на группы, на каждую - немца с собакой, и гонят на работу. Работа разная: и булыжники укладывали, и рвы какие-то копали на химической фабрике - кого куда посылали. На работу привозили баланду - брюкву, порезанную кусочками, в воде. Дают пол-литра баланды и в пять часов гонят опять на работу, а обратно уже еле ноги тащим. И вот стоим опять до 9 часов, вечером перекличка.
Такой вот лагерный режим был. Три месяца мы были на карантине, нас из лагеря никуда не выпускали, только в лагере работы делали. У мужчин зондер команда была, а у женщин - шайзе команда. Мужчины туалеты выгребали. Бочка такая, черпаком выгребали, нагружали, а потом узники вывозили это за лагерь. А карантин кончился, и нас перевели уже в другой лагерь, где каждый день на работу разную посылали. Там я познакомилась с Реней и Эммой из Белоруссии. Их за связь с партизанами сюда отправили. Мать и сестренку расстреляли, брата - в Минскую тюрьму. А из Минской тюрьмы тоже отправили в концлагерь. Мы и на работу ходили, и спали вместе.
Людей привозили эшелонами, уже даже номера не накалывали - чехов, поляков. Мужчины остаются, а женщин с детьми, вроде как в душ отправляли, а там пускали газ «циклон», дурманили их, а потом пол раздвигался и их сжигали. Наутро этот пепел, команда такая была, через лукошко, и удобряли поля. А жир шел еще куда-то на их нужды. До 1943 года эшелонами привозили и сжигали наших военнопленных. А потом Гитлер издал приказ арийцев не сжигать. Арийцами он называл все нации - чехов, поляков, французов, русских. Только евреев и цыган жгли все время. С июня 44-го по 45-й день и ночь крематории горели. Пламя метра на 4 из труб выходит, черный дым.
С левой стороны от ворот детский барак был, дети смотрят, а родители иногда листочек капусты протянут - когда мимо поля идут, отщипнут украдкой. А когда нас угоняли из лагеря, матери плакали и кричали своим: «Помни имя свое!» Детей закрыли и не подпустили даже к колючей проволоке. Когда мы вышли, этот барак взорвали. Что там от него осталось - не известно.
В конце января нас подняли в 2 часа ночи и выгнали здоровых, а кто не мог выйти - остались в лагере. Дали нам в дорогу буханку хлеба. Кто может - возьмите одеяла. Зимы там хоть и теплые, 10 градусов мороза, но одежда-то: платье и куртка полотняная, колодки. Вывели нас этапом - мужчин сначала, а потом нас, гнали трое суток. Направятся на одну станцию, видно, им разведка докладывает, что там русские. Они сами бежали, как собаки, не зная, куда, и нас гнали. Если кто отставал, два шага в сторону, выстрел в висок, и колонна двигалась дальше. Трое суток нас гнали. Я ноги растерла колодками, не могла идти, говорю: «Реня, Эмма, оставьте меня, я уже не могу!» А они меня под руки тащили, думали, может, где-нибудь хоть привал. А с подругой Надей меня еще в концлагере разлучили.
И вот в каком-то поместье сделали привал. В этом поместье хозяин, видно, от немцев обувь прятал какую-то гражданскую, подобрали мне туфли мужские, колодки сняли, и я могла дальше двигаться. Потом нас опять погрузили на какой-то станции в открытые вагоны, а несколько вагонов отцепили и повезли в лагерь Бухенвальд, несколько - в Равенсбрюк, а нас повезли в северную часть Германии под Гамбург - Берген-Бельзен. Но это был не концлагерь, а для их солдат - санитарный. Деревянные бараки, а на них - белые круги и красный крест. Там мы спали на полу, никаких нар не было, но комендант Юзеф Крамер приехал с нами и хотел построить такой же лагерь, как в Освенциме - такой же крематорий. Гоняли команды выкорчевывать пни, а народ-то каждый день умирал, крематория хоронить нет. Стаскивали на кучу, а народ такой истощенный был, была такая команда, что крючком цепляли труп и тащили на гору. А откуда сила, питание-то какое?
Я еще в этом лагере заболела тифом - ни пить нет, ничего. Реня и Эмма свою порцию воды, которая вместо чая, отдавали мне, и хлеб - поддержали. Без сознания лежала 10 дней. Потом, когда пришла в сознание, узнала, что союзнические войска открыли второй фронт. Мы надеялись, что нас освободят. Гулы орудийные далекие слышны. Я Рене и Эмме говорю: « Вы ходите на работу, вас освободят, а я в лагере, возьмите меня с собой на работу». «Ты же не пройдешь, не выдержишь». «А вы меня локтем поддержите, чтобы я левой-то прошла». Вышли мы, простояли до 10 часов утра в апреле, нас никого не выпустили на работу, вернули в лагерь. Сами лагерь заминировали и хотели сбежать. Но когда пошли, с трех сторон русские войска, а с одной - союзнические. Они не захотели сдаваться русским войскам, лагерная администрация. Вернулись назад. Вывесили белый флаг, что они сдаются, а нас, узников, хотели отравить.
Приготовили баланду с какой-то отравой и рассчитывали, что союзники придут в 5 часов вечера, к тому времени они успеют эту еду раздать. А те пришли в лагерь в 3 часа дня. Пища на кухне сготовлена, но не раздали. А кухня на мужской территории была, мужчины наелись и стали умирать, как мухи, выходили из кухни, падали и умирали. И я рвалась, дошла до этой кухни, но уже поздно, все растащили. Я горько плакала, но нашла брюквину сырую, обрадовалась, мы порезали ее и поели. Но союзники и воду привозили, и еду к 5 часам приготовили, накормили нас - дали суп картофельный с тушенкой и буханку хлеба полкилограммовую на двоих.
Они хотели, как лучше. Но мы истощенные, некоторые понаелись - заворот кишок, тоже умирали. А у нас Реня старше всех была, с 23-го года, поставили миску с супом - по ложке, нас пять человек, съели. Она говорит - положите ложки, а нас трясет, как же положить, мы же есть хотим. Она настаивает, мы ее послушались, положили. Потом еще по ложечке. Этим она спасла себя и нас, а союзники поняли, что допустили ошибку, стали быстро сортировать узников по болезни: у кого чесотка - в одно отделение, у кого тиф - в другое… Но в первую очередь вывезли здоровых. Нас расселили в каком-то лесу в домике двухэтажном, дали гражданскую одежду. Когда нас освободили, танк проехал между бараками, а комендант Юзеф Крамер сидел на танке при своих регалиях, а тут по рупору сказали, что «…с сегодняшнего дня вы свободны, и каждый в скором времени будет отправлен на свою родину».
Радости этой невозможно передать, у некоторых даже не выдерживало сердце, особенно у которых родителей сожгли или детей. А потом, когда вошли в лагерь и увидели гору мертвых, эти злодеяния, надели на коменданта кандалы на руки и ноги и - в карцер. А немок этих, которые с локонами, аузерки, заставили эти трупы грузить в машины. Погрузили и в братской могиле похоронили. А потом суд над этим Крамером был.
Там у нас был русский офицер - переводчик. Мы ему все рассказывали, а он переводил. Нас там хорошо кормили месяц - поддержали и даже предлагали, кто не хочет возвращаться домой, то может поехать в любую страну. Но не было желающих изменить своей Родине, дома ждали и родители, и родственники.
Потом дали каждому несколько плиток шоколада хорошего, настоящего, жарко было, другая еда пропала бы, посадили в машины и повезли. С той стороны Эльбы уже наши войска, а мосты, все переправы взорваны. Переправляли на понтонных надувных мостах. Боялись, что потонем, а до наших солдат уже близко, они нам машут, кричат. Страху натерпелись, но Бог помог. Переправились, обнимаемся, радуемся, плачем...
Перевезли нас в город Кельн. Там советские войска стояли, был шлагбаум, они нас передали - по номерам или фамилиям - не помню. Потом нам говорят - город разбитый, ночуйте, кто где хочет. Мы же никуда не убежим. Утром нас собрали, посадили в вагоны и отвезли в город Фюрстенберг, недалеко от Берлина, там тоже наша воинская часть была № 52709. Бараки какие-то, видимо, раньше немецкий лагерь был. Майор Мезин устроил митинг и сказал, что мы свободны с сегодняшнего дня, можем писать письма домой, потому что всех сразу они вывезти не смогут. За нами идет масса народа, которых освобождали союзнические войска.
Говорили, что к ноябрю нас отправят домой. От мамы получила письмо.Она уже не думала, что я живая. Уже всех приняли, и нашу воинскую часть отправили на Родину, нас тоже. Дали нам какие-то документы, ведь у нас ничего не было. Воинской части везде был зеленый свет, и я быстро добралась до дома. Поступила в вечернюю школу, окончила ее, потом курсы машинисток. Вышла в 47-м году замуж, родила дочь. В 1953 году приехала в Москву.
Десять лет проработала на железной дороге, потом в Министерстве обороны. День Победы отмечали всегда на Красной площади, тогда салютов не было, прожекторами освещали. Водила туда и свою дочь. Жизнь налаживалась.
Сегодня к Марии Семеновне отправится целая команда прекрасных людей, чтобы пообщаться с бабушкой.
Спасибо большое!
И, конечно же, бабушка будет очень рада, если мы расскажем ее историю вам.
А вот история бабушки Марии Семеновны:
Родилась я в Курской области, поселок Чернянка. Отец мой работал на маслозаводе прессовщиком, мама - разнорабочей. Училась в школе, жила в бедной семье, нас было пятеро у мамы, но двое умерло от голода, а трое остались в живых: я, брат и сестренка младшая. Когда началась война, отца забрали на фронт, мама осталась с нами тремя. Немецкие войска пришли в нашу Курскую область в 1942 году. Немцы уже были в Белгороде, стояли в Короче, а в Чернянку приезжали составы, отправляли солдат на фронт, боеприпасы. Воинская часть работала, и я работала при воинской части, мне было только 14 лет, школы закрыли под полевой лазарет. Работая при воинской части, смазывала патроны для пулемета, которые приходили с маслом заводским, их надо было вытереть и смазать маслом машинным. Вот так я проработала до прихода немцев.
А когда немцы пришли в июне 1942 года, стали молодежь вывозить в Германию. Вывезли всю молодежь и меня последним эшелоном - 10 декабря 1942 года посадили в открытые вагоны и повезли в Германию. Ехали в поезде и женщины, и девчата, и ребята, я - малолетка и еще несколько человек наших военнопленных. Я подложила палец под дверь, когда немец вышел, его разбили, думала, меня вернут - нет. Привезли в какой-то пересылочный пункт нас, распределили на работы. Я от работы отказалась, нас за это с подругой - Надей Пронькиной, она старше меня была, посадили в тюрьму в Бреслау, а потом оттуда отправили в концлагерь Освенцим - Аушвиц.
С января 1943 года я находилась в лагере. Везли нас в лагерь в открытых вагонах, подвели к нему, он огорожен колючей проволокой, по проволоке электроток, огни, думали - город какой-то, оказалось, концлагерь. Когда подвели к лагерю, в одежде полосатой ходит народ, тощие такие, страшные. Нас ночью привели, оставили в бараке, потому что было поздно. Оставались там до утра. А утром пришли немки-аузерки (фашистки-надзирательницы), все с нас сняли и накололи номера. У меня номер 75490, а у моей подруги - 75489. Остригли и отправили - ни имени, ни фамилии, только номер. Дали нам платье полосатое, куртку полосатую, колодки на ноги, косынку и отправили в барак на карантин.
В каждом бараке находилось по тысяче человек. Каждый вечер и утро в лагере была аппель - так называлась проверка. Вечером в шесть стоим перед бараком, кто может, а кто не может - лежит в бараке на койке, а мертвых вытаскивали около барака, чтобы все были налицо. Поляки были старшие бараков, а немки потом приходили и считали, чтобы все на месте были - и на мужской, и на женской половине. Если, не дай Бог, кто-нибудь где-нибудь пропадет, утонет в туалете, то весь лагерь стоит до тех пор, пока не найдут человека. После этого давали нам буханку хлеба килограммового на 12 человек, с обратной стороны переворачивали и давали нам со свеклы, вроде, как повидло, по маленькой чайной ложечке. И вот этот кусочек делили, хочешь - половинку на вечер и утро, а хочешь - съешь все с вечера или оставляй на завтра. Затем ложились на нары, были трехъярусные, внизу 12 человек, в середине и наверху. Это на карантине, два матраса, два одеяла байковых. Ложились по очереди - сегодня я с краю, завтра посередине. Так мы были на карантине. Иногда утром встаешь, а среди нас - мертвый, вытаскиваем его. А после аппели спали мы с 9 до 3 часов утра, потом подъем. Старшая лагеря кричит: «На аппель!» Колодки клали под голову, чтобы не украли.
Утром давали пол-литра теплой водички, считалось - кофе. И потом гнали нас на работу по лагерь шрассе - так называлась центральная дорога. Этот лагерь на болоте построен узниками. Выходили через центральную браму (ворота) - как на парад, в стороне - оркестр из таких же узников, как и мы - барабан, контрабас, скрипка, играли какой-то марш. А тут немцы с одной и с другой стороны командуют: «Линкс, линкс!» - левой, левой! За ворота выходишь - разделяют на группы, на каждую - немца с собакой, и гонят на работу. Работа разная: и булыжники укладывали, и рвы какие-то копали на химической фабрике - кого куда посылали. На работу привозили баланду - брюкву, порезанную кусочками, в воде. Дают пол-литра баланды и в пять часов гонят опять на работу, а обратно уже еле ноги тащим. И вот стоим опять до 9 часов, вечером перекличка.
Такой вот лагерный режим был. Три месяца мы были на карантине, нас из лагеря никуда не выпускали, только в лагере работы делали. У мужчин зондер команда была, а у женщин - шайзе команда. Мужчины туалеты выгребали. Бочка такая, черпаком выгребали, нагружали, а потом узники вывозили это за лагерь. А карантин кончился, и нас перевели уже в другой лагерь, где каждый день на работу разную посылали. Там я познакомилась с Реней и Эммой из Белоруссии. Их за связь с партизанами сюда отправили. Мать и сестренку расстреляли, брата - в Минскую тюрьму. А из Минской тюрьмы тоже отправили в концлагерь. Мы и на работу ходили, и спали вместе.
Людей привозили эшелонами, уже даже номера не накалывали - чехов, поляков. Мужчины остаются, а женщин с детьми, вроде как в душ отправляли, а там пускали газ «циклон», дурманили их, а потом пол раздвигался и их сжигали. Наутро этот пепел, команда такая была, через лукошко, и удобряли поля. А жир шел еще куда-то на их нужды. До 1943 года эшелонами привозили и сжигали наших военнопленных. А потом Гитлер издал приказ арийцев не сжигать. Арийцами он называл все нации - чехов, поляков, французов, русских. Только евреев и цыган жгли все время. С июня 44-го по 45-й день и ночь крематории горели. Пламя метра на 4 из труб выходит, черный дым.
С левой стороны от ворот детский барак был, дети смотрят, а родители иногда листочек капусты протянут - когда мимо поля идут, отщипнут украдкой. А когда нас угоняли из лагеря, матери плакали и кричали своим: «Помни имя свое!» Детей закрыли и не подпустили даже к колючей проволоке. Когда мы вышли, этот барак взорвали. Что там от него осталось - не известно.
В конце января нас подняли в 2 часа ночи и выгнали здоровых, а кто не мог выйти - остались в лагере. Дали нам в дорогу буханку хлеба. Кто может - возьмите одеяла. Зимы там хоть и теплые, 10 градусов мороза, но одежда-то: платье и куртка полотняная, колодки. Вывели нас этапом - мужчин сначала, а потом нас, гнали трое суток. Направятся на одну станцию, видно, им разведка докладывает, что там русские. Они сами бежали, как собаки, не зная, куда, и нас гнали. Если кто отставал, два шага в сторону, выстрел в висок, и колонна двигалась дальше. Трое суток нас гнали. Я ноги растерла колодками, не могла идти, говорю: «Реня, Эмма, оставьте меня, я уже не могу!» А они меня под руки тащили, думали, может, где-нибудь хоть привал. А с подругой Надей меня еще в концлагере разлучили.
И вот в каком-то поместье сделали привал. В этом поместье хозяин, видно, от немцев обувь прятал какую-то гражданскую, подобрали мне туфли мужские, колодки сняли, и я могла дальше двигаться. Потом нас опять погрузили на какой-то станции в открытые вагоны, а несколько вагонов отцепили и повезли в лагерь Бухенвальд, несколько - в Равенсбрюк, а нас повезли в северную часть Германии под Гамбург - Берген-Бельзен. Но это был не концлагерь, а для их солдат - санитарный. Деревянные бараки, а на них - белые круги и красный крест. Там мы спали на полу, никаких нар не было, но комендант Юзеф Крамер приехал с нами и хотел построить такой же лагерь, как в Освенциме - такой же крематорий. Гоняли команды выкорчевывать пни, а народ-то каждый день умирал, крематория хоронить нет. Стаскивали на кучу, а народ такой истощенный был, была такая команда, что крючком цепляли труп и тащили на гору. А откуда сила, питание-то какое?
Я еще в этом лагере заболела тифом - ни пить нет, ничего. Реня и Эмма свою порцию воды, которая вместо чая, отдавали мне, и хлеб - поддержали. Без сознания лежала 10 дней. Потом, когда пришла в сознание, узнала, что союзнические войска открыли второй фронт. Мы надеялись, что нас освободят. Гулы орудийные далекие слышны. Я Рене и Эмме говорю: « Вы ходите на работу, вас освободят, а я в лагере, возьмите меня с собой на работу». «Ты же не пройдешь, не выдержишь». «А вы меня локтем поддержите, чтобы я левой-то прошла». Вышли мы, простояли до 10 часов утра в апреле, нас никого не выпустили на работу, вернули в лагерь. Сами лагерь заминировали и хотели сбежать. Но когда пошли, с трех сторон русские войска, а с одной - союзнические. Они не захотели сдаваться русским войскам, лагерная администрация. Вернулись назад. Вывесили белый флаг, что они сдаются, а нас, узников, хотели отравить.
Приготовили баланду с какой-то отравой и рассчитывали, что союзники придут в 5 часов вечера, к тому времени они успеют эту еду раздать. А те пришли в лагерь в 3 часа дня. Пища на кухне сготовлена, но не раздали. А кухня на мужской территории была, мужчины наелись и стали умирать, как мухи, выходили из кухни, падали и умирали. И я рвалась, дошла до этой кухни, но уже поздно, все растащили. Я горько плакала, но нашла брюквину сырую, обрадовалась, мы порезали ее и поели. Но союзники и воду привозили, и еду к 5 часам приготовили, накормили нас - дали суп картофельный с тушенкой и буханку хлеба полкилограммовую на двоих.
Они хотели, как лучше. Но мы истощенные, некоторые понаелись - заворот кишок, тоже умирали. А у нас Реня старше всех была, с 23-го года, поставили миску с супом - по ложке, нас пять человек, съели. Она говорит - положите ложки, а нас трясет, как же положить, мы же есть хотим. Она настаивает, мы ее послушались, положили. Потом еще по ложечке. Этим она спасла себя и нас, а союзники поняли, что допустили ошибку, стали быстро сортировать узников по болезни: у кого чесотка - в одно отделение, у кого тиф - в другое… Но в первую очередь вывезли здоровых. Нас расселили в каком-то лесу в домике двухэтажном, дали гражданскую одежду. Когда нас освободили, танк проехал между бараками, а комендант Юзеф Крамер сидел на танке при своих регалиях, а тут по рупору сказали, что «…с сегодняшнего дня вы свободны, и каждый в скором времени будет отправлен на свою родину».
Радости этой невозможно передать, у некоторых даже не выдерживало сердце, особенно у которых родителей сожгли или детей. А потом, когда вошли в лагерь и увидели гору мертвых, эти злодеяния, надели на коменданта кандалы на руки и ноги и - в карцер. А немок этих, которые с локонами, аузерки, заставили эти трупы грузить в машины. Погрузили и в братской могиле похоронили. А потом суд над этим Крамером был.
Там у нас был русский офицер - переводчик. Мы ему все рассказывали, а он переводил. Нас там хорошо кормили месяц - поддержали и даже предлагали, кто не хочет возвращаться домой, то может поехать в любую страну. Но не было желающих изменить своей Родине, дома ждали и родители, и родственники.
Потом дали каждому несколько плиток шоколада хорошего, настоящего, жарко было, другая еда пропала бы, посадили в машины и повезли. С той стороны Эльбы уже наши войска, а мосты, все переправы взорваны. Переправляли на понтонных надувных мостах. Боялись, что потонем, а до наших солдат уже близко, они нам машут, кричат. Страху натерпелись, но Бог помог. Переправились, обнимаемся, радуемся, плачем...
Перевезли нас в город Кельн. Там советские войска стояли, был шлагбаум, они нас передали - по номерам или фамилиям - не помню. Потом нам говорят - город разбитый, ночуйте, кто где хочет. Мы же никуда не убежим. Утром нас собрали, посадили в вагоны и отвезли в город Фюрстенберг, недалеко от Берлина, там тоже наша воинская часть была № 52709. Бараки какие-то, видимо, раньше немецкий лагерь был. Майор Мезин устроил митинг и сказал, что мы свободны с сегодняшнего дня, можем писать письма домой, потому что всех сразу они вывезти не смогут. За нами идет масса народа, которых освобождали союзнические войска.
Говорили, что к ноябрю нас отправят домой. От мамы получила письмо.Она уже не думала, что я живая. Уже всех приняли, и нашу воинскую часть отправили на Родину, нас тоже. Дали нам какие-то документы, ведь у нас ничего не было. Воинской части везде был зеленый свет, и я быстро добралась до дома. Поступила в вечернюю школу, окончила ее, потом курсы машинисток. Вышла в 47-м году замуж, родила дочь. В 1953 году приехала в Москву.
Десять лет проработала на железной дороге, потом в Министерстве обороны. День Победы отмечали всегда на Красной площади, тогда салютов не было, прожекторами освещали. Водила туда и свою дочь. Жизнь налаживалась.